Наконец он выключил телевизор, и в комнате повисла тишина. С первого этажа он слышал, не разбирая слов, голоса детей. Из кухни доносились шаги, звяканье кастрюль и приборов — видимо, Элен пыталась приготовить что-то на обед. Он задумался, что же она может сделать: уже много лет жена не подходила к плите. Когда они познакомились, она умела варить макароны, но и только. В годы учебы, когда жила в квартирке, которую снимали ей родители, она заказывала готовую еду на дом или ходила в ближайшие закусочные. А когда они съехались, так и продолжалось: доставка или рестораны, поскольку готовить он тоже не умел. Иногда, после рождения детей, няня стряпала что-нибудь для всех, только тогда и была зачем-то нужна кухня.
В приоткрытое окно он слышал шум океана, непрерывное дыхание в частоте средней / выше средней, сложный звук, состоящий из плеска миллионов волн, появляющихся и исчезающих каждую секунду. Обычно Фред не слышал этого шума, но иногда, он сам не знал почему, эти звуки заполняли всю вселенную его слуха, и он не слышал ничего другого. Тогда рев океана становился сущей мукой. Он чувствовал себя как узники Гуантанамо, которых американские военные подвергали пытке звуком, ему казалось, что все его мозговые извилины входят в резонанс с волнами, что мозг теряет твердость, разжижается, что он сходит с ума.
Он встал и закрыл окно. Шум смолк. Тройные стекла, установленные по его проекту, обеспечивали звукоизоляцию пятого класса. Приземлись грузовой самолет в двадцати метрах от дома, ощутилась бы лишь легкая вибрация. Наступила тишина. Запах стряпни донесся до спальни, и Фреду захотелось есть.
Он встал, ополоснул лицо холодной водой, надел чистые джинсы и бледно-голубую рубашку. Застегнул на запястье Rolex Yacht-Master. Ему хотелось иметь достойный вид, выглядеть сильным и серьезным.
Он спустился вниз.
Дети сидели за столом перед лотками с лазаньей, которую Элен разогрела в микроволновке. Раковина была полна посуды, пластиковые упаковки от лазаньи валялись на кухонном столе. Рядом, в миске, плавали шоколадные хлопья в остатке молока. Над грязными тарелками жужжали бог весть откуда взявшиеся мухи. Фред повернулся к детям:
— Нет, так дело не пойдет!
Они смотрели на него, не понимая. Немного подумав, как бы получше представить новое положение вещей, он сказал:
— Мы с вашей матерью решили, что вам пора повзрослеть! Мы подумали, для вас же нехорошо ни в чем не участвовать, и попросили Иду и Марко больше не заниматься домом и кухней. Теперь это надлежит делать нам, и каждый должен вносить свой вклад. Убирать со стола, загружать тарелки в посудомойку, помогать с уборкой… Вот так мы теперь будем жить!
Жанна обмакнула кусок хлеба в томатный соус и отправила его в рот.
— Мама сказала, что это Ида и Марко решили перестать работать на нас. Потому что деньги их больше не интересуют.
Фред сжал кулаки: ну зачем Элен рассказала все детям? Зачем она представила вещи в таком унизительном для него ключе? Он рассеянно погладил серое золото своего «Ролекса», словно ища в нем уверенности, которой ему не хватало.
— Все было не совсем так. Дело в том, что я кое-что обговорил с Идой и Марко. Хозяину так положено делать с прислугой.
— Если деньги больше не существуют, это значит, что мы теперь бедные? — спросила Жанна.
— Деньги существуют всегда! Деньги всегда были и будут! Но сейчас положение непростое, надо проявить мобильность, быть гибкими. Адаптация — это ключ, понимаете?
Александр встал и вытер рот тыльной стороной ладони:
— Я так понимаю, нам придется теперь все готовить самим. Представляю, какая это будет гадость! — И поднялся к себе, не потрудившись убрать за собой тарелку.
В эту ночь Фред спал плохо. Вечер выдался каким-то особенно мрачным. Никто ничего не говорил: дети уткнулись в свои планшеты, Элен в свой. Фред разогрел мусаку в микроволновке. Блюдо походило на лужицу грязи, присыпанную желтоватым песком. Дети воротили носы, а он сделал вид, что ему нравится. Позже, оставшись один в кухне, он загрузил посудомойку и добрых полчаса искал порошок для нее.
Когда он поднялся в спальню, Элен лежала в постели с закрытыми глазами. Фред был уверен, что она не спит, а только притворяется. Он долго рассматривал свое лицо в зеркале ванной, лицо слабака, лузера, жалкого типа, которого никто не уважает, который ни над кем и ни над чем не имеет власти. Ему почудилось сходство с лицом матери, на котором, после разрушившего ее мозг инсульта, навсегда застыло печально-брезгливое выражение. Он не был больше блестящим сыном, докой-инженером, мыслящим на десять ходов вперед руководителем предприятия, миллионером-триумфатором, уважаемым главой семьи, теперь он был никем. Его состояние потеряло смысл, его служащие не хотят на него работать, его дети не уважают его, а его жена делает вид, будто спит, когда он входит в комнату.
Фред все-таки лег в постель. По ровному дыханию Элен он понял, что теперь она действительно спит.
