Мёрни задержала проплывавшего мимо рабочего, умело похлопала по усикам и получила в награду кусок гриба. Большую часть добычи отдала ногохвостам, те уплели ее в один миг и уставились на женщину, намекая, что не откажутся от добавки.
Эфриэл принял в воздухе позу лотоса и решительно впился зубами в толстую кожу гриба. Жуется плохо, но на вкус — ничего, напоминает копченое мясо — деликатес, который доктору довелось попробовать только раз в жизни. Чтобы коптить мясо, нужен дым, а запах дыма в колонии формистов — сигнал бедствия.
Все это время Мёрни молчала, словно воды в рот набрала.
— Итак, еда — не проблема, — констатировал Эфриэл. — А спать где будем?
Она пожала плечами:
— Да где-нибудь… Тут пустых ниш и тоннелей полно. Вы уже ночевать собрались? Я думала, сначала посмотрите королеву. Ее зал тут, рядом.
— Конечно, посмотрю.
— Мне надо еще грибов набрать. Там на входе воины, не дашь на лапу — не войдешь.
Еще один рабочий из бесконечной вереницы поделился с Мёрни охапкой грибов. Уже давно утративший ориентацию Эфриэл окончательно сбился с толку в лабиринте тоннелей и залов. Наконец они вошли в огромную пещеру, не освещаемую ничем, кроме инфракрасных лучей от чудовищного тела королевы. Это была центральная фабрика колонии. И тот факт, что королева состояла из теплой и упругой плоти, не скрывал ее техногенной сущности. На одном конце туловища располагалась беззубая пасть, в нее тоннами поступала переваренная рабочими грибная кашица. Дальше сменяли друг друга округлые подушки мягкой плоти; они растворяли, перерабатывали пишу; они сокращались и раздувались; они издавали громкое машинное бурчание и скворчание; и с другого конца скатывались на бесконечную конвейерную ленту яйца; и каждое было покрыто толстым слоем защитной гормональной смазки. Рабочие проворно вылизывали яйца дочиста и передавали их нянькам. Величиной каждое яйцо было с человеческий торс.
Королева все жрала, яйца все сыпались и сыпались. Здесь, в неосвещаемом сердце планетоида, не существовало ни дня ни ночи. Гены этих существ не сохранили никакой памяти о суточных ритмах. Симбиоты работали, как автоматизированная шахта, выдавая продукт на-гора.
— Вот что меня сюда привело, — благоговейно прошептал Эфриэл. — Доктор, вы только поглядите! У механистов есть изумительная горно-добывающая кибернетика — мы по этой части отстали от них на поколение. Но здесь… в чреве этого безымянного мирка скрыта генетическая технология, она сама себя питает, сама себя ремонтирует, сама себя уничтожает, и все это происходит бесконечно, бездумно и эффективно. Совершенная органическая машина! Та фракция, которая найдет применение этим неутомимым рабочим, сделается индустриальным гигантом. А ведь мы в биохимии сейчас впереди всех! Нас, формистов, сама судьба предназначила для того, чтобы утилизировать эту находку!
— И как же вы собираетесь ее утилизировать? — не тая скепсиса, поинтересовалась Мёрни. — Для этого придется транспортировать оплодотворенную королеву в Солнечную систему, а путь этот ох как непрост! Вряд ли дельце выгорит, даже если инвесторы помогут. А они ведь не помогут.
— Мне не требуется все Гнездо, — снисходительно ответил Эфриэл. — Мне нужна только генетическая информация об одном яйце. А в Кольце, в наших лабораториях, можно наклонировать сколько угодно рабочих…
— …которые без феромонов родного гнезда окажутся абсолютно бесполезны. Их программы поведения не включатся без химических команд.
— С этим не поспоришь, — кивнул Эфриэл. — Я, к счастью, таковыми феромонами располагаю. Мы их синтезировали в достаточном количестве. А здесь я их испытаю в деле. Докажу, что в моих возможностях управлять рабочими, как мне вздумается. Как только эксперимент даст положительный результат, я выкраду необходимую генетическую информацию и переправлю на Кольца. Санкция на подобные действия у меня имеется. Инвесторы этого не одобрят, ведь они не подвергались генетическому усовершенствованию, а у этого дела, как вы сами понимаете, есть моральный аспект. Но мы вернем их расположение, когда получим ожидаемые прибыли. А самое главное, мы обыграем механистов на их же поле.
— Вы привезли сюда феромоны? — спросила Мёрни. — Как же инвесторы проворонили?
— На этот раз я развею вашу иллюзию, — ухмыльнулся Эфриэл. — Вы уверовали в непогрешимость инвесторов, — а напрасно! Если присмотреться к ним, кого мы увидим? Расу недалекую, нелюбопытную, неспособную учитывать все варианты развития событий. А мы, формисты, мыслим широко. — Эфриэл задрал штанину и вытянул правую ногу. — Вот, взгляните. Заметили варикозную вену на голени? Проблемы с кровообращением у тех, кто живет при нулевой гравитации, — явление вполне рядовое. Эта вена блокирована, осмос уменьшен искусственным путем. Внутри нее сейчас находятся десять раздельных колоний генетически измененных бактерий, и каждая вырабатывает тот или иной феромон роя. Бактерии специально для этого и выведены. — Он улыбнулся. — Инвесторы очень тщательно меня обыскали, даже рентгеном просветили. Но в рентгеновских лучах это самая обыкновенная вена. Бактерии заперты в ее отсеках, обнаружить их невозможно. У меня при себе аптечка со шприцем. С его помощью я извлеку феромоны. По завершении опытов — а я уверен, результаты будут положительными, как-никак, ставкой в игре моя карьера, — вена будет вскрыта. В контакте с воздухом бактерии погибнут. Мы наполним вену желтком неразвитого эмбриона. Если клетки и не переживут моего возвращения, они не сгниют у меня внутри. Не сгниют, потому что до них не добраться гнилостным микробам. Мы, формисты, научились активизировать и угнетать различные гены, чтобы производить на свет касты, в точности, как это делает природа. Если понадобится, у нас будут миллионы рабочих, огромная армия воинов. Да коли на то пошло, мы можем видоизменить летунов, вырастить из них органические ракеты для космических полетов. И если дельце выгорит, как вы изволили выразиться, то неужели меня никто не вспомнит? И мою бессмысленную жизнь, и бесполезную жертву?
