В страстную пятницу к нам на кухню ворвалась бледная от ужаса горбатая швея, которая направилась было в мансарду, чтобы получить совет в своих сердечных делах, и сказала, что старая лейтенантша лежит наверху мертвая с перекошенным в судорогах лицом и вывернутыми суставами — дьявол, мол, забрал ее к себе. Сбежался весь дом, но никто не решался зайти в ее каморку, пока мой отец сам не поднялся туда. Здесь оказалось, что со старухой случился всего лишь удар. Вскоре она пришла в себя, однако врач настоятельно порекомендовал отправить ее в больницу. Но старуха так отчаянно противилась этому, что мой добрый, мягкосердечный отец не стал заставлять ее. И для того, чтобы это жалкое, покинутое людьми создание не осталось совсем без ухода, он решил нанять ей служанку. Прошло, правда, довольно много времени, прежде чем нашлась такая, которая была согласна прислуживать ведьме. Ее звали Рикеле, и репутация у нее тоже была не из лучших. Естественно, ладили они между собой весьма плохо. Старуха, которая теперь все больше слабела и не могла уже вставать с постели, хотела, чтобы служанка постоянно была возле нее, и все время мучила ее своим недоверием. Рикеле была не состоянии это терпеть, начинала ругаться и плакать и почти каждый день убегала от старухи. Тогда из мансарды по всему дому разносился крик: «Рикеле! Рикеле!» Надо сказать, что, как ни слаба была старуха, ее скрипучий гнусавый голос ничуть не ослабел. «Рикеле! Рикеле!» Нас этот крик окончательно выводил из себя, и приходилось посылать Кристофа, чтобы он уговорил заупрямившуюся служанку вернуться.
Наступил Троицын день, и, чтобы несчастная старуха наверху тоже как-то почувствовала праздник, я, по просьбе моих родителей, в воскресное утро на Троицу понесла в ее каморку цветы и печенье. Когда я вошла туда, у меня перехватило дыхание, настолько отвратительно там пахло, несмотря на открытое окно; старуха, будучи уже почти при смерти, так и не прекратила варить свое зелье. При виде меня она торопливо спрятала под одеяло дрожащими руками карты, которые были разложены перед ней, и попыталась улыбнуться; дряхлое, желтое как воск лицо стало от этого еще более жутким. Она поблагодарила меня и стала поносить Рикеле и свою собственную дочь. Рикеле не осталась в долгу, причем принялась защищать и дочь старухи, которая, как оказалось, жила в ее родной деревне и слыла толковой работящей женщиной. Тут лейтенантшу стало трясти от ярости. «Подождите только, когда я умру», — с угрозой прохрипела она. Я в ужасе убежала. Несколько дней спустя, в четверг, примерно в пять часов вечера, когда я сидела в своей комнате и в поте лица своего переводила из «Рене» Шатобриана, я услышала средь тишины, наполненной знойным воздухом, звук, заставивший меня вздрогнуть от страха. Он был похож на предсмертный хрип, а вслед за ним раздалось: «Рикеле! Рикеле!» Этот крик и раньше всегда пугал меня, а на этот раз почти парализовал, настолько он был пронзительным, словно крик о помощи утопающего. Наконец я вскочила, побежала подлинному коридору в комнату прислуги и попросила Кристофа посмотреть, что со старухой. Сразу за ним по лестнице поднялась Рикеле. Они нашли старуху на полу рядом с кроватью: на этот раз она и вправду была мертва. Врач тоже подтвердил это. То, что я слышала, было действительно ее предсмертным криком.
Поскольку было уже поздно в этот же вечер отправлять ее в морг, мой отец велел позвать женщин, которые обычно обряжали умерших. Они это сделали, но наотрез отказались сидеть ночью рядом с покойницей. А уж Рикеле и подавно не соглашалась на это. Она кричала, что не хочет быть при том, когда сегодня ночью с громом и молнией дьявол прилетит за своей невестой, и, кроме того, ведьма каждый день угрожала ей что-то сделать после своей смерти. Тогда моему отцу не оставалось ничего другого, как запереть каморку наверху.
Вы, конечно, поймете, почему я в тот вечер не смогла заснуть так быстро, как обычно. Страха я не испытывала, но впервые за те два года, что я жила в этой комнате, у меня появилось какое-то неясное тревожное чувство от того, что я находилась так далеко от спальни моих родителей и от комнаты служанок; моя комната была угловой в доме, прямо под мансардой старухи. Я ворочалась в постели и прислушивалась. Не было слышно ни звука, ни дуновения, это была душная, темная, совершенно безветренная ночь. Наконец мне удалось заснуть.