Он ворочался с боку на бок, не в состоянии найти удобную позу. Под одеялом было слишком жарко, а без него слишком холодно.
Он ждал сна, но сон не шел.
Бессмысленные мысли, беспредметные ощущения появлялись и исчезали, не фиксируясь в мозгу, будто некая высшая сущность играла с пультом его сознания. Может быть, он все-таки уснул, во всяком случае, какое-то время почти видел сон, и его бесплотная душа плыла неведомо куда в горьких испарениях его подсознания.
Вдруг с первого этажа донесся какой-то шум.
Фред открыл глаза.
Снова шум.
Как будто шорох.
Он сел.
Когда долго живешь в доме, знаешь наизусть все свойственные ему звуки: вентиляция, отопление, какой-нибудь электроприбор, скрипучая половица, сквозняк в ставне. На этот раз звук был другой. Это были тихие шаги.
Радиобудильник показывал час ночи.
Фред задумался, что же делать, а потом вспомнил, что он — глава семьи и ему надлежит защищать своих.
Защищая своих, добиваешься уважения.
Защищая своих, укрепляешь свой авторитет.
Вот что он внезапно понял, глядя широко открытыми глазами в темноту спальни.
Он встал, натянул валявшиеся в изножье кровати джинсы и открыл дверь.
В коридоре стояла почти полная темнота, лишь шальные фотоны пробивались с ночного неба в окно, и все вокруг казалось наброском.
Он на цыпочках прошел к комнатам детей: Александр спал, Жанна тоже. Значит, это не они были внизу.
А если так, то это могли быть только Ида или Марко. Само собой. Но зачем они пришли сюда среди ночи? В кладовые ведь можно войти из патио! Если бы они хотели полакомиться ЕГО икрой или взять ЕГО вина, они не стали бы заходить в дом.
Они здесь не за этим!
Наверняка чтобы украсть.
Компьютер? Планшет?
Или чтобы испортить что-нибудь, типа, месть слуг… Фред слышал такие истории.
Он осторожно спускался по лестнице, мысленно представляя себе, как закатит скандал, как Иде и Марко будет стыдно, что их застукали у него в доме. Как они рассыплются в извинениях! Как, в порядке компенсации, он предложит им вернуться к службе! Как он великодушно их простит. Как будет восхищаться им семья за то, что он так ловко обернул ситуацию в свою пользу.
Он спустился до нижней ступеньки. Гостиная была погружена в полумрак и походила на картинку из черно-белого сна. Никого не было, окна закрыты, входная дверь заперта. Он прошел в столовую, потом в кухню. Никого. Только тихо урчала посудомойка, заканчивая цикл.
Он затаил дыхание, сосредоточился, пытаясь снова расслышать подозрительный шум.
Тщетно.
Все было совершенно тихо.
Он подождал немного, посмотрел в окно на дверь западного крыла по ту сторону патио. Она была закрыта. Свет не горел.
Он поднялся наверх.
Когда он вернулся в спальню, Элен по-прежнему спала. Фред позавидовал ее спокойному сну.
«Она же принимает таблетки», — подумал он.
И, сам не понимая, как это вышло, взял таблетку ксанакса из аптечного шкафчика в ванной и запил ее стаканом воды.
Сон поглотил его, как чей-то рот, теплый, влажный и мягкий. Проснувшись, он не мог вспомнить, снилось ли ему хоть что-нибудь, и чувствовал себя так, будто был скорее без сознания, чем спал. Состояние было странное, непривычное, словно его эмоции слегка воспарили над действительностью. Мир казался спектаклем, который он смотрел без особого интереса. Все вокруг подернулось клубящейся скукой, невесомой, как слой талька, и это было приятно. Он не понимал, как мог днем раньше принимать события так близко к сердцу. Мира не стало. Это факт. В масштабе Вселенной это всего лишь незначительная деталь. Через несколько миллионов лет по случайности эволюции какой-нибудь другой живой вид, возможно, обретет сознание, сознание даст ему разум, а разум позволит овладеть техникой, как это было с людьми. Какой это окажется вид, знать никому не дано. Кошки? Собаки? Мухи? Цивилизация крыс: они будут так же строить царства, так же схлестываться в войнах, так же придумывать себе богов, так же сочинять легенды, так же любить своих детенышей, так же завидовать своим современникам, так же верить, что их жизнь и их царствие на земле единственны и вечны, и так же закончат апокалипсисом. На этой планете так будет всегда: разумные виды будут появляться и исчезать один за другим в круговерти тысячелетий, до тех пор пока Солнце, исчерпав свои циклы синтеза водорода, не превратится в красный гигант, и тогда всякая жизнь окончательно исчезнет с поверхности планеты, которая станет мертвым оледеневшим радиоактивным небесным телом.
Фред оценил свое новое состояние духа, решив, что оно больше похоже на мудрость, чем на смирение. Он даже представил себя старым йогом, тощим и бородатым, и мысленно медитировал в тишине у корней дерева, с открытыми всем ветрам чакрами, питаясь своим внутренним покоем, как другие питаются хлебом с маслом, и глядя на мир без радости и без печали. Ничего не желал, ничего не ждал, и дни его образовали континуум, прямой, как горизонт, и безмятежный, как космическая пустота.