Ида и Марко не хотят больше работать? Ну и пусть.
Ида и Марко проникают к нему ночью, чтобы обокрасть его? На здоровье.
Фред догадывался, что этой переменой настроения обязан принятому вчера ксанаксу. Это его не беспокоило. Мудрость можно снискать годами духовных упражнений или обрести под действием психоактивного компонента, все равно мудрость есть мудрость.
Он хотел было принять еще таблетку, но не стал. Если повезет, одной ему хватит на день. Или на неделю. Может быть, химия его мозга изменилась коренным образом и он останется таким навсегда?
«Это было бы идеально», — подумал он.
Было далеко за полдень, он проспал часов пятнадцать. Солнце за окном стояло уже высоко. Морские птицы, названия которых он не знал, парили на ветру, словно приколотые к небесной синеве.
Он спустился вниз.
Там не было ни души. Элен и дети, наверно, ушли на прогулку с Жетом.
Остатки ужина так и валялись на столе в столовой. Посуда не была вымыта. Наполовину размороженные готовые блюда стояли на кухонном столе. Гостиная выглядела грязной, он не знал почему, возможно из-за пыли на журнальном столике, да и пол был не такой чистый, как следовало бы.
Фред ощущал в своем теле безграничную энергию. Мог бы гору своротить голыми руками. Он жаждал действия и принялся за работу. Убрал со стола в столовой и в кухне, опорожнил посудомойку, загрузил в нее грязные стаканы, приборы, тарелки и запустил быстрый режим, потому что хотел, чтобы все было по образу и подобию его души: идеально чистым. Он отправился на поиски моющих средств и нашел их за дверью, которую никогда не открывал: средства для плиточного пола, для индукционных панелей, для нержавеющей стали и для натурального камня, гели для пола, кремы для унитазов и другие для ванны и душа, жидкости для окон, для духовки изнутри и для духовки снаружи, для садовой мебели, гели от накипи, от жира, от плесени, пенка от известкового налета, воск в спрее, воск в пасте, чистящие средства для ковров, дезодорирующие для придверных ковриков и целая коллекция губок, щеток, ершиков, салфеток, фланелек, тряпок и тряпочек. Он читал на бутылках: «двойного действия», «тройного действия», «суперблеск», «подлинный секрет лаванды», «мгновенная чистота с ароматом цветов вишни» — это была высокая поэзия гигиены.
Он хотел действовать методично: достал все моющие средства, выстроил их в ряд и выработал стратегию. Для начала убрал все, что можно было убрать, потом прошелся пылесосом. Затем вымыл полы, плитку, кухонный стол. После этого перешел в ванную и наконец в туалет, где долго трудился в надежде добиться чистоты белее белого. Это было утомительно, но приносило огромное удовлетворение. После четырех часов работы у него болели спина и плечи, на футболке выступили пятна пота, зато первый этаж сверкал, как королевская драгоценность, а ванные комнаты походили на жемчужины, сияющие в шелковом ларчике.
Фред долго стоял под душем, потом надел брюки из некрашеного льна, небесно-голубую хлопковую рубашку и теннисные туфли Superga девственной белизны. Чистый, в своей чистой одежде, в своей чистой комнате он посмотрелся в зеркало и нашел себя красавцем.
Однако тоненькая иголочка ностальгии кольнула в сердце: в прежнем мире он сейчас вышел бы из дома и отправился на работу. А в офисе при виде его, такого чистого, такого красивого, такого богатого, такого энергичного, сорокалетнего триумфатора, выглядящего на половину своего возраста, все служащие ахнули бы от восхищения патроном, и это восхищение, которого бы он как будто не заметил, было бы бальзамом на душу.
А к чему все это сегодня?
К чему быть красивым и хорошо сохранившимся, когда никто тебя не видит?
К чему его талант и его ум, когда поля деятельности для этого таланта и этого ума больше нет? Он внезапно приуныл, как будто вся энергия покинула тело и испарилась в атмосфере. Перемена была такой резкой — вроде разгерметизации кабины пилота, — что к глазам подступили слезы.
Сам не понимая, как это вышло, Фред опять оказался в ванной перед аптечным шкафчиком и принял таблетку ксанакса.
Он спустился вниз, сел в кресло в гостиной, включил на музыкальном центре Двадцать первый концерт Моцарта и закрыл глаза.
Подействовало не сразу, но на второй части, анданте, он почувствовал, что печаль в душе как будто растворяется. Это было удивительное ощущение, пузырьки отрицательных эмоций лопались в нем, выпуская наружу свой токсичный газ, который всасывала черная дыра, где-то за горизонтом событий: хлоп — исчезла грусть, хлоп — исчезла горечь, хлоп — исчезли тоска, ностальгия, обида, хлоп, хлоп, хлоп.
Элен и дети вернулись под вечер, свежие и порозовевшие. Они ворвались в дом, топая грязными подошвами, облепленными мокрым песком. Александр стянул свитер и бросил его у двери. Элен пошла в кухню мыть руки, даже не сняв кроссовок.
— Посмотри, что мы нашли на пляже! — крикнула Жанна. Она тащила за собой что-то большое и темное. — Это ковер! Мы нашли ковер, он застрял в скалах!
Элен из кухни уточнила:
— Персидский ковер! Красивый, правда? Посмотри, какие узоры! Интересно, как он сюда попал…
И пока она говорила, Жанна сновала по гостиной, таская за собой мокрый грязный ковер. Неожиданная ярость расколола надвое мозг Фреда.
