Немцы дрались с отчаянием обречённых. Многие из них, и солдаты и офицеры, понимали, что это их последний бой. Рокоссовский, всматриваясь в лица бойцов, которым предстояло идти в атаку, с болью понимал, что многие из них через несколько часов погибнут от огня изготовившегося к обороне противника, не пожелавшего сложить оружие и знамёна.
Сопротивление немцев оказалось действительно упорным, а потери наступавших пехотных и танковых частей Донского фронта довольно ощутимыми.
Маршал потом вспоминал: «Непрерывные многодневные бои в суровых условиях утомили и наши войска. К тому же мы несли потери не только от вражеского огня, но и от холода.
Бойцы всё время находились под открытым небом, без возможности хотя бы время от времени отогреться. Потери личного состава увеличивались, а все источники, откуда мы раньше черпали пополнение, иссякли. Между тем сопротивление противника не уменьшалось, так как по мере сокращения занимаемой им территории уплотнялись его боевые порядки.
Малочисленность пехоты вынуждала нас всю тяжесть прогрызания вражеской обороны возлагать на артиллерию. Пехоту мы в основном стали использовать лишь для закрепления захваченного рубежа.
Бывая часто на позициях, я видел, что собой представлял тогда боевой порядок наступавших войск. Жиденькие цепочки бойцов двигались по заснеженному полю. За ними поэшелонно двигались орудия прямой наводки. На линии орудий людей оказывалось больше – это были артиллеристы, обслуживавшие пушки. На огромном пространстве виднелось до десятка танков, за которыми, то припадая к земле, то вскакивая, перемещались мелкие группы пехотинцев. Артиллерия, действовавшая с закрытых позиций, сопровождала своим огнём весь этот боевой порядок, нанося удары по отдельным участкам. Время от времени обрушивались на противника залпы “катюш”. Штурмовая авиация даже в самых сложных условиях также старалась поддерживать действия нашей малочисленной пехоты, нанося удары по очагам сопротивления группами самолётов, а в туман – и одиночными самолётами».
26 января «котёл» был рассечён встречными ударами северной и южной группировок Донского фронта. И снова, когда положение окружённых стало абсолютно гибельным, появилась надежда на прекращение сопротивления. Но противник не сложил оружия и теперь.
Как писал впоследствии Рокоссовский, оставалось одно – «применить силу».
31 января южная группировка сталинградского «котла» прекратила своё существование. Её командующий генерал Фридрих Роске принял капитуляцию.
Накануне в штабе 6-й армии разыгрался финальный акт драмы сталинградского «котла». Паулюс передал командование южной группировкой генерал-майору, командиру 71-й пехотной дивизии Фридриху Роске[94], северной – генерал-полковнику Карлу Штрекеру[95]. Именно тогда из Берлина в Сталинград поступила телефонограмма, её принёс Паулюсу начальник штаба генерал Артур Шмидт[96]: «Господин генерал, поздравляю вас с производством в фельдмаршалы». Вместе с выпиской из приказа о производстве в папке лежало поздравление от фюрера, оно было кратким: «Ещё ни один немецкий фельдмаршал не попадал в плен». Фельдмаршал некоторое время держал лист в дрожащей руке и наконец сказал:
– Должно быть, это приглашение к самоубийству. Но я не доставлю им этого удовольствия.
Напротив входа в подвал полуразрушенного здания, где располагался штаб 6-й армии, уже стояла советская тридцатьчетвёрка, ствол её был опущен на уровень подвального помещения. Начались переговоры о сдаче. Полковник Адам, который вместе с генералом Роске вёл переговоры о сдаче, впоследствии вспоминал: «Большой въезд в подвал был закрыт и охранялся часовым Красной Армии. Дежурный офицер разрешил мне с водителем пройти во двор, где стояли автомашины.
Поражённый, я остановился.
Советские и немецкие солдаты, ещё несколько часов назад стрелявшие друг в друга, во дворе мирно стояли рядом, держа оружие в руках или на ремне. Но как потрясающе разнился их внешний облик!
Немецкие солдаты – ободранные, в тонких шинелях поверх обветшалой форменной одежды, худые, как скелеты, истощённые до полусмерти фигуры с запавшими, небритыми лицами. Солдаты Красной Армии – сытые, полные сил, в прекрасном зимнем обмундировании. Я вспомнил о цепях счастья и несчастья, которые не давали мне покоя прошлой ночью.
Внешний облик солдат Красной Армии казался мне символичным – это был облик победителя. Глубоко взволнован был я и другим обстоятельством. Наших солдат не били и тем более не расстреливали. Советские солдаты среди развалин своего разрушенного немцами города вытаскивали из карманов и предлагали немецким солдатам, этим полутрупам, свой кусок хлеба, папиросы и махорку. Ровно в 9 часов прибыл начальник штаба советской 64-й армии, чтобы забрать командующего разбитой немецкой 6-й армии и его штаб».
