Надеются сарацины, что во главе двенадцати франкских пэров увидят Роланда, королевского племянника. Тогда и племянник Марсилия Аэльрот решил попытать удачу — гонит мула, погоняет его древком, кричит со смехом царю Марсилию:
— Вам, государь, служил я долго и верно — сколько бедствий я претерпел ради вас, сколько пережил поражений и одержал побед! Прошу вас, государь, даруйте мне первый бой с Роландом, и я, коль поможет мне в том Магомет, сражу заносчивого франка своим копьем! А тогда вся Испания снова будет нашей.
Снял Марсилий перчатку и передал ее племяннику. Аэльрот же, взяв перчатку, сказал еще спесивей:
— Велик ваш дар, государь, однако нужны мне еще и соратники. Изберите мне двенадцать бойцов, и тогда мы перебьем двенадцать французских пэров, и ни одной живой души не останется в Карловом арьергарде!
Тогда подъехал к Аэльроту брат Марсилия Фальзарон.
— Дорогой племянник, — вскричал он, — я вместе с вами готов к бою. Горе франкской страже, если мы ударим заодно по этой горстке безумцев!
Затем прискакал африканец Корсали, повелитель берберов, смелый коварный воин.
— Я никогда не отступлю, — сказал он Аэльроту, — даже если мне посулят все богатства мира.
— И я! — закричал Мальприм, славившийся тем, что мог бежать быстрее скакуна. — И я готов немедля отправиться в Ронсеваль. Если встретится мне там Роланд, то всю оставшуюся жизнь будет рыдать Карл по своему племяннику!
А эмир из Балагета, гордый, красивый и отважный воин, подъехал к своему повелителю и сказал ему:
— Царь! Пустите и меня в Ронсеваль. Не миновать смерти Роланду, а вместе с ним погибнут и Оливье, и все пэры. Король Карл давно выжил из ума, он стар и слаб, и не станет после этого с нами воевать. Мы же вкусим мир в нашем доме!
Поблагодарил Марсилий своего эмира за такие смелые речи. Тут же рядом оказался еще один знатный правитель мавров — альмасор из Морианы, что на самом севере Испании. Этот языческий вельможа был известен своим подлым и коварным нравом.
— Я! Я поведу дружину к Ронсевалю! — закричал он царю. — Я встречусь с Роландом и убью его!
А затем и другие воины Марсилия окружили Аэльрота.
— Будьте спокойны, государь, — воскликнули они. — Наш Магомет сильнее святого Петра — мы верны Магомету, и он нам поможет! Все мы сойдемся с Роландом в Ронсевальском ущелье, не уйдет он оттуда живым!
— Посмотрите, государь, — сказал один, — какой у меня длинный и острый меч: против него не устоять Роландову Дюрандалю!
— А вот мой меч! — закричал другой. — Посмотрите, как светятся кровавым светом рубины на его рукояти, а скоро и клинок будет красен от франкской крови!
— Мое оружие не хуже, — бахвалится третий, — и уж коли я встречусь с Роландом, то с боем добуду его Дюрандаль и опозорю спесивых пэров!
Обрадовался Марсилий, услышав дерзкие слова своих бывалых воинов. Собрал он сто тысяч войска, и вот, во главе с пэрами-сарацинами, стало оно готовиться к бою.
В густом бору, спрятавшись кто за стволом, кто за кустом, надели мавры доспехи. Крепка сарацинская бронь, легки сарагосские шлемы, прочны валенсийские щиты, остры вианские мечи — хоть и ковали их во французском городе Виане, но не мавров будут они усмирять, а самих французов! А вот и копейные значки — алого и желтого цветов, чтобы узнавали друг друга в сражении храбрые языческие воины. Быстро сошли арабы с дорожных мулов и вскочили на коней.
Бьет в глаза южное солнце, сияют доспехи, созывают мавров к бою звонкие трубы.
Наконец, донесся шум до французского арьергарда. Граф Оливье возвратился с дозора и говорит Роланду:
— Не миновать нам сражения. Видать, замышляют что — то нехристи!
— Ну что же, — гордо ответил Роланд, — слава Богу! Послужим нашему королю, побьемся за великого Карла!
Оливье взошел на высокий холм, глянул на долину — а она вся кишмя кишит сарацинским войском.
— Собрат мой! — позвал доблестный Оливье королевского племянника. — Вы слышите этот шум? Вы видите эти щиты и шлемы? Тяжкий бой ждет сегодня французов!
— Не струсим! — весело откликнулся Роланд. — Слуга всегда рад послужить своему господину, вассал всегда готов претерпеть за своего сеньора. Будем же без страха рубиться с маврами, чтобы не сложили о нас позорных песен!
С высокого холма далеко окрест видна Ронсевальская долина. Вот уже встал над ней лес копий. Сверкает золото несметных доспехов, не сосчитать языческих полков.
— Граф, — сказал в тревоге Оливье, — не простое это воинство. Кажется, всю Испанию посадил на коней царь Марсилий. Окружены мы со всех сторон, и я догадываюсь, по чьему наущению: всему виной Ганелон, коварный предатель. Это он назначил нас в арьергард и отдал в руки поганых нехристей!
— Граф, — ответил ему Роланд, — Ганелон мой отчим, и я не могу позволить вам его бранить. Даст Бог, победим язычников, и я сам буду судить предателя!
