Но тогда, под Волоколамском и Клином, эти реденькие батальоны дивизии генерала И. В. Панфилова[63] должны были жертвенно выстоять, потерять убитыми, ранеными и угнанными в плен половину, а порой и до девяноста процентов своего списочного состава, чтобы обеспечить – тогда ещё в смутном будущем – саму возможность новой обороны и на орловском, и на других направлениях.
Таким образом, командующий 16-й армией обеспечить пехотное прикрытие противотанковых батарей не мог при всём своём желании – некем. А Жуков, отвечая за весь Западный фронт и понимая, что если и дальше противотанковая артиллерия будет гибнуть от пехоты противника, жёстко требовал обеспечения прикрытия ПТО достаточными силами стрелковых частей.
В этом-то и заключался парадокс сложившихся обстоятельств. Все были правы. И в этой наэлектризованной обстановке, когда противник давил и давил из последних сил, усугубляя и без того трудное положение, неминуемо сталкивались сильные характеры командующих.
Первое серьёзное столкновение Рокоссовского и Жукова произошло во время боёв за Волоколамск и отхода частей 16-й армии на тыловые рубежи. Чтобы затруднить продвижение немецких танков, были взорваны водоспуски Истринского водохранилища. Поток воды высотой до двух с половиной метров хлынул по пойме Истры, затопив её к югу от плотины на 50 километров. Рокоссовский перед взрывом запросил у штаба фронта разрешение на отвод войск за водохранилище и залитую пойму. Но Жуков просьбу отклонил. Рокоссовский настаивал. Тогда комфронта направил в штаб 16-й армии короткую шифровку: «Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю. Приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать».
Рокоссовского это задело. В своих мемуарах он комментировал приказ Жукова известным пассажем размышлений о роли командира в войсках. Эти яркие размышления интересны прежде всего потому, что, говоря о Жукове, автор всё же больше рассказывал о себе: «Все мы, от солдата до командарма, чувствовали, что наступили те решающие дни, когда во что бы то ни стало нужно устоять. Все горели этим единственным желанием, и каждый старался сделать всё от него зависящее, и как можно лучше. Этих людей не нужно было понукать. Армия, прошедшая горнило таких боёв, сознавала всю меру своей ответственности.
Не только мы, но и весь Западный фронт переживал крайне трудные дни. И мне была понятна некоторая нервозность и горячность наших непосредственных руководителей. Но необходимыми качествами всякого начальника являются его выдержка, спокойствие и уважение к подчинённым. На войне же – в особенности. Поверьте старому солдату: человеку в бою нет ничего дороже сознания, что ему доверяют, в его силы верят, на него надеются… К сожалению, командующий нашим Западным фронтом не всегда учитывал это. <…>
В моём представлении Георгий Константинович Жуков остаётся человеком сильной воли и решительности, богато одарённым всеми качествами, необходимыми крупному военачальнику. Главное, видимо, состояло в том, что мы по-разному понимали роль и форму проявления волевого начала в руководстве. На войне же от этого многое зависит.
Мне запомнился разговор, происходивший в моём присутствии между Г. К. Жуковым и И. В. Сталиным. Это было чуть позже, уже зимой. Сталин поручил Жукову провести небольшую операцию, кажется в районе станции Мга, чтобы чем-то облегчить положение ленинградцев. Жуков доказывал, что необходима крупная операция, только тогда цель будет достигнута. Сталин ответил:
– Всё это хорошо, товарищ Жуков, но у нас нет средств, с этим надо считаться.
Жуков стоял на своём:
– Иначе ничего не выйдет. Одного желания мало.
Сталин не скрывал своего раздражения, но Жуков не сдавался. Наконец Сталин сказал:
– Пойдите, товарищ Жуков, подумайте, вы пока свободны.
Мне понравилась прямота Георгия Константиновича. Но когда мы вышли, я сказал, что, по-моему, не следовало бы так резко разговаривать с Верховным Главнокомандующим. Жуков ответил:
– У нас ещё не такое бывает.
Он был прав тогда: одного желания мало для боевого успеха. Но во время боёв под Москвой Георгий Константинович часто сам забывал об этом.
Высокая требовательность – необходимая и важнейшая черта военачальника. Но железная воля у него всегда должна сочетаться с чуткостью к подчинённым, умением опираться на их ум и инициативу. Наш командующий в те тяжёлые дни не всегда следовал этому правилу. Бывал он и несправедлив, как говорят, под горячую руку.
Спустя несколько дней после одного из бурных разговоров с командующим фронтом я ночью вернулся с истринской позиции, где шёл жаркий бой. Дежурный доложил, что командарма вызывает к ВЧ Сталин.
Противник в то время потеснил опять наши части. Незначительно потеснил, но всё же… Словом, идя к аппарату, я представлял, под впечатлением разговора с Жуковым, какие же громы ожидают меня сейчас. Во всяком случае, приготовился к худшему.
