Однажды вечером, ожидая, когда ксанакс сделает свое дело, Элен задумалась об английской королевской семье и ее долгой истории: все эти завоевательные войны и кровопролитие за престол, все эти интриги, браки по договоренности, пакты, соглашения, военные и мирные альянсы. Она попыталась представить себе воочию, какое количество энергии было затрачено на разработку британской монархии: тексты, которые приходилось сочинять и писать, легенды, которые приходилось поддерживать, законы, правила, традиции, которые приходилось навязывать населению, политика кнута и пряника, а сколько замков пришлось построить, а сколько лисиц пришлось убить на псовых охотах, которые были все равно что тимбилдинг для аристократии, а крикетные матчи, а скачки, а кровавая колониальная империя, церемониал, наследники, которых обучают розгами в элитных школах, летние резиденции, построенные на обломках коралловых рифов, колоссальные состояния, выросшие на хищениях и грабежах… Все это сгинуло или шло к тому. Вечность всех этих свершений была лишь иллюзией. Законы термодинамики с равным успехом работают во вселенском масштабе и в масштабе человеческом. Энтропия, неотвратимое движение всего сущего к хаосу никого не забудет.
Никогда.
Нигде.
Поначалу Фреду удавалось поддерживать связь со своими компаньонами Мохаммедом и Лорой. Мохаммед укрылся в имении, притаившемся в тосканских холмах: он владел идиллической средневековой фермой, перестроенной за огромные деньги. Он сохранил в целости остов старой фермы, несколько домиков, часовенку, не тронул фасады из огромных местных камней, но добавил весь мыслимый современный комфорт. Везде была установлена идеальная изоляция, теплые полы для зимних месяцев, кондиционеры, чтобы не задохнуться жарким летом, роскошные ванные, в общем, все, что нужно, чтобы почувствовать себя царьком в своем царстве холмов и каштановых рощ возраста в несколько сотен лет. Лора же отказалась покидать свою квартиру. Она говорила, что чувствует себя в безопасности только на этих шестидесяти квадратных метрах, на двадцатом этаже высокой башни в сердце шикарного квартала, где селились молодые короли финансов, балованные детки нефтяных магнатов и пожилые рантье, разбогатевшие на спекуляциях недвижимостью. Лора уверяла, что там, наверху, в ее уютном гнездышке, ей ничего не грозит, она сделала кое-какие запасы и не сомневается, что правительство быстро найдет выход, надо только набраться терпения.
После нескольких дней на острове Фред получил электронное письмо от Лоры: она писала, что армия объявила строгий карантин. Выходить из дома запрещено. Пищу раздают люди в защитных комбинезонах. Еще через несколько недель Лора сообщила, что пайки становятся все более скудными и раздают их нерегулярно. Чуть позже она упомянула об отключениях воды и электричества. Она писала о людях, почти обезумевших от голода и изоляции, о молодых королях, балованных детках и пожилых рантье, утративших лоск хорошего воспитания, рассказывала, как изысканные манеры смыло страхом, как ей пришлось забаррикадироваться в квартире, подперев дверь стульями, столами и буфетами, как оголодавшие выходили на улицу в надежде найти что-нибудь поесть и как в них стреляли без предупреждения армейские патрули, исполняя недвусмысленный приказ.
Последнее сообщение Лоры было коротким: «Воды нет уже неделю… Ничего нет… Кажется, это конец. Л.».
Мохаммед просто вдруг перестал подавать признаки жизни. Фред так и не узнал, что с ним случилось. Гипотез было много, но ни одной оптимистичной. В этом контексте отсутствие новостей вряд ли означало хорошие новости.
Элен сохраняла связь со своими родителями полтора месяца. Поначалу она всеми силами пыталась переправить их на остров, но воздушное сообщение было прекращено на следующий день после их приезда, и контроль вдруг стал невероятно строгим; даже попытки подмазать пилотов (Фред предлагал колоссальную сумму одной компании по прокату частных самолетов) не сработали, гражданский самолет, осмелившийся нарушить эмбарго, попросту сбивали. Подобно большинству людей, родители Элен предпочли покорно повиноваться распоряжениям правительства, убежденные в том, что гражданский долг и послушание — главное в эти смутные времена. Сначала они несколько недель сидели дома, в своем уютном коттедже в провинции, слепо веря если не в скорейшее, то в непременное возвращение в колею. Они родились в двадцатом веке, в мире, опустошенном мировой войной, знали «золотые шестидесятые», культурные революции, финансовые кризисы, скачки цен на нефть, аномальную жару, пандемии, теракты, и в них крепла уверенность, что все всегда рано или поздно улаживается. Они в совершенстве воплощали эту абсурдную веру в надежность учреждений и вечность человеческой цивилизации.
Позже, после строгого санитарного контроля, их эвакуировали автобусом в место, которое они называли лагерем беженцев, а военные — эвфемизмом «защищенная зона» (или еще ЗСЗ — «Зона санитарной защиты»).
Тогда-то Элен и получила от них последнее сообщение.
