е устоять в бою, вынудило меня к самоубийству…»
Это после той записки он выхватывал пистолет в лесу, когда его охрана прихватила на полянке группу окруженцев с полковником, переодетым в вышиванку и рваные холщовые порты. Что его тогда удержало от желания спустить курок?
Он прикрывал усталые веки, пытаясь задремать и не думать ни о том капитане на пыльной обочине дороги, ни об ухмылке полковника, в глазах которого в тот миг разглядел не только ужас и злобу, но и какую-то правду. И она, та сверкнувшая, как ночной трассер, правда, показалась ему сильнее собственной уверенности и собственной правды, которой жил он и которой принуждал жить весь корпус. Потому что корпусу нужно было выстоять, сохранить свои порядки, не рассыпаться по лесам и хуторам в поисках крестьянских вышиванок.
В эти дни и ночи он успокаивал себя только тем, что мысленно писал очередное письмо самым близким и родным его сердцу людям: «Дорогая Lulu и милая Адуся! Успокаиваю себя мыслью о том, что вы уже благополучно добрались до какого-нибудь тихого городка и устроились там…»
Москва, так же как и Киев, выглядела иной. Исчезла её летняя праздничная лёгкость, когда-то звеневшая радостными голосами, улицы словно расширились, их наполнила тревожная тишина, которую ему, прибывшему сюда с фронта, понять было трудно.
В Ставке ему предложили стакан горячего крепкого чая, а затем он тут же, без предисловий, получил назначение: на смоленском направлении «образовалась пустота в результате высадки противником крупного воздушного десанта под Ярцево»; задача вверенной ему подвижной группы – «прикрыть это направление и не допустить продвижения немцев в сторону Вязьмы».
Вязьма, Вязьма… Этот русский город на пути от Смоленска к Москве связал, стянул в 41-м многие узлы, да так туго, что развязать их не удалось ни в 42-м, ни позже.
Маршал Г. К. Жуков в своих мемуарах обстановку тех дней на центральном направлении характеризовал следующим образом: «И. В. Сталин не разрешил Совинформбюро до особого его распоряжения оповестить страну о сдаче Смоленска и потребовал вернуть город любой ценой. Это требование Верховного в сложившейся обстановке не могло быть выполнено, так как войска, дравшиеся под Смоленском, были окружены и вели бои в неравных условиях.
Вернуть Смоленск нам так и не удалось. О сдаче города было объявлено только тогда, когда нашим войскам удалось выйти из окружения и соединиться с главными силами фронта. Это было, если мне не изменяет память, в первой половине августа 1941 года.
Однако бои в районе Смоленска не только не затихли, наоборот – они разгорелись с новой силой. Ставка срочно создала новый фронт обороны, развернув его в тылу Западного фронта.
Еще в период боёв на подступах к Смоленску 14 июля был развёрнут новый Резервный фронт в составе 29, 30, 24, 28-й и 31-й армий под командованием генерал-лейтенанта И. А. Богданова; большинство этих войск было передано потом в состав Западного фронта.
Армии нового фронта развёртывались на рубеже Старая Русса – Осташков – Белый – Ельня – Брянск. С целью прикрытия Москвы на дальних подступах к ней 18 июля было принято новое решение – развернуть новый фронт на можайской линии обороны, куда предполагалось включить формируемые 32, 33-ю и 34-ю армии.
В ходе битвы за Смоленск для ликвидации создавшегося опасного положения Ставка решила передать командующему Западным фронтом маршалу С. К. Тимошенко 20 стрелковых дивизий из армий Резервного фронта. Эти дивизии вошли в состав пяти армейских групп, которыми командовали генерал-майор К. К. Рокоссовский, генерал-майор В. А. Хоменко, генерал-лейтенант С. А. Калинин, генерал-лейтенант В. Я. Качалов, генерал-лейтенант И. И. Масленников.
Маршал С. К. Тимошенко по указанию Ставки поставил этим группам задачу – нанести контрудары из районов Белый – Ярцево – Рославль в общем направлении на Смоленск, ликвидировать прорвавшиеся войска противника и соединиться с основными силами войск фронта, упорно дравшимися в окружении в районе Смоленска.
Во второй половине июля бои в районе Смоленска и восточнее его приобрели крайне ожесточённый характер. На всём фронте враг наталкивался на активное противодействие частей Красной Армии.
23 июля начали наступление войска 28-й армейской группы из района Рославля, а 24 и 25 июля – из района Белый – Ярцево, обходя Смоленск с севера и юга, начали наступление войска 16-й и 20-й армий. Противник сразу же подтянул в район Смоленска дополнительные силы и пытался здесь разгромить окружённые войска 16-й и 20-й армий Западного фронта. Сражение носило крайне ожесточённый характер. При помощи войск группы К. К. Рокоссовского, в составе которой были и танковые части, большинству частей 16-й и 20-й армий удалось с боями вырваться из окружения южнее Ярцева и выйти на восточный берег Днепра, где они соединились с главными силами фронта и перешли к обороне».