Взял трубку и доложил о себе. В ответ услышал спокойный, ровный голос Верховного Главнокомандующего. Он спросил, какая сейчас обстановка на истринском рубеже. Докладывая об этом, я сразу же пытался сказать о намеченных мерах противодействия. Но Сталин мягко остановил, сказав, что о моих мероприятиях говорить не надо. Тем подчёркивалось доверие к командарму. В заключение разговора Сталин спросил, тяжело ли нам. Получив утвердительный ответ, он с пониманием сказал:
– Прошу продержаться ещё некоторое время, мы вам поможем…
Нужно ли добавлять, что такое внимание Верховного Главнокомандующего означало очень многое для тех, кому оно уделялось. А тёплый, отеческий тон подбадривал, укреплял уверенность. Не говорю уже, что к утру прибыла в армию и обещанная помощь – полк “катюш”, два противотанковых полка, четыре роты с противотанковыми ружьями и три батальона танков. Да ещё Сталин прислал свыше двух тысяч москвичей на пополнение. А нам тогда даже самое небольшое пополнение было до крайности необходимо».
Ещё до истринской истории разговоры с комфронта чаще всего велись на повышенных тонах. Особенно когда Рокоссовский в очередной раз просил прислать резервы. Вот один из таких эпизодов, вошедших в мемуары: «Разговор предстоял не из приятных, я заранее это предвидел. Стоически выслушал всё сказанное в мой адрес. Однако удалось добиться присылки в армию к утру 26 октября двух полков 37-миллиметровых зенитных пушек. Худо ли, хорошо ли, но это была помощь».
Справедливости ради стоит заметить, что разговор произошёл 26 октября, когда на столе у комфронта уже лежали донесения о разгроме под Спас-Рюховским и Холстинковом противотанковых артполков, не прикрытых боевыми охранениями. Что ж, командарму, не позаботившемуся о правильной организации боя, ничего другого не оставалось, как «стоически выслушивать». Случались ошибки и у него.
16-я армия оказалась на острие удара северной группировки немцев. По замыслу штаба фон Бока, эта группировка должна была сломить оборону Западного фронта на узком участке, охватить с севера и северо-востока Москву вместе с находившимися здесь нашими армиями и соединиться с потоком, шедшим навстречу, – танками и моторизованными дивизиями 2-й танковой группы Гудериана. Но Гудериан увяз под Тулой и Михайловом. А танки 4-й танковой группы генерала Гёпнера не прошли здесь – под Волоколамском и Клином их остановили и начали истреблять дивизии Рокоссовского.
Напряжение противостояния между тем нарастало. 27 октября авангарды 2-й и 11-й танковых дивизий группы Гёпнера ворвались в Волоколамск. Накануне, 26 октября, Жуков в разговоре по телеграфу приказал железнодорожную станцию и город Волоколамск не сдавать ни при каких обстоятельствах. Из Ставки пришла телеграмма – уход из города и оставление станции Волоколамск Ставка называла «позором для Западного фронта». После оставления Волоколамска Рокоссовский получил ещё одну телеграмму, на этот раз от Военного совета Западного фронта: «Вы не справились с полученной задачей и, видимо, не поняли и не осознали приказа тов. Сталина… пропускаете противника на восток». В штаб 16-й армии тут же прибыла специальная комиссия для выяснения обстоятельств сдачи врагу Волоколамска.
Обычно в таких случаях летели чьи-то головы.
Волоколамск сдавали части 316-й стрелковой дивизии. Либо генерал Панфилов, либо Рокоссовский должен был пойти под трибунал.
С одной стороны, мы наблюдаем ситуацию, когда жёсткий Жуков, вроде бы перестраховываясь (так чаще всего трактуют этот эпизод истории), насылает на Рокоссовского комиссию, чтобы определить козлов отпущения. Но, как всегда, в таких историях есть другая сторона…
Из переговоров Жукова и Рокоссовского 26 октября 1941 года (0.30—2.00):
«Жуков. Первое. Что вам известно о противнике, который утром прорвался и вышел в полосу 16А? Второе. В чьих руках ст. Волоколамск, где наши там и где противник? Третье. Почему вы не обеспечили проводку телефона с вами? Четвёртое. Что делает 18-я дивизия для того, чтобы задержать продвижение противника?
Рокоссовский. 1. Известно – прорвавшаяся у Руза танковая колонна головой проходила Песочная, а её передовые части к исходу дня вышли в Покровское. В Руза – полк пехоты противника.
2. В районе ст. Волоколамск идёт бой с группой прорвавшихся танков и автоматчиков противника. К исходу дня под давлением 29 мд и 2 тд, переходящей трижды в атаку при сильной бомбардировочной авиации противника, понеся большие потери, наши части отброшены к линии железных дорог.
Противником вводилось в бой с направления Осташево 125 танков, уничтожено и подбито 45 танков противника. Противник понёс тяжёлые потери. Бой был упорный и длился непрерывно с утра до исхода дня. На участке курсантского полка наступление противника было отбито. На направлении Спас-Помазкино вклинившийся в нашу оборону батальон пехоты противника полностью уничтожен. Положение правого фланга и центра устойчивое. Левый фланг слаб и выдержать напора столь превосходящих сил противника не смог.