— А ты, Палыч, сам как думаешь?
— Я свое уже отдумал…
— А я нет. Не знаю, что мне делать… С Баро мы еще большими врагами стали. В том, что Кармелиту люблю, я еще больше убедился. Наверно, все же уезжать нужно. Но Зарецкий мне угрожал. Так что даже не только из-за Кармелиты, а просто назло ему, чтобы показать, что не струсил, хочется остаться.
— Остаться? А как жить-то будешь? Работу-то потерял!
— Ну, Палыч. Руки-ноги есть, работа найдется. Пойду в истопники к тебе! Ты же знаешь, я никакой работы не боюсь. Заместитель Палыча Максим Орлов, а?
Но Палыч его уже не слушал. Старик пристально смотрел на талисман, болтающийся на груди Максима.
— Э-э, парень, брось трепаться. Ты лучше скажи, что это за штуковина?
— Амулет цыганский. Кармелита мне его подарила. Сказала, что защищать меня будет.
— Ерунда это… — грустно сказал Палыч. — Меня он что-то не сильно защитил…
— А ты тут при чем? — удивился Максим. — Амулет-то мне подарили.
— Да при том, Максимка, при том, — Палыч неторопливо достал из-за пазухи маленький мешочек, висевший на шнурке. — Ты вот это видел?
— Конечно, видел. Еще думал: «Что ж там Палыч такое носит, поближе к сердцу?» Только спросить стеснялся.
Максим вскочил с кровати, снял свой оберег. Поднес его к амулету Палыча — они были одинаковы. Абсолютно одинаковы. Кожаные мешочки. А к ним пришиты одинаковые золотые кругляшки.
— Да, Максимка, близнецы просто. Только с разницей лет в сорок. Стареют амулеты так же, как и люди.
— Как это получилось, Палыч, откуда?!
— Кто сделал твой амулет?
— Не знаю…
— Вспомни. Кармелита что-то говорила об этом?!
— Ну что-то, да… Что-то говорила…
— Что?! — Максим никогда не видел Палыча таким.
— Вроде ее бабушка сделала…
— Как зовут бабушку?
— Рубина.
— Рубина?! — Палыч схватился за сердце, сел на кровать, покачал головой, как будто отгоняя наваждение.
— Да, — продолжил Максим, — Рубина.
— Вот и пересеклись наши дорожки, — едва слышно сказал старик и повторил, с удовольствием выговаривая каждую букву: — Р-у-б-и-н-а…
— А откуда ты знаешь бабушку Кармелиты?
— Так ведь я тебе рассказывал…
— Что?.. — Максим был потрясен не меньше Палыча. — Так та цыганка, о которой ты рассказывал, и есть…
— Да. Да, — сказал Палыч. — Она самая и есть бабушка Кармелиты!
Максим точно так же, как несколько секунд назад его друг, схватился за сердце и сел на кровать. И так же недоуменно покачал головой:
— Получается, я сейчас всю твою историю повторяю. Да-а… Значит, ты тогда человека убил.
— У меня не было другого выхода… Я ведь безоружный был. Это брат Рубины достал нож. Пришлось спасать… И ее, и себя…
— Ну, так если это он нож вытащил, значит, ты просто защищался…
— Ну и что… Мне-то от этого не легче… Я… кровь ее родного брата на мне… Мать Рубины — Ляля — пуще всех тогда злилась. Я бы… я не знаю… я бы все отдал, только б он живой остался!
— Палыч, но Рубина-то жива! Тебе нужно с ней встретиться, объяснить ей все. Ну, Палыч.
— Пустое, Максим… пустое. Не надо никаких встреч. Она мне и так каждую ночь снится! А вживую увидеться… Зачем?.. Только хуже будет.
— Но ты же ее любишь до сих пор!
— И что с того?! Сорок лет не виделись — и не надо! Нет, нет, нет, никаких встреч…
— Зря, Палыч, борись… А может, она тоже о тебе думает?!
— Может… — сказал старик и вдруг вскинулся и заговорил уже другим, затвердевшим голосом: — И знать не хочу!.. И тебе в сотый раз советую, забудь свою…
— И что ты мне советуешь? Что?! Чтоб я, как ты, потом сорок лет мучался?.. Нет, я понял. Я поеду и встречусь с бабушкой Кармелиты!
— Дурачок… Зачем?
— Я ей расскажу про нас с ее внучкой! Я думаю, она поймет. И подскажет. Поможет мне. То есть нам с Кармелитой.
— Да ты ее и в глаза не видел!
— Ну, не видел. Зато из тюрьмы вытаскивал. Она поможет! Я ей… я этот амулет покажу. Ну не враг же она своей внучке! Она что-нибудь придумает, она поможет. Как Рубина скажет, так и будет. Скажет уехать, точно уеду!
Глава 36
Баро в бешенстве ходил вдоль и поперек Кармелитиной спальни:
— Ты что же, не знаешь, что цыганке нельзя оставаться наедине с мужчиной?!
— Папа, мы ничего плохого с Максом не делали!
— Как же! Конечно! Сам видел! Вы очень неплохо целовались! Как в кино! Стыд какой! Ты же невеста! Неужели ты не понимаешь, что позоришь меня?! В таборе и по всей слободе и так уже ходят разговоры, что ты тайно встречаешься с этим гаджо!
— Я ничего постыдного себе не позволила! А то, что тайно, в этом ты сам виноват! Ты же мне все запрещаешь! Разве не так?! Я уже взрослая! Я могу сама решать! Дай мне жить так, как я хочу!
— И как это, интересно?!
