Вот что нужно сказать о ношении скафандра на Земле: он рассчитан на меньшую гравитацию. Даже когда ты находишься в бассейне при лаборатории при нулевой плавучести[23] – гравитация неумолима. Да, она не особо действовала на сам скафандр, но внутри него я крутилась каждый раз, меняя положение. Будучи женщиной, я обладала не такой крупной комплекцией, как мужчины, на которых эти скафандры были рассчитаны, так что мне приходилось носить на бедрах специальные вставки, чтобы мои части тела не ходили ходуном внутри. Благодаря этому окружавшая меня воздушная полость распределялась равномерно, что позволяло перемещаться из горизонтального положения в вертикальное во время тренировки в бассейне, не борясь с гравитацией. Без этих вставок воздушный пузырь превращался в подобие огромного надувного мяча, привязанного к моему животу, который так и норовил развернуться в сторону поверхности. Из-за этого повернуться в любом другом направлении было проблематично.
По правде говоря, в космосе проблемы воздушного пузыря в скафандре не будет, но в лаборатории нулевой плавучести люди решали за тебя, способен ли ты на выход в открытый космос. Так что ни я, ни другие женщины не могли ни на что пожаловаться. Нет, сэр. Все просто великолепно, и мы просто счастливы плавать в этом бассейне.
Я боком висела в воде, и оболочка из стеклопластика впивалась мне в подмышку. Шея горела, потому что мне приходилось держать голову на весу внутри шлема. Пальцы ныли: я должна была сгибать жесткие перчатки и цепляться за край солнечной панели, «ремонт» которой мы осуществляли. Когда в скафандре давление повышалось на 0,34 бара по сравнению с атмосферным, любое движение ощущалось так, словно ты пытаешься преодолеть сверхмощный поток. В космосе ощущения были несколько иными, но такая тренировка давала представление о том, как это утомительно. Сгиб на перчатке превратился в металлическую проволоку, врезавшуюся в костяшку: таким жестким он стал из-за давления. Но если бы меня спросили, как у меня дела, я бы отвечала очень, очень бодро.
На другом краю солнечной панели Рафаэль Авелино выругался по-португальски, когда его перчатки соскользнули с ключа. Вокруг нас в специальной капсуле плавали водолазы поддержки. Они не остановили ключ, и тот уплыл прочь. Их работа заключалась в обеспечении нашей безопасности, а наша – в том, чтобы научиться производить ремонтные работы в условиях отсутствия гравитации. Ключ был прикреплен к так называемой рабочей мини-станции на груди его скафандра, так что далеко он уплыть не мог, но чтобы подтянуть его обратно к себе, все равно требовались огромные усилия.
По каналу связи раздавалась ругань Рафаэля, и я не сдержала широкой улыбки.
– Кажется, я начинаю понимать, зачем Паркер учит португальский.
Леонард, плававший левее и чуть ниже меня, помог мне стабилизировать панель. Рафаэль вернул ключ на место.
– Нам всем не помешает научиться ругаться на разных языках. Я как раз освоил латынь и греческий, но этого как-то маловато.
– Серьезно? И как звучат латинские ругательства?
Рафаэль снова пристроил гаечный ключ и поместил ноги в ножные захваты, предусмотренные в механическом рецепторе ШУД на макете корпуса нашего корабля. Как расшифровывается ШУД? Понятия не имею. В какой-то момент сокращения просто начинают жить своей жизнью. ШУД – это… Штатная Ультраважная Деталь[24].
Один из многочисленных плюсов строительства кораблей в космосе заключался в том, что нам не нужно было думать об аэродинамике. Поверхность корабля усеивали ШУДы и поручни. Ключ снова соскользнул с гайки, но на этот раз Рафаэль не выпустил его из рук.
– Мне бы сейчас пригодилось что-нибудь новенькое.
Леонард заколебался, а потом хохотнул.
– Вообще… бо́льшую часть из них не стоит произносить в смешанной компании.
– Пожалуйста… – Я прижалась к ножному ограничителю. Рафаэлю, наконец, удалось совладать с ключом. – Давай уже свою сраную латынь.
Оба мужчины тут же разразились смехом, хотя у меня лицо вспыхнуло от сказанного. Повезло, что под шлемом его не очень хорошо видно. Даже в шутку я редко использовала ругательства.
И тут, как и следовало ожидать, в наушниках раздался голос Джейсона Цао, нашего нынешнего босса по симуляциям.
– Следим за языком.
– Vae me, puto, concacavi me[25], – с огромной торжественностью произнес Леонард.
Рафаэль вздернул голову.
– Ха. Похоже на португальский, так что я даже все понял. Почти все.
– Господа. Дама, – Цао порой напускал на себя удивительную для парня из Чикаго важность: – У нас гости, и они вас слушают.
Мы втроем обменялись взглядами, и Рафаэль закатил глаза.
– А они на каком языке говорят?
– На английском, – потом в наших наушниках раздался шум: кто-то говорил на фоне, но различить слова было невозможно. Потом послышался резкий и колкий ответ босса: – Нет. Поднять их раньше невозможно, это даже не обсу…
И тут связь пропала.