Вначале пленного фельдмаршала допросил командующий 64-й армией генерал М. С. Шумилов[97]:
– Вас пленили части Шестьдесят четвёртой армии, которые дрались с вами, начиная от Дона и кончая Сталинградом. Жизнь, безопасность, мундир и ордена вам сохраняются. Части Шестьдесят четвёртой армии это гарантируют. Господин фельдмаршал, прошу мне сообщить о причине непринятия ультиматума командующего Донским фронтом генерал-полковника товарища Рокоссовского, когда было предложено вам сложить оружие.
Паулюс ответил:
– Русский генерал поступил бы так же, как и я. Я имел приказ драться и не должен был нарушать этот приказ.
Из штаба генерала Шумилова Паулюса и его ближайших офицеров повезли в штаб Донского фронта.
Любопытные воспоминания оставил Лев Безыменский, в те дни военный переводчик разведотдела штаба Донского фронта:
«Как это часто бывает, большое и серьёзное событие началось с комического эпизода. Когда телеграфный аппарат на узле связи штаба Донского фронта 25 января 1943 года принял сообщение о пленении первого немецкого генерала из состава окружённой у Волги 6-й немецкой армии, этому сообщению никто не поверил. Не потому, что кто-либо сомневался в факте пленения немецкого генерала. Наступление по плану “Кольцо” проводилось войсками Донского фронта уже пятнадцатый день, и было ясно, что рано или поздно генералы германского вермахта попадут в плен. Дело было не в том. Удивление вызвала фамилия командира 297-й немецкой пехотной дивизии: Драббер. Такого генерала, по всем данным, в окружённой группировке не было. Из штаба фронта в штаб армии пошла телеграмма с просьбой немедленно уточнить фамилию пленного. Через некоторое время пришёл ответ: не Драббер, а Дроббер. Дальше пришёл еще вариант: не Дроббер, а Дробке. Наконец, когда офицеры штаба армии получили возможность лично допросить пленного генерала, то оказалось, что имя его – Мориц фон Дреббер. Выяснилось и другое обстоятельство: Дреббер получил генеральское звание за несколько дней до пленения и, разумеется, не числился в списке генералов 6-й армии.
Итак, в плен был взят первый немецкий генерал. В суматохе штабной работы, в беспрерывном шуме аппаратов Бодо, которые принимали донесения из наступающих армий, как-то не было времени задуматься над значением этого факта. После долгих месяцев поражений, после горьких потерь, неимоверного напряжения сил мы как-то ещё не успели ощутить, что здесь, в волжских степях, война вступила в новую качественную стадию. И это обстоятельство “весомо, грубо, зримо” находило своё выражение в облике германских генералов, которые начиная с 25 января потянулись цепочкой в деревню Заварыгино – туда, где находился штаб Донского фронта, которым командовал генерал-полковник Константин Константинович Рокоссовский.
Мориц фон Дреббер был первым пленным генералом – но не последним. Начиная с 25 января штабы армий Донского фронта каждый день докладывали о пленении огромных масс немецких солдат и офицеров. Немало было и генералов. Это создало для штаба фронта необычную задачу: как разместить пленных генералов? Деревушка Заварыгино, в которой находился штаб фронта, и без того была забита до отказа. Но по распоряжению начальника штаба фронта генерала М. С. Малинина комендант штаба полковник Якимович приступил к созданию необычного генеральского городка. Я был в числе офицеров разведотделов, выделенных в распоряжение Якимовича.
Несколько домиков было отведено специально для размещения пленных генералов 6-й армии. К ним то и дело подъезжали машины, из которых, сгорбившись и ёжась от мороза, выходили люди с генеральскими погонами немецкой армии. Одежда их, правда, сильно отличалась от парадной. На головах генералов красовались меховые шапки самых невероятных фасонов, шеи были замотаны шарфами и совсем не по форме, руки были запрятаны в самодельные рукавицы.
31 января из штаба 64-й армии Донского фронта пришло сообщение, заставившее всех взволноваться: в плен взяты командующий 6-й армией генерал-фельдмаршал Фридрих Паулюс, начальник его штаба генерал-лейтенант Артур Шмидт, первый адъютант полковник Адам и группа штабных офицеров. После недолгого допроса в штабе генерала Шумилова Паулюс был перевезён в штаб фронта в деревню Заварыгино, где ему был отведён отдельный домик.
Я мог наблюдать, как к этому домику подкатил огромный немецкий штабной автомобиль со штандартом командующего армией и из него, слегка ссутулившись, вышел высокий человек в меховой шапке. Сразу бросилось в глаза, что лицо фельдмаршала беспрерывно подёргивалось. Нервный тик искажал лицо Паулюса, и он с ним с трудом боролся.
1 февраля 1943 года было очень холодным, как, впрочем, и все предыдущие дни. Поздно вечером 31 января комендант штаба Донского фронта полковник Якимович получил распоряжение доставить фельдмаршала Паулюса на первый допрос. На этот раз мы сели с полковником не в машину Паулюса, а в штабную “эмку” и поехали к домику Паулюса. Когда фельдмаршалу сообщили, что он сейчас предстанет перед лицом советского командования, черты его лица ещё более обострились. Не сказав ни единого слова, Паулюс стал