— Быть с тем, с кем я хочу! Не по законам вашим… нашим… И не по этим обычаям…
— Замолчи!!! Значит, это я виноват, что ты по мужикам бегаешь?!
— Ничего я не бегаю! Я встретилась один раз с Максимом!
— Во-первых, не один раз… А во-вторых, я запрещаю тебе даже думать об этом проходимце!
— Ты не прав, папа! Он честный и порядочный. Он бабушку из тюрьмы вытащил.
— Хватит про твою бабушку. Она тоже хороша! А его имя вообще при мне упоминать не смей! Ты обручена! И должна думать только о Миро, и замуж выйдешь только за него!
— Вот, проговорился! Значит, ты все-таки насильно выдашь меня замуж за Миро?
— Так всегда было!
— А тебя тоже насильно женили на моей маме?!
— Не смей! Не смей так говорить о маме!
— Почему?! Мне интересно — я должна знать.
— Она была цыганка!
— А я не люблю Миро. Понимаешь, не люблю!
— Не говори ерунды! Я сегодня же скажу Бейбуту, чтобы он засылал сватов!
— Но я не смогу жить по-твоему! Никогда не смогу! Что хочешь со мной делай!
— Разбаловал я тебя, — сказал Баро почти спокойно. — Слишком много себе позволяешь. Как я тебе уже объяснял, о свободе своей забудь! Ты ей плохо распорядилась! Будешь все делать, как я скажу.
Кармелита сжала руки в кулаки.
— Да, и вот что… Ты хотела стать артисткой?! У тебя есть такая возможность.
— Ты имеешь в виду, кривляться перед толпой отдыхающих на набережной?
— Постыдилась бы! Так о людях говоришь, о соплеменниках своих. Это их работа. И работа всех твоих предков, между прочим!
— А я больше не хочу с ними выступать!
— Будешь! Я тут все просчитал… Будем заброшенный театр восстанавливать. Мне давно пора было за это дело взяться. Спасибо, Бейбут подтолкнул. Театр, ресторан, казино — все, что требуется для большого развлекательного центра. К нам издалека ехать будут… А ты начнешь репетировать под надзором Бейбута.
Как же мерзко! Как мерзко шпионить, лазить по чужим столам, ящичкам, выискивая нужное письмо…
С тряпкой для вытирания пыли в руках (отличное прикрытие) Олеся искала письмо, о котором говорил Форс. Начала перебирать бумаги, лежавшие по всему столу.
И тут зашел Астахов:
— Что вы здесь делаете?
Олеся беспомощно, растерянно, посмотрела на него. На глаза навернулись слезы.
— Я… я… пыль протираю, бумаги стопкой складываю. У вас такой беспорядок на столе!
Астахову стало неловко. Это его бич с детства — захламленный рабочий стол. Как мама его ни ругала (а потом — жена), толку никакого. Нечего сказать, молодец! Сам виноват, а на девочку набросился. Вон — до слез довел… Как же убирать, не собрав бумаги, тонким слоем рассеянные по всему столу?
— Ну да, да. Все некогда. Руки не доходят.
— Не страшно, — улыбнулась Олеся. — Теперь же есть я. Я постоянно буду все убирать и аккуратно складывать. У вас же работы, наверно, очень много. Ведь так?
«Боже мой, — подумал Николай Андреевич. — Неужели хоть один человек на свете заметил, что у меня много работы?!»
— А не обманете?! — спросил он шутливо.
— Ну что вы! Нет, конечно! Я вообще никогда не обманываю, — сказала Олеся и тут же прикусила язык — а как назвать то, что она сейчас делает, разве это не обман?
Звонок астаховского телефона прервал Олесины размышления.
— Алло! Да?!. Да-да, конечно. Документы готовы. Да. Проект согласован… Бумага? По факсу? Да, вижу. Уже ползет, — Астахов ловко вытащил бумажку из факса, быстро пробежал ее глазами. — Понятно. А что говорят юристы?.. Ясно. Выезжаю. И сейчас же отправляю письмо Зарецкому.
Астахов закончил разговор, нажал кнопку:
— Елки-палки, тороплюсь… И Тамара куда-то ушла. Олеся, вы умеете пользоваться факсом?
— Ну, конечно! Я же…
«…бухгалтером работала», — хотела сказать Олеся, но вовремя спохватилась, вспомнила, что в этом доме она не бухгалтер, а горничная.
— …я же девушка сообразительная, — выкрутилась Олеся.
— Так вот, сообразительная моя, — сказал Астахов, незаметно для самого себя переходя на «ты». — Я сейчас должен срочно убежать, а ты, пожалуйста, отправь это письмо по этому вот номеру. Все! Я в тебя верю! Пока! — и убежал.
Господи, ну зачем же так! Он сам ей дал в руки тот документ, который она должна была найти и скопировать, а еще лучше — уничтожить. Лучше бы Николай Андреич наорал на нее, обозвал как-нибудь, тогда проще было бы шпионить и подличать. Атак…
Олеся прочла письмо.
«Уважаемый господин Зарецкий, я прошу вас о встрече, поскольку отношения между нами так до конца и не выяснены. Уверяю вас, что я не преследую цели разрушить старое цыганское кладбище. Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы избежать этого. Хотелось бы понимания и сотрудничества с вашей стороны. Астахов Н.А.»
Хорошо написано. Вроде документ, канцелярщина, а как-то тепло, уважительно, так, чтобы хотелось сотрудничать с этим человеком. Олеся с ужасом почувствовала, что человек, которого она должна ежесекундно предавать, нравится ей все больше.
Что же делать?
Она положила письмо на стол, опустила на него голову.
И заплакала.
Бесслезно, беззвучно, безнадежно…