В Москве из резерва Генштаба Рокоссовскому выделили «две автомашины со счетверёнными зенитными пулемётными установками и расчётами при них, радиостанцию и небольшую группу командиров». С этим грозным «соединением», как иронично называл маршал свою полуштабную группу, в тот же день он прибыл в район Касни[22] и, отыскав штаб Западного фронта, представился комфронта маршалу С. К. Тимошенко[23].
Штаб свой маршал Тимошенко разместил с удобствами – в бывшем главном доме усадьбы князей Волконских. Но опасно – дом приметный. К тому же квартирьеры не позаботились об элементарной маскировке. Возле дома постоянно туча штабных и прочих машин. Все дороги протоптаны сюда. Даже тропинки вокруг главного дома, словно специально для того, чтобы лучше было видно сверху, были заботливо отсыпаны ярким речным песком с галькой… В начале октября немецкие бомбардировщики произведут массированный налёт и так раскатают усадьбу, что от построек останутся одни руины. Погибнут и будут ранены многие офицеры и штабные работники. Осколком авиабомбы будет убит заместитель командующего по укрепрайонам генерал-майор И. П. Михайлин.
Маршал Тимошенко встретил своего невольного крестника очень тепло. Представил членам Военного совета фронта Н. А. Булганину[24] и начальнику политуправления Д. А. Лестеву[25]. Тут же ввёл в курс последних событий, которые оказались более сложными, чем передавала московская сводка: 2-я и 3-я танковые группы противника, не дожидаясь отстающих основных сил 9-й и 2-й полевых армий, на некоторых участках прорвали нашу оборону; со всей очевидностью вырисовывалось стремление группы армий «Центр» рассечь в нескольких направлениях боевые порядки Западного фронта с последующим окружением и уничтожением главных сил именно здесь, в районе Смоленска, чтобы дальше, до Москвы, идти уже маршем, не встречая сколько-нибудь значительного сопротивления.
– В первом эшелоне дерутся две наши армии, – пояснил Тимошенко. – Двадцатая Курочкина и Девятнадцатая Конева. Особенно тяжело Курочкину. Его дивизии давно в боях, сильно потрёпаны. Резервов нет. Отдал ему Пятый мехкорпус Алексеенко. Вот ты, Константин Константинович, сокрушаешься, что мехкорпуса пошли в бой разрозненно и по частям. А ведь и Пятый тут так же вводился. Передали его Курочкину из Шестнадцатой армии. Бросали в бой то дивизией, то полком, а то и батальоном. Что поделаешь, других резервов нет. Эшелон разгрузится и – в бой. Другой подойдёт и – в бой.
Генерал Конев[26], как узнал из донесений в штаб фронта Рокоссовский, «со своими соединениями по мере их выгрузки пытался овладеть Витебском, куда уже ворвался враг, но безуспешно». Сосредоточенного удара тоже не получалось. Некоторые эшелоны с его дивизиями железнодорожники и вовсе загнали на Валдай. Дошло до Верховного, тот устроил крупную разборку. Но время уже ушло.
Генерал Лукин со своей 16-й армией всё ещё держался в Смоленске. Тимошенко говорил о нём с уверенностью: мол, две дивизии 16-й, оставшейся без поддержки 5-го механизированного корпуса генерала И. П. Алексеенко[27], прочно удерживают город.
– Лукин сидит в мешке и уходить из него не собирается. Горловину мешка контролирует отряд полковника Лизюкова. Он закрепился на Ратчино-Соловьёвской переправе и не даёт немцам отрезать Лукина. Через переправы идёт подвоз. Лизюков – надёжный командир, – сказал Тимошенко и посмотрел на Рокоссовского.
В этом взгляде маршала было многое. С полковником Лизюковым[28] Рокоссовский сидел в «Крестах» в одно время и по одному делу. Их, «шпионов» и «фашистов», допрашивали одни и те же следователи, в том числе и мрачный «маэстро» «Крестов» и НКВД всей Ленинградской области комиссар госбезопасности 1-го ранга Заковский. В «Крестах» полковника Лизюкова продержали двадцать два месяца, из них – семнадцать в одиночной камере. И Лизюкова, и Рокоссовского на допросах назвал командарм 2-го ранга И. А. Халепский. Лизюков пыток не выдержал, начал давать «показания». Но мужества ему всё же хватило: никого не оговорил, а свою «вину» признал полностью. Чтобы прекратить издевательства следователей, подписал «добровольные признания»: «Собирался совершить террористический акт в отношении наркома Ворошилова и других руководителей ВКП(б) и советского правительства путём наезда танка на Мавзолей во время одного из парадов…» Его расчёт – наговорить на себя самую абсурдную нелепость – оправдался в буквальном смысле. 3 декабря 1939 года состоялось судебное заседание Военного трибунала Ленинградского военного округа – полковник Лизюков был оправдан. Его восстановили в прежнем звании и назначили преподавателем в Военную академию механизации и моторизации РККА им. И. В. Сталина.
Были ли знакомы они до ареста, неизвестно. Но то, что с момента встречи на Днепре летом 1941 года их взаимоотношения были хорошими, свидетельствуют положительные, а порой почти восторженные оценки и высказывания маршала о своём бывшем подчинённом.