— Там тьма сарацинов, — продолжал между тем в еще большем смущенье Оливье. — Остры их копья, крепки мечи. Чует мое сердце — выпадет на нашу долю бой, которого еще никто никогда не видывал.
— Позор бегущему! — откликнулись франки. — Будь проклят, кто дрогнет перед неприятелем! Все погибнем, но никто не предаст!
— Мала наша рать, — сказал Оливье. — Собрат Роланд, возьмите ваш рог, возьмите ваш славный Олифан, трубите в него скорей. Услышит Карл, повернет свои войска, придет нам на помощь!
— Не дай Господь! — с гневом воскликнул Роланд. — Я еще не безумец, чтобы покрывать позором себя и всю милую Францию! Нет, не в рог я буду трубить, а мечом рубить стану я недругов, пусть мой Дюрандаль окрасится по рукоять их кровью. Ручаюсь вам, граф, — суждена им погибель!
— Не стыдно звать на помощь подмогу, коли оказались мы в западне. Посмотрите, сколько кругом язычников. Покрыла их рать овраги и горы, холмы и низины. За каждым кустом по сарацинскому воину, за каждым деревом притаился всадник. Трубите скорее в рог, милый Роланд!
— Не дай Господь! — вновь ответил тот. — Я не позволю, чтобы обо мне пошел слух, будто из-за каких-то мавров поднял я к небу свой славный рог. Много, говорите, сарацинов? Что ж, дадим им великий бой! Хватит у нас отваги, хватит и умения. На славу поработает мой меч, плохо придется испанцам, никто из них не уйдет от смерти и позора!
В третий раз воззвал Оливье к Роланду:
— Друг и побратим! Перед нами не горстка врагов, но огромное войско. Возьмите ваш зычный рог, позовите императора! Еще не поздно, еще услышит он призыв. Нет в том срама ни вам, ни вашим воинам. Взгляните вверх: там, близ Аспры, исчезают последние ряды императорских войск. Уйдут — и останемся мы один на один с погибелью.
— Не дай Господь! — в третий раз ответил Роланд. — Безумны ваши речи, сударь! Вечный позор тому, чье сердце дрогнет от испуга, — мы же не трусы. Не мы, а мавры примут смерть на поле брани!
На яркой перевязи висит священный Олифан, рог Роланда. Стал он знаменит во всей Франции еще с тех пор, когда ходил Карл Великий в Константинополь, к греческому императору Гугону.
Тогда устроил именитый грек пиршество в честь франкского короля. Разгорячились воины от обильного обеда и крепкого вина и стали хвалиться, кто из них и каким образом может победить Гугона, чтобы тот признал себя вассалом Карла. А в это время внутри пустой колонны пиршественной залы спрятался шпион и, когда отправились франки отдыхать, рассказал обо всем, что услышал, греческому императору. Посмеялся Гугон и на следующий день устроил для франков испытание.
Первым делом привел он самого сильного воина своей армии, одетого в две кольчуги и в двойной шлем, и подвел его к императору Карлу.
— Вчера вечером, — сказал он, — вы похвалялись, что одним ударом можете разрубить пополам моего рыцаря и его коня. Боюсь, вы переоценили ваши силы!
Однако, едва греческий воин вскочил в седло, Карл выхватил из ножен свой Жуайёз и, недолго думая, одним махом разрубил и двойной шлем, и две кольчуги, и самого рыцаря, и седло, и, наконец, коня. Подивился Гугон такой мощи, помрачнел и повернулся к Оливье:
— Ну а вы, граф, говорили, что можете одним камнем перекрыть реку и затопить весь город. Хотел бы я взглянуть, как вы это сделаете!
Оливье уже смекнул, к чему клонит Гугон. Выхватил он свой меч, подбежал к могучей колонне, что поддерживала каменный свод дворцовой залы, и одним ударом перерубил колонну пополам. Угол дворца так и обрушился в королевский сад, перекрыл в нем реку, и вода хлынула на городские улицы.
Испугался Гугон, побледнел, повернулся к Роланду и сказал:
— Ну а вы похвалялись, мол, можете так сильно дунуть в рог, что все двери в городе соскочат с петель…
Не успел грек закончить, как Роланд поднял свой Олифан и дунул в него с такой силой, что от звука рога двери просто повылетали из домов, а у самого Гугона оказались опаленными усы и борода, после чего император более не сомневался в могуществе франков и добровольно признал себя вассалом Карла. Грек получил прозвище Гугон Безбородый, а королевский племянник и его лучший друг прославились на весь мир.
…Разумен и мудр Оливье. Горяч и бесстрашен Роланд. Равны они друг другу в доблести и мужестве. Видит Роланд — близок бой, стал рыцарь гордым и лютым, будто лев или леопард вселились в его душу.
— Не зря же император оставил нас тут с нашим войском! — вскричал он. — Нет, ни один француз не знает страха, а уж нам с вами совсем негоже выказывать робость. Вот мой священный Дюрандаль: если погибну, пусть тот, кто будет им владеть, скажет: «Никогда не был трусом державший сей меч в руках!»
Архиепископ Турпен взлетел на пригорок и пришпорил коня.
— Рыцари, — начал он, обращаясь к франкам, — могучий Карл оставил нас здесь на страже. Умрем за своего государя и за свою веру! Посмотрите, полон дол сарацинским воинством, близок смертный бой. Обратитесь же к Богу с молитвой и покайтесь в своих грехах, — если суждено будет вам погибнуть, то попадете сразу в цветущий рай и будете причислены к святым страдальцам!