Прошло более двух часов, когда выбор наконец-то был сделан.
Для венчания Катя выбрала белоснежное платье из тафты и атласа, с длинными рукавами и воротничком-стойкой, скрывающим шею и грудь, как того требовала церковная церемония. При всей своей строгости платье не было лишено элегантности, и помимо исключительной красоты фигуры, подчёркивало женственность, мечтательность и романтичность невесты.
Этому платью полагался не малой длины шлейф и превосходящая его на несколько метров фата. Чем богаче и знатнее невеста, тем длиннее должна была быть её фата. Но представив, как неприглядно возможно будет выглядеть шлейф после того, как по зимнему мокрому Петербургскому снегу она дойдёт от кареты до церкви, Катя отказалась от него. А длинную фату, которую всегда возможно собрать в руках, утвердила.
Второе платье, в котором уже в роли жены, Катя должна будет предстать пред гостями на свадебном приёме, кроме цвета, было полной противоположностью первому. Сшитое из атласа и шёлка, богато украшенное тончайшим янтарно-золотым кружевом, очень пышное, с заниженной талией, глубоким декольте и открытыми плечами, выглядело по-королевски шикарно.
Обеим платьям требовалась некоторая корректировка, на что могло уйти несколько дней, поэтому Катя вернулась в отель с коробкой, в которой лежала только фата.
Счастливая от предвкушения торжества, о пышности и богатстве которого должен будет долго помнить Петербург, она вошла в гостиную. Ей сразу же бросилась в глаза, огромная корзина алых роз, стоящая на столе.
– Боже мой, какая прелесть! – воскликнула Катя, и оставив коробку у двери, направилась к цветам, желая полной грудью вдохнуть их аромат, как вдруг услышала строгий голос Дементьева.
– Позвольте спросить. Где вы пропадали столько времени?
От неожиданности она остановилась, и повернув голову, увидела графа, сидящего в кресле у камина.
– Александр Васильевич? Что такое, вы не в постели, но по-прежнему не в духе? – улыбнувшись сказала Катя, обращаясь к Дементьеву словно к ребёнку.
– Я задал вопрос и жду на него ответа? – парировал он настойчиво и властно.
– Ах так! – подумала Катя, и не в меру разозлившись язвительно выпалила.
– Что происходит? Что за тон? И по какой причине вы столь возбуждены и агрессивны? Вам себя беречь, однако следует, у вас сердце…
– Я имею право знать… – только успел сказать он, как услышал.
– Право? О каком таком праве идёт речь? Вы имеете передо мной обещание, сделать меня счастливой, а сами? Лежите, хандрите, капризничаете. А нынче ещё и претензии предъявляете! Хотелось бы узнать на каком основании?
– А на том основании, что, находясь в статусе моей невесты, вы, за моей спиной ведёте любовную переписку. И когда только успели?
– Что-о-о? Любовную переписку? Я? – удивилась Катя, и взглянув на вазу для фруктов, куда она бросала письма от Павла, громко расхохоталась.
– Ах вот оно что! По вашему разумению я дала повод для ревности. И по этой причине вы стали вести себя словно капризный ребёнок. Не так ли?
Дементьев хотел что-то сказать, но передумал. А Катя, наоборот, её уже ни что не могло остановить.
– Хорошо, я объяснюсь, но уверяю, что после вам будет ой как стыдно! Мало того, это вы станете передо мной оправдываться и вымаливать прощение. Я правильно понимаю, что всему виной вот эти письма?
И Катя указала пальцем на вазу. Далее, не дожидаясь ответа, она взяла вазу и поставила её на колени Дементьеву.
– Вы, такой больной, лежите и якобы не выходите из спальни. Тем временем, как ваша невеста, хранит письма от любовника у вас же под носом. А теперь, соблаговолите найти вскрытые письма, и уверяю, что таковых там нет, за исключением одного, самого первого, датированного двухнедельной давностью.
Дементьев долго смотрел, то на письма, то на Катю, но в конце концов решился и… И среди более десятка конвертов, нашёл тот единственный, который был вскрыт. При этом Катя продолжала говорить.
– Так вот. Эти письма, за время вашей болезни приходили практически ежедневно, но вскрыла и прочла я только лишь одно, этого было достаточно. Никто и никогда не сможет представить какие-либо факты, доказывающие, что я отвечала на эти письма, или, имела встречи с человеком, писавшим их, потому как таковых не существует! А теперь, достаньте письмо и обратите внимание на почерк, а так же на инициалы, указанные в конце. Узнаёте?
– Нет, – ответил он, жадно всматриваясь в строки письма.
– Ну как же? Ведь оно написано тем же почерком, что письмо, от содержания которого вы получили сердечный приступ. П.Д. – Павел Дементьев, ваш сын.
Вы приревновали меня к вашему сыну, к моему будущему пасынку. Каково!
После этих слов Катя медленно подошла к столу, и обнаружив среди цветов новое письмо показала его графу.
– Честно говоря я очень обрадовалась, когда увидела эти цветы, потому как была уверена, что они от вас. Но, к сожалению, обманулась. Они от вашего сына.
Прочтите и убедитесь, наверняка в каждом письме одно и тоже. Он влюблён, он не может без меня жить и умоляет о встрече.