Что это было? Через толщу воды сложно было понять, что думают парни, так что я просто стояла на ножном ограничителе и держалась за панель. Цао никогда не оставлял микрофон включенным без необходимости, так что невольно возникал вопрос, что же это за гости, которые так сильно его отвлекли. Не говоря уже о том, что кто-то требует, чтобы мы покинули бассейн раньше времени.
Рафаэль наконец прикрутил болт, и мы в полном составе двинулись к следующему участку солнечной панели. Эту задачу мы выполняли уже в четвертый раз и каждый раз справлялись все быстрее. Конечно, маловероятно, что мне придется вести работу за бортом космического судна, но в МАК свято верили в необходимость максимальной подготовки каждого члена экипажа. И раз уж я присоединилась сильно позже, я их в этом только поддерживала. Кроме того, всем членам экипажа будет спокойнее, если я буду знать, с чем мы можем столкнуться. Учитывая задержки связи, которые нас ждут во время миссии, мы не всегда сможем полагаться на помощь с Земли.
– Ребята… Придется оставить текущую задачу.
Голос босса сопровождался треском, потом микрофон зашуршал, как будто Цао кому-то его передал.
Мы парили под водой, слушая непрерывное гудение вентиляторов и шум собственного дыхания. А потом в наушниках раздался голос директора Клемонса.
– Нам придется забрать доктора Фланнери. Но доктор Йорк и капитан Авелино останутся и закончат работу. Доктор Фланнери, жду вас наверху незамедлительно.
Леонард сделал глубокий вдох, как будто собирался что-то возразить, но вдруг закрыл рот так резко, что я услышала стук зубов.
– Так точно, сэр. Увидимся наверху.
Мне стыдно признавать, что первым делом я испытала не любопытство и даже не раздражение от прерванной тренировки, а облегчение: в кои-то веки вызывали не меня. Леонард повернулся к нам спиной и позволил водолазам оттащить его к платформе, которая поднимет его на поверхность.
Мы с Рафаэлем остались в воде. Я расслабила шею, и моя голова склонилась вбок. Прижалась к внутренней поверхности шлема и на мгновение закрыла глаза. Водолазы приводили симулятор корабля в конечное состояние. Надеть скафандр было делом очень небыстрым, так что логично было дать нам возможность довести дело до конца, раз уж мы были здесь. Я продолжала вслушиваться, надеясь, что Цао нам что-нибудь расскажет про Леонарда.
Когда водолазы все подготовили, мы снова приступили к работе, но наши разговоры сводились к минимуму, ограничиваясь необходимыми комментариями. Когда облегчение прошло, на меня навалился неподъемный груз. В голове крутилось: «Что, черт возьми, происходит?» Меня раньше тоже выдергивали с тренировок, но не из бассейна. В этом случае нужно было все перезапускать, а это жуткие траты, не говоря уже о потере бесценного времени. Дьявол, да ведь из-за конфигурации скафандров даже на замену всего одного члена экипажа уходило два дня. Если не считать опасности для жизни или неисправности оборудования, не существовало причин для прерывания тренировки в бассейне. Так с чего вдруг Клемонс решил, что ждать нельзя?
И почему нам ничего не объяснили?
Подъем из бассейна длился целую вечность. Когда мой шлем вспорол поверхность воды, стойка, к которой меня привязали, взяла на себя вес костюма, весившего сто сорок килограмм. Ходить в полном облачении в условиях земной гравитации невозможно. Одна только нижняя часть… это все равно что носить свинцовые подгузники. Робот в «Затерянных в космосе»[26] и тот передвигался с куда бо́льшим изяществом.
Я повисла на стойке, пока стайка техников помогала нам разоблачиться. Когда тебе очень нужны ответы, все вокруг вдруг кажется ужасно медленным. Я ждала, когда мой техник снимет с меня инструменты, страховочные ремни и утяжелители. Как бы мне ни хотелось ее поторопить, все должно выполняться в строгом порядке. На другом конце платформы Рафаэля так же медленно и осторожно извлекали из его скафандра.
Техник двигалась словно под водой, открывая клапан на боку, чтобы разгерметизировать скафандр. Да, конечно, теперь я могла говорить, и она бы меня услышала – вместе со всеми, кто слушал канал связи.
Она положила руки на замок перчатки.
– Выдох.
Я послушно выдохнула. Она с хлопком сняла с меня перчатку, и последняя разница в давлении наконец исчезла. Я бы вряд ли выдула легкие, но чрезмерные меры предосторожности были визитной карточкой МАК.
Она убрала перчатку, и скафандр обмяк вокруг меня. Наконец она потянулась к шлему. В ту же секунду, как моя голова оказалась на свободе, я спросила:
– Что происходит?
– ФБР. – Она оглянулась через плечо на центр управления. – Нам сказали быстро вас поднять.
Я еще с минуту моргала как последняя идиотка, пока мой мозг возвращался к наземному режиму работы. Если они хотели поговорить с Леонардом и со мной, значит, это как-то связано с захватом заложников, но… С тех пор прошло почти семь месяцев. С чего вдруг они захотели поговорить об этом сейчас?