Теперь погоня приблизилась к забору, окружающему руины, и тут фигуры передо мной исчезли. Но это было не бестолковое метание преследователей в разные стороны, как в прошлый раз: создавалось впечатление, что их засосало в какую-то воронку. Мне показалось, что сначала бежавших закрутило в воздухе, как столб дыма, а затем втянуло в землю. В это время я уже очутился перед колодцем, который был вырыт в течение дня по моему приказу. Кругом лежала выкопанная земля, несколько досок и два красных фонаря были установлены для предупреждения прохожих. Но доски, закрывавшие отверстие колодца, который вел к склепу, были отброшены в сторону. Я распахнул дверь в заборе и побежал — не пытаясь найти сначала ночного сторожа, который мог быть в другой части обширной территории, — между грудами обломков к большому двору, который был еще обозначен остатками окружавших его зданий. Я не знаю, какой голос подсказал мне, что нужно быть именно здесь; я ощущал это как необходимость, которой не мог не подчиниться. Едва я спрятался за обломком большого свода, как двор стал заполняться людьми.
То, что предстало передо мной, почти невозможно описать. Хотя все было как во сне, я различал мельчайшие детали. Люди шли от церкви, освещенной лунным светом. Но выходили ли они через широко раскрытые двери или возникали из стен, я не в состоянии был определить. Мне только показалось, что их было слишком много, чтобы все они могли выйти из дверей. Но самым странным было то, что я видел, как беспорядочно они двигались, оживленно жестикулируя, видел, как они что-то кричали, ожесточенно доказывали друг другу, толкаясь и размахивая руками, но ничего не слышал, кроме шума множества шагов. До моих ушей не долетало ни одно из тех слов, которые они произносили, ни один из их криков. У меня было такое впечатление, будто я вижу происходящее на сцене, от которой отделен звуконепроницаемой стеклянной стеной, так что я могу лишь наблюдать за действием, но не слышу звуков. Впечатление театра усиливалось еще и потому, что актеры появлялись на этой сцене в исторических костюмах. Большинство из них носило простую и удобную одежду представителей третьего сословия, но некоторые были одеты свободнее, как студенты, или строже и торжественнее, как городская знать.
В оцепенении, вызванном страхом, существует определенный предел, после достижения которого тревога за собственное «Я» исчезает и человек начинает жить только глазами, в то время как все остальные чувства как бы отключаются. Этого предела я уже достиг и могу поручиться за то, что все увиденное мной происходило в действительности. Итак, весь двор был заполнен людьми, и несколько раз некоторые из них проходили так близко от моего укрытия, что я мог отчетливо разглядеть их странно застывшие лица. После какого-то периода возбужденного метания во все стороны и суеты внимание всех сосредоточилось на открытых воротах церкви; из них вышла группа мужчин, которые вели в середине женщину. Ее подталкивали вперед кулаками, били по лицу и дергали веревку, которой она была привязана за шею. Я видел, как она поводила плечами, будто всего лишь отгоняла назойливую муху. Один из студентов, оттеснив остальных, устремился вперед и, приблизившись к женщине, казалось, бросил ей в лицо какое-то ругательство, после чего ударил ее два раза по голове обнаженной рапирой. Тут женщина подняла на студента темные глаза, горящие из-под гладкого белого лба. Это была сестра Агата, Роковая Монахиня. Под непрекращающимися ударами и пинками ее протащили на середину двора, где стояли несколько одетых в черное знатных горожан. Выпрямившись во весь рост, я увидел ее фигуру в бледном, робком лунном свете перед группой мужчин, которые, казалось, олицетворяли общую ненависть толпы. С головы монахини соскользнул белый платок, и она выглядела сейчас так, как на картине в ризнице. Здесь один из знатных людей подошел к ней и, в то время как толпа напирала со всех сторон, разломал над головой монахини белую палочку и швырнул обломки с выражением отвращения ей под ноги. После этого народ отпрянул назад и освободил место, на котором теперь стояла монахиня рядом с плахой. С плахи поднялся сидевший на ней человек в красной накидке. Я видел все подробности жуткой экзекуции; видел, как мужчина достал блестящий широкий меч и сбросил красную накидку, как он разорвал вверху платье на монахине, так что стали видны белая шея и чудные плечи, и как он заставил ее стать на колени перед плахой. Я был близок к тому, чтобы закричать, и в то же время почувствовал какое-то облегчение от того, что эти темные, горящие огнем глаза, которые в последние секунды неотрывно смотрели на мое укрытие, будто видя меня там, наконец отвернулись. Вот голова легла на плаху, палач взмахнул мечом, сверкнувшим в лунном свете, и фонтаном брызнула струя крови. Но она не пролилась на землю, не распалась на отдельные капли, а осталасьвисеть в воздухе, как бы застыв, в то время как голова упала с плахи и, словно следуя последнему порыву казненной, покатилась прямо по направлению ко мне. Тут толпа стала кидать шляпы в воздух и разразилась необычайным ликованием, выражения которого я отчетливо видел, хотя и не слышал ни звука; как во внезапном помешательстве, набросилась она на обезглавленное тело, топтала, пинала и швыряла его во все стороны, будто ее ярость еще не была полностью утолена. А голова тем временем продолжала катиться, не меняя направления, ко мне и наконец остановилась совсем рядом с моим укрытием. Темные, горящие огнем глаза смотрели на меня, и я услышал слова, первые за все время страшной сцены, слова, которые вымолвили губы головы: «Ты навсегда запомнишь Роковую Монахиню».