Но вскоре я неожиданно проснулась. И сразу поняла, что меня разбудило: еще были слышны отзвуки грома, когда вспыхнувшая молния прорезала тьму и осветила ярким пламенем мою комнату и липы под окном. А затем снова прогремел гром. Сильная гроза бушевала так близко, так низко над землей, что этого было вполне достаточно, чтобы испугать меня. А тут еще я вспомнила слова Рикеле. Поймите меня правильно, я не верила в то, что это дьявол пришел за своей невестой, но не думать об этом я не могла, когда видела молнии и слышала гром… В это время молния ударила совсем рядом и раздался такой страшный грохот, будто пришел конец света. «Господи на небесах!» — вскричала я и начала громко молиться, и вдруг от ужаса слова замерли у меня на устах. Потому что среди раскатов грома и шума обрушившегося на землю ливня я услышала, причем услышала совершенно отчетливо: «Рикеле! Рикеле!» Это был голос старухи из мансарды…
Рассказчица побледнела — вероятно, то же самое произошло и с другими дамами за столом — и, сделав над собой усилие, продолжила:
— Что я при этом почувствовала, сказать не могу, видимо, я была полностью парализована ужасом; потом я снова начала громко молиться; время от времени у меня мелькала мысль: «Ты спишь и видишь это во сне». Я с силой вцепилась ногтями в левую руку — и почувствовала боль: нет, я не спала! и это не было обманом моих перевозбужденных чувств. Потому что я снова услышала: «Рикеле!» — хорошо знакомый, жуткий голос среди раскатов грома, а когда они умолкли, крик донесся еще отчетливее, совсем громко: «Рикеле! Рикеле!» Он звучал все пронзительнее, словно тот, предсмертный… Это было ужасно! — советница смолкла и глубоко вздохнула.
— Я полагаю, — сказал директор, — это была мнимая смерть: старуха просто впала в летаргический сон.
— Я тоже подумала об этом, когда ко мне вернулась способность соображать, — сказала госпожа советница, — и мысль о том, что старуха, наверное, очень испугалась, когда очнулась в темноте, обряженная для погребения, сочувствие к несчастной заставили меня стряхнуть оцепенение. Я поднялась и бросилась к окну. «Госпожа…» — голос не слушался меня, но я закричала, что было сил: «Госпожа лейтенантша, я сейчас позову вам кого-нибудь на помощь!»
«Слава тебе господи, — раздался скрипучий голос, но не сверху, а снизу, с улицы. — Наконец-то хоть какой-то человеческий голос. Откройте мне дверь! Ну и погодка! Я — фрау Мюллер из Маркгренингена. Как чувствует себя моя мать?»
Днем раньше фрау Мюллер получила письмо от своей подруги Рикеле, в котором говорилось о болезни ее матери, и она сразу же отправилась в путь.
Дамы облегченно вздохнули; я думаю, и некоторые мужчины тоже…
— Ну, что скажете? — с победным видом спросил инженер из Базеля. — Разве не прекрасная история?
— Еще бы, — ответили мы. Однако профессор поднял указательный палец:
— И поучительная, господа, весьма поучительная. В ней мы находим объяснение того, как возникают засвидетельствованные истории о призраках. Представьте себе, что молодая девушка не смогла преодолеть свой испуг, тогда бы фрау Мюллер из Маркгренингена ушла, провела остаток ночи на постоялом дворе и вернулась бы только утром. Стала бы она, потрясенная известием о смерти матери, сразу рассказывать о том, что она уже была здесь ночью, и узнала бы об этом барышня? Вряд ли! Вы сами видите, что судьба разгадки этой истории висела на волоске, и наша уважаемая госпожа советница до конца дней своих искренне считала бы себя свидетельницей того, как старая ведьма, уже будучи мертвой, звала Рикеле, чтобы, как она грозилась, свернуть ей шею.
— Это было бы ужасно, — сказала госпожа советница.
— Ужасно, — подтвердил один из нас, сидевший до сих пор молча. Это был журналист из Северной Германии, первый остряк в нашей компании, но на этот раз лицо его было таким серьезным, даже мрачным, каким мы его никогда не видели прежде. — Я знаю человека, который в то время, когда ему ничего не оставалось, как поверить в нечто подобное, чуть было не сошел с ума.
— И этим человеком были вы? — спросил базельский инженер. Такое предположение напрашивалось само по себе.
— Нет, — замешкавшись, ответил журналист. — Эта история произошла с одним… с одним моим коллегой. Человек этот выдумывает только за письменным столом и никогда не занимается этим во время отпуска. Так что можете смело поверить его рассказу.
Сказано было это в шутку, но прозвучало весьма серьезно. Тем же тоном журналист начал свое повествование:
— История эта произошла много, много лет назад, в пятницу, девятого августа 1872 года, в комнате гостиницы «Отель де Прюсс» на площади Вильгельма в Познани, в вечерних сумерках между восьмью и половиной девятого. Итак, в обозначенное время герой нашей истории сидел до смерти уставший за своим письменным столом, ожидая посыльного из типографии, который должен был принести гранки корректуры, и думал… думал о разных вещах.
Но в конечном итоге все его мысли возвращались к одному предмету, не думать о котором вообще он не мог, к большому горю и, как ему тогда казалось, невосполнимой потере для всей его молодой жизни. Естественно, это была любовная история, к тому же выдержанная в совсем не популярной сейчас сентиментальной тональности; я кратко расскажу ее. В университетском городе, где молодой человек учился последние семестры, он влюбился в красивую благородную девушку. В этом не было ничего удивительного, но то, что и она полюбила его, было похоже на чудо, потому что он не был красив, ловок в обращении и не имел ничего, кроме того, что держал в голове: очень немного юриспруденции и очень много наивных и глупых мечтаний о карьере литератора. После того как с ним случилось это чудо, он стал весьма прилежным и принялся грызть гранит науки, к которой он был до этого времени совсем безразличен, день и ночь; ведь это был единственный путь завоевать девушку, потому что за служащего ее, возможно, и отдали бы, но ни в коем случае за молодого человека, вознамерившегося стать литератором. До этого влюбленные виделись лишь иногда, тайно, в доме доброй старой тет