– Подтверждаю, EV1. Мы вас видим.
– Давайте за работу.
Голос Рафаэля был таким требовательным, что я тут же отодвинулась от люка.
Я двинулась за Леонардом, осторожно перебирая поручни. Мы перемещались к нижней части кругового коридора, и мои ноги летели за мной, заставляя чувствовать себя Супервумен. Разве что у нее не было троса, который не давал ей улететь в космос. Если трос оборвется… этого я очень боялась. Как бы мне ни нравились виды отсюда, невозможно не думать о том, что если ты упадешь, то это навсегда. Но этот страх означал, что я очень, очень внимательно пристегивала крючок и неизменно следовала всем правилам. Замок пристегнут. Защелкнут. Черное на черном.
– Вот из-за этого мой племянник думает, что я Супермен.
Паркер не стал отчитывать Леонарда за болтовню.
Я закрепила трос на очередном поручне и стала спускаться дальше. Если бы Томми меня сейчас видел, он бы визжал от восторга. В горле у меня встал комок.
– С моим все так же.
Впереди Леонард добрался до обрубка, на месте которого раньше была антенна. Он зацепился ногами за поручень и стал сматывать трос, удерживавший сумку с инструментами. Контейнер из майлара был узким, а в длину почти с человека. У Леонарда был запасной шест для антенны, который позволял не крепить ее вплотную к кораблю.
Мы с Рафаэлем замерли рядом. Я размотала трос своего фиксатора для ног и вставила штекер в один из маленьких механических широкоугольных приемников, которыми был усеян корпус «Ниньи».
Голенище фиксатора опустилось и заблокировалось. Появилась черная линия, подтверждая, что все в порядке. Но я все равно еще раз потянула замок на себя и покрутила в разные стороны, чтобы удостовериться, что он закреплен надежно. Потом я собрала волю в кулак, просунула носки ботинок в петлю ножного фиксатора и повернула пятку внутрь, чтобы она встала в ограничитель. Зафиксировав обе ноги, я прикрепила свою сумку с инструментами к поручню на корпусе.
Мимо меня проплыл Рафаэль. Его сумка лениво плыла в вакууме, слегка вращаясь. Через шлем сложно было что-то разглядеть, но мне кажется, что он смотрел в то место, куда попало тело Терразаса.
– Все нормально?
– Полный порядок. – Рафаэль двигался как оживший робот. – Просто анализирую порядок действий. Не вижу ничего такого, из-за чего нужно менять планы. Для начала удалим и закрепим поврежденный участок.
Я извлекла из своей сумки мешок для «мусора». Он был искусно спроектирован, и внутри его покрывала щетина, слои которой сходились в середине. Протолкнуть эти щетинки было несложно, но они помогали удержать дрейфующий мусор внутри. Очень удобно в условиях невесомости, когда руки должны быть свободными. Я вытянула из мешка выдвижной трос и прикрепила его к поручню, подвинув к приемнику, где Рафаэль и Леонард могли легко до него дотянуться.
Леонард повернул свой ножной фиксатор так, чтобы оказаться лицом к сломанному стержню, к которому была прикручена антенна. Рафаэль тем временем приступил к вылавливанию кабелей. Некоторые из них совсем оторвались, другие плавали в нескольких метрах от нас.
Леонард отсоединил от рабочей мини-станции у себя на груди торцевой ключ и приладил его к болту. Жесткие перчатки соскользнули с ключа, и он выругался на каком-то непонятном языке. Привязанный к станции ключ далеко улететь не мог, но сердце все равно замирает в груди, когда ты думаешь, что инструмент вот-вот уплывет в глубины космоса.
Я ухмыльнулась сквозь шлем.
– Это латынь или греческий?
– Греческий.
Я помогла ему зафиксировать обрубок антенны, пока он ловил торцевой ключ.
– Не хочешь перевести?
– Иди к воронам. – Леонард снова поставил на место ключ и заново закрепил ножной фиксатор. Ключ соскользнул, но Леонард его не отпустил. – Мне сразу по нескольким причинам нравится. Во-первых, какая ирония, что эти слова слетают с губ чернокожего.
Я уставилась на него, пытаясь все это сопоставить.
– Потому что… это греческий?
Он рассмеялся.
– Порой ты меня умиляешь. Нет. Из-за законов Джима Кроу[81]. Таким образом выражение «Иди к воронам» приобретает современное значение, которого не было в древнегреческом варианте. Что-то из серии: «Не бросай меня в терновый куст», – он вытащил болт из основания антенны и протянул мне: – Пожалуйста, скажи, что ты поняла отсылку.
– Так точно, Братец Космонавт[82].
Тут он громко загоготал, отчего микрофон у него даже зашипел.
Я залилась румянцем от облегчения, потому что, если честно, шуточка была на грани. Я легко могла бы сказать что-то в этом роде Юджину, но не была уверена, что наши отношения с Леонардом достигли той же степени близости. Я сунула болт в мешок для мусора.
– Так какое значение было в древнегреческом?
– Похороны тогда были очень важны, – Леонард приставил ключ к следующему болту и сперва убедился, что он держится крепко, – поэтому фразой «Иди к воронам» выражали надежду, что твое тело просто сгниет, став пищей для ворон.