Ида и Марко поддерживали связь со своей дочерью тоже полтора месяца — она пыталась бежать от смут, вызванных паникой, когда болезнь поразила Чили, и хотела перебраться в Аргентину через Анды. Она написала тогда (Ида рассказала об этом Элен): «Оставаться в Сантьяго слишком опасно. Говорят, Аргентина организует гуманитарные воздушные мосты в США». Ида и Марко пытались объяснить ей, что это только нелепые слухи, никаких гуманитарных мостов нет, а США наверняка в том же отчаянном положении, что и весь остальной мир, но без толку. Она уехала. Пообещав родителям дать о себе знать, как только сможет. Они ждали, терзаемые беспокойством, о котором не говорили, но регулярно заглядывали в почтовый ящик и проверяли через сервер iCloud, включен телефон их дочери или выключен.
Тщетно. Больше ничего не было.
Однажды вечером — шел второй месяц — Элен сидела за столом с Фредом и детьми. Жанна в наушниках смотрела «Гарри Поттера и тайную комнату» на айпаде, поклевывая из своей тарелки. Александр хмурился. Он ничего не говорил, стараясь придать молчанию враждебность, и нарочито вздыхал, чтобы привлечь внимание. Это его поведение раздражало Элен донельзя. Когда он был таким, ей хотелось отхлестать его по щекам. А таким он бывал все чаще, и отхлестать его по щекам ей хотелось все чаще. Она поговорила об этом с Фредом, тот сказал, что это нормально, что подростку переносить эту ситуацию, вероятно, еще труднее, чем взрослым, и что не надо придавать слишком большого значения, когда он пытается обратить на себя внимание. Крепко сжав ручку ножа, Элен подумала, что ей хочется не придавать значение, а отхлестать его по щекам, отхлестать изо всех сил, наотмашь. Но она ничего не сказала. У нее не было сил на споры. Она проглотила гнев, протолкнула его в желудок, где он распространил такой жар, словно там была полная супница лавы.
Ида пришла из кухни, чтобы убрать со стола, и Элен заметила, что у нее странный вид: выражение лица человека, у которого где-то болит, но он не хочет этого показывать. Когда Фред попросил ее принести кофе в гостиную, она расплакалась. Фред тупо смотрел, как она плачет, сцена была драматическая: Ида стояла перед ним, в руках стопка тарелок, на них приборы, которые мелодично позвякивали в ритме всхлипов, и крупные, как фасолины, слезы текли по ее щекам.
— Ида, да что происходит? — спросила Элен. Ее уже начал доставать этот вечер с надувшимся сыном, молчащей дочерью и мужем, который никогда-никогда-никогда — что бы он ни делал и как бы ни был богат — не будет таким сексуальным, как Евангелос!
Ида попыталась успокоиться. Она сделала два глубоких вдоха, вытерла нос рукавом, и это добило Элен, для которой первым требованием к обслуге была безупречная личная гигиена. Она часто говорила: «Если не можешь содержать в порядке себя, как будешь содержать в порядке других?»
— Антония, — выговорила наконец Ида сквозь всхлипы, — она, наверно, погибла. Говорят, все, кто хотел перейти границу, погибли. Говорят, аргентинская армия сбросила бомбы, чтобы избежать заражения… Я только что прочла. — И Ида снова заплакала. Ее горе было как лавина слез, маленькие влекли за собой большие. И приборы опять зазвенели.
Элен вздохнула.
— Да, Ида, — сказала она тоном, каким говорят с маленьким ребенком, которому приходится без конца повторять одно и то же. — Да, Ида, все может быть, да, Ида, всем нелегко, но если мы все станем доводить себя до такого, будет еще хуже. Мы все должны делать над собой усилия, понимаете? Это то, что я называю базовым воспитанием! Так что, если вы не умеете мало-мальски держать себя в руках и вам надо порыдать в три ручья, пожалуйста, делайте это не здесь, а в вашей ванной или еще где-нибудь, не знаю, потому что, не обессудьте, не за такие представления мы вам платим!
Слезы у Иды высохли. Разом. Как будто кто-то перекрыл кран.
Она немного ссутулилась и, казалось, в одночасье постарела от брошенного Элен проклятия.
И продолжила убирать со стола, но теперь уже молча.
Именно тогда на острове все пошло наперекосяк. Спустя годы Элен иногда пыталась выстроить хронологию событий. Задним числом она корила себя за то, что не была внимательна к деталям. А может быть, думалось ей, она просто не хотела их замечать, предпочитая быть в отрицании, как будто, если ничего не видеть, ничего и не произойдет. По прошествии времени ей приходило в голову, что в своем маленьком индивидуальном масштабе она вела себя в точности как вело себя все человечество перед глобальной угрозой: все признаки неминуемой опасности были налицо, а она предпочитала смотреть в сторону.
После того вечера Элен ощутила перемены в поведении Иды и Марко. Они, всегда такие веселые, такие теплые, такие сердечные в первые недели, вдруг стали молчаливы. Когда Элен встречала их, они едва здоровались — через губу, явно нехотя. Она была уверена, что они стараются избегать их с Фредом. Даже с детьми они были теперь не так ласковы, не было больше обнимашек по утрам, не было ласковых «беби, пичонсито, ми амор, ми аморсито, корасон, бомбон, бомбонсито», которыми Ида расцвечивала каждую фразу, обращаясь к Жанне или Александру. Холодный, резкий, почти враждебный ветер поднялся и задувал теперь между обслугой и семьей Элен.