Мёрни смотрела на него в упор, и даже очкам не удалось скрыть нового выражения на ее лице. Это было уважение с оттенком страха.
— Так вы всерьез все это говорили?
— Да, доктор, я говорил всерьез. Я жертвую своим временем и энергией. И я рассчитываю на результаты.
— Но ведь это похищение младенцев! Хуже того: вы затеяли вывести расу рабов!
Эфриэл пожал плечами, презрительно ухмыльнулся:
— Доктор, вы извращаете мои слова. Я не причиню никакого ущерба этой колонии. Ну, может, ненадолго оторву пару-тройку симбиотов от рутины, заставлю потрудиться на себя. Но кто заметит пустяковую кражу рабочего времени? Да, согласен, погибнет одно яйцо, но это тоже не бог весть какое преступление — не страшнее человеческого аборта. Разве можно изъятие крошечной порции генного материала квалифицировать как похищение младенцев? Вряд ли. Что же до выведения расы рабов, то это обвинение, извините за резкость, просто бредовое. Все эти существа — генетические роботы. Из них такие же рабы, как из лазерного сверла — грузотанкер. У нас они в худшем случае будут домашними животными.
На обдумывание услышанного Мерни не понадобилось много времени:
— Все понятно. Рядовой рабочий не взирает на звезды с тоской в очах, не оплакивает утраченную свободу. Это существо бесполое и безмозглое.
— Именно так, доктор!
— В своей жизни оно знает только труд. И для него безразлично, на кого гнуть спину — на рой или на нас.
— Ага! Вижу, идея вам приглянулась.
— И если дельце выгорит… — продолжала Мёрни, — если дельце выгорит, то наша фракция получит фантастическую выгоду.
Эфриэл широко улыбнулся — он не уловил ледяного сарказма в ее словах.
— Я уже не говорю о личной выгоде, доктор… О том, сколь высокую оценку получат заслуги эксперта, первым изучившего психологию роя. — Эфриэл тщательно подбирал слова, говорил мягко, вкрадчиво. — Вы когда-нибудь бывали на Титане, смотрели, как сыплется азотный снег?.. Я все мечтаю построить там поместье… Самос большое, каких там еще не бывало. Целый город. И в этом городе, Галина, человек сможет жить вольготно, выбросив на свалку все эти дурацкие правила и ограничения, от которых он совсем чокнулся…
— Что я слышу, капитан-доктор! Кто из нас теперь говорит о бегстве?
Несколько секунд Эфриэл молчал, потом натужно улыбнулся:
— Ну, что же вы наделали? Разрушили мой воздушный замок. Впрочем, вы не правы. То, о чем я говорю, — заслуженная отставка для состоятельного человека, а не отшельничья лачуга для неудачника. Большая разница. — Он снова помолчал. — Ну так как, могу я считать, что вы на моей стороне?
Она рассмеялась и дотронулась до его руки. Но в этом смешке, заглушенном могучим урчанием кишечника королевы, было что-то неестественное.
— Доктор, да неужели я целых два года должна с вами спорить? Разве я анархистка? Сдаюсь! Побережем нервы для других целей.
— Вот это правильно!
— Вы же и правда не причините вреда Гнезду? Будете аккуратны — рой ни о чем не заподозрит. И если у нас на родине удастся повторить его генетическую линию, человечеству не понадобится снова его беспокоить.
— Вот именно, — кивнул Эфриэл, хотя где-то на задворках сознания мелькнула мысль о сказочном богатстве астероидов Бетельгейзе. Неизбежно наступит день, когда ринутся к звездам громадные орды людей. И тогда будет очень полезно как облупленную знать каждую расу, способную сделаться человечеству соперницей.
— Помогу вам, чем смогу, — пообещала Мёрни. Помолчав с минуту, спросила: — Ну что, вдоволь насмотрелись?
— Да.
И они выплыли из зала королевы.
— А знаете, сначала вы мне так не понравились, — разоткровенничалась Мёрни. — Но сейчас я, кажется, понимаю вас получше. Вы даже чувством юмора как будто не обделены, а в Безопасности это большая редкость.
— Это не юмор, — грустно возразил Эфриэл, — это замаскированная ирония.
Время шло бесконечным караваном часов, но не делилось на сутки. Люди спали урывками, сначала порознь, потом вместе, держась при нулевой гравитации друг за дружку. Сексуальные ощущения чужой кожи и тепла служили якорем для их человеческой сущности, для их принадлежности к роду людскому, поделившемуся на фракции, погрязшему в междоусобных войнах и такому далекому, что сами эти слова — род людской — казались пустым звуком. В душных, кишащих диковинными тварями тоннелях жить с прицелом на будущее было невозможно; для Эфриэла и Мёрни существовало только «здесь» и «сейчас». Точно микробов, их постоянно куда-то нес ток крови в венах чужого организма. Часы растягивались в месяцы, и само время утрачивало всякий смысл.