— НЕТ, МАТЬ ВАШУ, ВЫ НЕ ВИДИТЕ, ЧТО ВСЕ ИСПАЧКАЛИ, ЧЕРТ БЫ ВАС ПОБРАЛ! Я ВЕСЬ ДЕНЬ ОТМЫВАЛ, А ВЫ ТУТ ТОПЧЕТЕСЬ, КАК БОМЖИ, ДОСТАЛИ УЖЕ!
Элен и дети застыли как громом пораженные. Фред перевел дыхание, пытаясь успокоиться.
— Я хочу сказать, что чистота и порядок в доме зависят от нас. Чистота и порядок — с этого начинается цивилизация. Надо ухаживать за домом и ухаживать за собой! Даже если кроме нас никого не осталось. Вы же не хотите, чтобы последние люди на Земле жили в беспорядке и грязи? Чтобы не чистили зубы, не принимали душ! Это вопрос уважения ко всем погибшим!
Жанна прижала к себе уголок ковра. Она была не очень высокой для своих двенадцати лет и такой хрупкой, что казалась совсем маленькой девочкой. Ее длинные черные волосы, которые она отказывалась стричь после приезда на остров, падали ей на глаза, и она выглядела эльфом из северной сказки. Жанна была такой загадочной, что Фреду иногда казалось, будто его дочь принадлежит к иной реальности.
— Да нет же, мы не последние… Мы вернемся домой, когда не будет больше проблем! — сказала Жанна.
Фред полностью пришел в себя. Он видел яснее, чем когда-либо, теперь, отмыв весь дом, и не хотел больше лжи. Не хотел ложных надежд. Только кристально чистая правда, отмытая от накипи лицемерия.
— Нет, милая, мы никогда не вернемся домой, потому что нашего дома больше нет. То есть, может быть, и есть как вещь, но он недоступен, окружающий его мир исчез. Улицы, по которым ты ходила, сегодня устланы разлагающимися трупами. В высшей степени смертельный вирус живет в воде и воздухе, не говоря уже о радиации от ядерных взрывов, которые наверняка сделали большую часть мира необитаемой на тысячелетия вперед.
Твои друзья погибли, твоя учительница погибла, дедушка и бабушка тоже погибли. Может быть. Вальтер, крысенок, который жил у вас в классе, выжил, потому что крысы куда устойчивее людей, но я надеюсь, что кто-нибудь догадался выпустить его из клетки, пока все не рухнуло, потому что иначе он, скорее всего, умер от голода.
Жанна крепче сжала угол ковра, как будто этот фрагмент прежнего мира был последней надеждой, с которой она ни за что не хотела расстаться. Уголки ее рта опустились, губы дрожали, она так побледнела, что белизна ее лица была неотличима от мрамора кухонной стойки. Она заплакала. Душераздирающие рыдания словно рвались из античной трагедии. В мгновение ока лицо ее стало мокрым, как под муссонным ливнем.
— Ну и ничего страшного, — рассердился Фред, — в космическом масштабе Земля — лишь песчинка. За миллионы световых лет наверняка существуют другие миры, в которых все хорошо!
Жанна выпустила ковер и бросилась в свою комнату с криком:
— Ты врешь! Ты врешь!!!
Элен повернулась к нему:
— Да ты что? Ты совсем спятил — сказать ей это так!
— А как я должен был ей сказать? Сколько ты собиралась ждать? Теперь, по крайней мере, все ясно. Правда — как пластырь, который надо отодрать, лучше сразу, не то будет больнее!
Элен потрясенно посмотрела на него:
— Но ей же двенадцать лет! Что на тебя нашло? В чем дело? Ты такой… такой холодный!
— Я принимаю ситуацию. Вот и все.
Элен закатила глаза:
— Боже мой, Фред! — Она поискала слова, чтобы что-то добавить, но не нашла. Вздохнула и вышла из гостиной. Фред слышал ее шаги в коридоре детей. Она зашла в комнату к Жанне.
Тут он заметил устремленный на него взгляд Александра. В свои четырнадцать мальчик все меньше походил на ребенка и все больше на мужчину. Его лицо утратило детскую округлость, и он уже был одного роста с матерью. Не было никаких сомнений, что в ближайшие годы сын перерастет и его. Массивный остов позволял предположить, что он будет и сильнее.
— Я-то знал, что мы здесь навсегда, — спокойно сказал он отцу.
Что-то угрожающее в его тоне и глазах не понравилось Фреду. Александр продолжал:
— Но кто будет главным?
— Как это «кто будет главным»?
— Сначала главным был ты. А теперь Марко, потому что он сильнее. А через десять или двадцать лет? Когда ты состаришься и Марко тоже, самым сильным буду я, это логично.
— Марко ни в коем случае не главный.
— Конечно, главный.
Александр не дал ему ответить и тоже поднялся наверх. Фред услышал, как повернулся ключ в дверном замке. Сын заперся в своей комнате.
Он остался один в гостиной.
На улице дневной свет уже мерк, скоро стемнеет. Фред посмотрел на пол со следами от грязных ботинок, на перепачканный ковер, валявшийся в кухне. Ему уже хотелось есть, и он спросил себя, должен ли приготовить ужин для всей семьи.
«Пусть как-нибудь сами», — решил он.
Фред поужинал один, съел пиццу Casa di Marna Quattro Formaggi от Dr. Oetker. Он вспомнил лекцию по истории маркетинга, на которой преподаватель привел эту марку в пример: как Рудольф Август Эткер заставил забыть, что он был офицером войск СС в лагере Дахау, и за несколько лет стал главой одной из крупнейших немецких промышленных групп.