Рафаэль рядом с нами замер. В руках он сжимал частично свернутый кабель.
– Если кого-то не похоронить, он лишается шанса на участие в загробной жизни и…
Я положила ладонь Леонарду на руку, давая сигнал замолчать. Хотя в скафандре он скорее увидел это движение, чем почувствовал.
– А хочешь я тебе скажу мое любимое ругательство на идише?
– Конечно.
И тут я вдруг поняла, что загнала себя в тупик. В идише было множество замечательных ругательств, но все они вращались вокруг смерти или погребения. А если и нет, то все равно были достаточно болезненными. Например: «Беда для человека – все равно что ржавчина для железа». Прочие касались концепций, которые, по мнению моей мамы, мне знать точно не следовало. Я подвинула мешок для мусора поближе, пытаясь скрыть свое замешательство. Что бы сказала тетя Эстер? И тут в голове у меня возникло целое море вариантов.
– A yid hot akht un tsvantsik protsent pakhed, tsvey protsent tsuker, un zibetsik protsent khutspe.
В шлеме раздался голос Паркера.
– Я пытался не влезать, но что это значит?
– Я думала, ты хочешь, чтобы мы не засоряли эфир.
Рафаэль распахнул глаза и продолжил сматывать кабель, как будто и не прекращал этого делать.
Паркер фыркнул.
– Ты меня искушаешь языками.
– Так всегда говорила моя тетя Эстер: «Еврей – это двадцать восемь процентов страха, два процента сахара и семьдесят процентов хуцпы[83]».
– Это все объясняет.
– Вот спасибо. Но имей в виду, что я еврейка с юга, так что процент сахара у меня выше.
Леонард передал мне следующий болт для утилизации.
– Ну, сахар-то весь снаружи, да? Никому не докажешь, что ты внутри вся такая мягкая и сладкая.
Леонард перешел на неформальные шутки вроде тех, что я слышала от Юджина и Миртл, и я расплылась в улыбке, чувствуя некое ликование. В последнее время мне не удавалось почувствовать себя частью команды, но теперь я была к этому максимально близка. Кстати, о команде…
– Рафаэль. Давай какое-нибудь португальское ругательство.
Рафаэль перевязал кабель, который держал в руках, и принялся за следующий.
– В Бразилии мы ничего не делаем, чтобы «покрасоваться». Мы делаем что-то para inglês ver[84].
Паркер присвистнул.
– Ай.
– Что это значит?
– Мы делаем что-то, чтобы это видели англичане.
С технической точки зрения, нам всем необязательно было находиться в коммуникационном модуле «Ниньи» или рядом с ним, когда через два дня после окончания ремонта Флоренс снова запустила систему связи. По правде говоря, все, кроме Флоренс и Рафаэля, могли спокойно остаться на «Пинте». Но вместо этого на борт «Ниньи» перешел весь ее экипаж под тем предлогом, что можно сэкономить топливо «пчелки», совершив один-единственный переход.
Садовый модуль нуждался в уходе. Кэм хотела убедиться, что в медицинском модуле все в порядке. Леонарду нужна была его газета. Мне для вычислений нужны были справочники.
Паркер смирился со всеми этими сказками.
В круговом коридоре царил сумрак: работала только треть светильников. Изначально мы планировали в первую очередь разобраться с ремонтом системы охлаждения, но Паркер и Бенкоски хотели убедиться, что с прекращением радиосвязи столкнулась не только «Пинта». А для этого нам нужна была еще одна работающая система радиосвязи дальнего действия.
Когда все показатели загорелись зеленым, Флоренс заговорила в микрофон.
– Так, «Пинта». Запускайте тестовый сигнал.
В связном модуле «Пинты» ответила Дон.
– Нинья, подтверждаю. Начинаем тестовый сигнал.
Я парила прямо над головой Леонарда, так что мне прекрасно были видны шкалы и индикаторы, подпрыгивающие в ответ на невидимые сигналы.
Так интересно, как один и тот же стимул может одновременно вызывать две разные реакции.
С одной стороны, я почувствовала облегчение, потому что с ремонтом мы однозначно преуспели.
С другой стороны, у меня все внутри оборвалось, как если бы отчаяние обладало силой тяжести. Если с сигналами «Ниньи» все в порядке, значит, проблема была на Земле.
Мы уже неделю были без связи. Час, два, а то и полдня еще можно списать на какой-то сбой. Но, учитывая, сколько у МАК ресурсов… – да сколько, черт возьми, ресурсов у целой планеты! – тот факт, что связи с ними так и не было, заставил меня похолодеть.
Натаниэль… что же происходит дома?
Глава двадцать девятая
Бортовой журнал первой марсианской экспедиции, командир Стетсон Паркер.
10 июня 1963 г., 23:13.
Завершен ремонт аммиачной системы «Ниньи».
Спустя четырнадцать дней связь с МАК не восстановилась.
Что выдает во мне еврейку и южанку, так это сила моего желания накормить окружающих. Понедельничные утренние собрания на борту «Пинты» проходили не за завтраком, как дома – то есть на «Нинье». Не знаю, почему у них на собраниях был только кофе. Может, Дон с Хайди пытались утвердиться в роли ученых и избегали домоводства. А может, у них в команде никто не любил готовить.