Александр Васильевич побледнел и опустил глаза. Катя испугалась, что ему станет плохо и поспешила подойти. Обняв со спины, она прижалась щекой к его лицу, и нежно сказала.
– Сознайтесь, вы повели себя скверно. Вы усомнились в моей порядочности, обидели ревностью, и потому вынудили сказать эту горькую правду.
Её слова, словно бальзам упали ему не сердце, и приступ, который был уже готов вспыхнуть, отступил.
Тяжело дыша, Александр Васильевич просил у Кати прощения, не переставая целовать её руки.
– Сознаюсь, сознаюсь любовь моя. Прости, прости! Я старый дурак!
Катя прекрасно понимала, что его необходимо сейчас же уложить в постель. А также понимала и то, что не удовлетворив своё любопытство, он не сможет окончательно успокоиться. И тогда, дабы избежать намёка на его болезненное состояние, предложила то, чего в его жизни ещё никогда не было.
– Александр Васильевич, дорогой! Я так устала, а потому предлагаю выпить чая, но не здесь за столом, а в постели.
Совсем скоро, сидя в кровати в обрамлении невероятного количества подушек, они пили ароматный чай, угощая друг друга свежайшими пирожными.
Дементьев был в восторге от такого времяпрепровождения и глядя на Катю, с интересом ловил каждое её слово. А она с лёгкостью призналась, что прочла, упавшее на пол письмо, и что ездила в театр, оправдывая оба поступка тем, что они помогли ей многое понять. Рассказала, как случайно стала свидетельницей разговора Павла с приятелем, и как отвергла его попытку познакомиться, сказав, что является той, на которой в скором времени женится его отец.
Рассказ о сыне, Александр Васильевич принял на удивление спокойно. Допив чай, он встал с постели, надел халат и подошёл к окну. К тому времени уже стемнело, на улице зажглись фонари, и струи дождя, попадающие в зону их освещения, поблёскивали словно серебряные струны. Под их звук, по мокрому тротуару чуть приглушённо цокали копыта лошадей, запряжённых в кареты и коляски. Плотно задёрнув гардины, Дементьев сел в кресло, стоящее напротив кровати, и сложив на груди руки задумчиво заговорил.
– Да-а-а, грустно осознавать, что он так и не изменился… Ты прости меня Катя, за то, что не рассказал о письме. Я хотел, чтобы, увидев тебя, мои дети поняли в кого я влюбился, и что не влюбиться в тебя может лишь редкий мужчина. А вон как оно вышло… Видишь ли, проблема Павла в том, что он упрям и эгоистичен. Почему-то он всегда считал, что более остальных, имеет право обладать тем, что ему нравится. Влюбившись в невесту кузена, убеждал всех, в том числе и эту девушку, что она должна принадлежать только ему, а кузена порывался вызвать на дуэль. А пять лет назад, приехав сюда в Ниццу навестить сестёр, влюбился в молоденькую француженку из знатного рода. С его стороны это была даже не любовь, а какая-то звериная страсть, в порыве которой, позабыв обо всём, слишком поздно узнал, что семья его возлюбленной, находится на грани разорения. И вот уж пять лет, как сын с женой, сейчас у них уже двое детей, а также родители жены, живут за мой счёт. Периодически, Павел предпринимает попытки заняться тем, что могло бы сделать его независимым от меня, но пока ничего путного у него не выходит.
Услышав эти слова, Катя не могла не спросить Дементьева.
– Скажи, Александр Васильевич. Тот голубой особняк, который мне очень понравился, когда мы первый раз катались по городу, на его воротах ещё был герб с изображением латинской «D», не твоему ли сыну принадлежит? Я просто вспомнила твою неоднозначную реакцию на мой восторг.
Испытывая крайнюю неловкость, Дементьев был вынужден признаться.
– Ты угадала, в том прекрасном голубом особняке действительно проживает Павел со своей семьёй, с одной оговоркой, по документам этот особняк принадлежит мне, и Анне Николаевне, супруге. Особняк был построен мной более десяти лет назад. А на воротах ты видела наш фамильный герб. В Ницце имеется ещё два особняка с таким же гербом, и оба принадлежат моим дочерям. Правда тут совпало, потому как у старшей фамилия по мужу Дюваль, а у средней Дюруа. По настоянию жены, в разные годы, эти особняки были куплены мной для наших дочерей в качестве свадебного подарка. Об их мужьях нельзя сказать, что они люди бедные, но по моим меркам, так самые обыкновенные титулованные голодранцы. У нас у русских как принято? Муж, кем бы он не был, и какое бы положение в обществе не занимал, будь то рабочий, крестьянин, купец, иль дворянин, должен жену после свадьбы привести в свою семью, или в свой собственный дом. Этот закон предками нашими был писан. А у этих французишек…
И тут, вооружившись глуповатой заискивающей улыбкой, Александр Васильевич передразнил одного из своих зятьёв.
– О, дорогая! Мы не можем обидеть твоих родителей, и после свадьбы, просто обязаны поселиться в доме, который они тебе подарят.
Скажи, каково такое отцу слышать? За кого она замуж собралась? Но самое смешное, что нечто подобное постигло всех троих детей.