В это мгновение все исчезло передо мной: беснующаяся толпа, голова, палач вместе с плахой, и только красный серп струи застывшей крови какое-то время еще продолжал висеть в зеленом свете луны.
Остается лишь добавить, что на следующее утро тело сестры Агаты обнаружили в склепе в ужасном состоянии. Оно было обезображено до неузнаваемости, все суставы переломаны, а голова, отсеченная острым предметом, полностью отделена от туловища. Подозревали, что это был случай сексуального помешательства, и провели самое тщательное расследование, в ходе которого был допрошен и я. Но следствие не дало никаких результатов, поскольку я предпочел не рассказывать того, что видел ночью.
Утром 17 июля 19… года весь город потрясла весть о страшном преступлении. В это утро работавшая у инженера и архитектора Ганса Андерса служанка несколько раз безрезультатно стучала в дверь спальни своих господ. Когда же она в конце концов около десяти часов взялась за ручку двери, то обнаружила, что та не заперта, и вошла в спальню. Молодая госпожа лежала на своей постели в луже крови. Господина Андерса нигде не было видно. Девушка с криком убежала, и когда наконец от нее с трудом удалось узнать, что она видела, молодой студент с четвертого этажа, наиболее здравомыслящий среди возбужденных и испуганных обитателей дома, сразу же вызвал скорую помощь и полицию. Появившиеся представители полицейского комиссариата установили, что налицо преступление. Женщина была убита несколько часов назад: ее голова полностью отсечена от туловища ударом чудовищной силы. В квартире сохранился порядок, лишь одна из картин в спальне была снята со стены и целиком уничтожена. Рама была разломана на мелкие куски, а холст изорван на клочки. Ничто не указывало на проникновение убийцы снаружи; служанка подтвердила, что вчера господа пошли спать в обычное время. Когда ее спросили, не наблюдала ли она, может быть, в последнее время ссор между Андерсом и его женой, она на какое-то время замялась, а потом сказала, что ничего не заметила, кроме возросшей молчаливости обоих и иногда нервной дрожи у госпожи. Несмотря на эти показания, не оставалось ничего другого, как предположить, что госпожа Андерс была по неизвестным пока причинам убита своим мужем и что он после этого скрылся. Наблюдения соседей совпадали с показаниями служанки, но из всех этих сведений совсем нельзя было сделать вывод о какой-нибудь серьезной размолвке, за которой могло бы последовать такое страшное деяние. Однако судебный врач заявил, что отсутствие внешних признаков ссоры необязательно свидетельствует о полном согласии между супругами, потому что у людей высокой культуры, какими были Ганс Андерс и его жена, такие катастрофы происходят без шума и огласки; и тем самым он лишь подкрепил точку зрения комиссара полиции, который сразу же объявил о розыске мужа убитой.
Ганса Андерса нашли во второй половине дня сидевшим на скамейке в городском парке с непокрытой головой, занятого свертыванием сигареты. Шляпа и трость лежали рядом. Без сопротивления подчинился он требованию полицейского следовать за ним, заявив, что он уже сам подумал о том, чтобы пойти в полицию и представить объяснения случившегося. С улыбкой и в прекрасном настроении вошел он в кабинет комиссара полиции и попросил выслушать его: он хотел сообщить, почему он отрубил голову этой женщине.
Комиссар с ужасом уставился на него.
— Так вы сознаетесь, что убили свою жену?!
Андерс усмехнулся:
— Мою жену? Нет! — И он представил настолько странное и невразумительное объяснение, что ни комиссар, ни следователь, которому это дело было передано еще в тот же вечер, не были в состоянии что-либо понять. Из этого объяснения можно было сделать единственный вывод: господин Андерс признал, что отрубил голову женщине турецкой саблей из своей коллекции оружия; но, тем не менее, он утверждал, что эта женщина не являлась его женой. Когда он увидел, что его совсем не хотят понять, он призвал в свидетели своего знакомого, архивариуса доктора Хольцбока, который своими показаниями якобы мог все подтвердить. Прежде чем успели вызвать архивариуса, он явился к следователю сам и дал следующие показания:
«Считаю своим долгом с помощью этих показаний в какой-то мере пролить свет на ужасную историю Ганса Андерса, если это вообще возможно применительно к настолько загадочному и в высшей степени странному делу. Будучи довольно длительное время знакомым с Андерсом, я почти каждый день бывал на месте разборки руин бывшей иезуитской казармы, где он руководил работами. Поскольку я занимаюсь историческими и археологическими исследованиями, то я надеялся, что во время сноса здания, насчитывавшего многие столетия, смогу найти что-либо интересное для себя. Определенные признаки навели меня на след потайного хода, а Андерс, компетентность которого как архитектора не подлежит сомнению, пошел по этому следу с такой проницательностью и настолько удачно, что нам удалось обнаружить старый склеп с несколькими мумифицированными телами. Вы, наверное, помните, что одно из этих тел на следующий день после их обнаружения нашли в таком состоянии, что позволило сделать вывод о совершенном над ним преступлении. Однако расследование, как известно, не дало тогда никаких результатов. Несколько дней спустя ко мне пришел Ганс Андерс