— Я беседовал с ним, — ответил им царь, — и убедился, что это действительно великий Мухаммад, который избрал мою дочь себе в жены.
С этих пор недоверчивый приближенный царя стал предметом постоянных насмешек, но он по-прежнему упорствовал в своем убеждении, что дело нечисто. И надо же такому случиться, вечером того же дня, когда вся свита вместе с Бахманом возвращалась в город, с неба лил дождь и гром грохотал каким-то особенным образом. Лошадь того человека, что упорствовал в своих возражениях, испугалась и понесла; он свалился наземь и сломал себе ногу.
— Несчастный, — упрекнул его правитель, — мне ты можешь не верить, но ты же сам видишь, что Пророк покарал тебя за твое неверие!
Эту историю с лошадью я не видел своими глазами, но собственными ушами слышал в городе, как люди рассказывали ее друг другу, восклицая:
— Да здравствует царь Бахман, тесть пророка Мухаммада!
Я часто бывал в городе и неоднократно убеждался, что все радуются происшедшему и приветствуют своего царя. А в тот раз, едва стемнело, я прилетел в своем сундуке на крышу дворца и вошел к царевне. Обо всем, что произошло с беднягой придворным, я рассказал ей в подробностях, прибавив:
— Впредь я не собираюсь мстить ему, но клянусь моей могилой в Медине, что предам смерти всякого, кто усомнится в оказанной тебе чести быть женой Пророка.
На следующий день царь снова приехал повидать свою дочь и попросил принцессу Ширин заступиться перед мужем за того человека, который навлек на себя его справедливый гнев.
— Государь, — сказала ему тогда Ширин, — Мухаммад мне обо всем рассказал и поклялся, что после сделанного им предупреждения он будет карать смертью всякого, кто отнесется с недоверием к нашему браку.
Эти слова еще более утвердили Бахмана в его убеждении, и он спросил, обращаясь к своим приближенным:
— Ну кто из вас теперь станет допытываться, точно ли пророк Мухаммад — мой зять?
Все министры, советники, свита и прочие приближенные ко двору распростерлись ниц перед царевной, прося ее смилостивиться над тем, кто упал с лошади и сломал ногу.
Немного времени спустя у меня кончились съестные припасы и взятые из дому деньги. Чтобы обеспечить себя всем необходимым, я придумал одну уловку.
— О царевна Ширин, — сказал я жене в одну из следующих ночей, — сочетаясь браком, мы упустили одну формальность. Ты ведь не принесла мне никакого приданого, как того требует обычай. Это упущение беспокоит меня.
— Дорогой мой супруг, — сказала она, — завтра же я напомню об этом отцу, и он отдаст в твое распоряжение сокровища, которые причитаются тебе как моему мужу.
— Вряд ли стоит говорить об этом с царем, — заметил я. — Ведь все это лишь дань обычаю, а мне не нужны никакие богатства! Достаточно будет, если ты сама дашь мне несколько твоих безделушек.
Она была готова отдать мне все свои украшения, но я принял от нее в счет приданого всего лишь два алмаза, которые на следующий день продал одному из ювелиров города Газны.
В течение примерно месяца я появлялся в роли Мухаммада и проводил время с моей прекрасной Ширин в веселье и удовольствиях. Но вот как-то приехал гонец от соседнего царя с поручением сватать Ширин, и отец ее, царь Бахман, велел передать соседу, что девушка выдана замуж за пророка Мухаммада. Посол подумал, что повелитель Газны сошел с ума, и отбыл восвояси. Когда же он передал своему государю такой ответ, тот разгневался. Это был весьма могущественный правитель по имени Касим, который превосходил во всем Бахмана и своим сватовством намеревался оказать ему честь. Переданные послом объяснения он понял как преднамеренное оскорбление, собрал армию и двинулся против Газны.
Бахман возвел укрепления на равнине, где высился дворец Ширин, и решил выступить против Касима. На следующий день он созвал совет, чтобы обсудить создавшееся положение. На этом совете придворный, которому якобы Мухаммад из мести сломал ногу, выступил с такой речью:
— Ваше величество, единственный выход я вижу в том, чтобы обратиться за помощью к вашему зятю. Если вам удастся упросить его посодействовать в деле, он обратит в бегство вашего неприятеля.
Хотя его слова были произнесены в насмешку, они воодушевили Бахмана, он обрел надежду и поспешил к дочери.
— Употреби все свое влияние на Пророка, — сказал он ей, — чтобы он защитил нас! Да не оставит он нас без своей помощи!
— Отец мой, — отвечала царевна, — Пророк с небес наблюдает за нашим врагом и, возможно, именно сейчас уже смял и разметал его силы.
А я накануне целый день наблюдал за передвижением неприятельской армии и отметил про себя ее расположение. Особое внимание я уделил самому Касиму, находившемуся в шатре посреди войска. Затем я наполнил сундук большими и маленькими камнями и среди ночи, когда все ратники погрузились в сон, поднялся в воздух. Я подлетел к тому месту, где, как я помнил, находился царский шатер, и снизился настолько, что через одно из отверстий высмотрел самого Касима, отдыхавшего на подушках. Его голова покоилась на шелковом валике. Тут я по пояс высунулся из своего сундука и запустил в царя камнем, который угодил ему прямо в лоб. Касим закричал от боли. К нему бросились телохранители. Увидев, что царь ранен и по лицу его струится кровь, они были поражены и принялись искать того, кто покушался на государя. Я же поднялся повыше и стал осыпать камнями всех, кто находился подле шатра. Над этим местом и вокруг него я расшвырял все камни, которые собрал накануне в сундук, и ранил многих солдат, которые кричали: «Каменный дождь!» В испуге и ратники и военачальники решили, что на сторону Бахмана встал сам Пророк. С воплями «Мухаммад на нас разгневался!» солдаты бежали прочь, оставив возведенные укрепления, шатры и палатки. Не решаясь вступать в сражение, обратился вспять и Касим.
Увидев поутру, что, вместо того чтобы нападать, враг поспешно удаляется, Бахман удивился. Он двинулся туда, где еще вчера был вражеский лагерь и где отступавшие в спешке побросали свое добро. Воины захватили все оставленные неприятелем ценности и поделили их между собой.
Сам Бахман отправился в погоню за неприятелем и взял его в плен. Во всех мечетях в тот день возносили молитвы за неожиданное избавление, а угрожавший правителю Газны царь Касим наутро скончался от полученных ран.
Поздно вечером царь Бахман посетил свою дочь и сказал ей:
— Дитя мое, я поспешил к тебе, чтобы вознести благодарность Пророку за его помощь!
И вскоре он получил возможность высказать мне свои чувства. Едва я вступил в комнаты, как он упал мне в ноги, поцеловал землю и воскликнул:
— О великий Пророк! Воистину я увидел твое милосердие и расположение к моей особе!
Я поднял его и ответил:
— Как же ты мог подумать, что я не помогу тебе в трудный час? Ради меня тебе было даровано спасение, и вот — Касим повержен. Отныне ни один монарх, ни один правитель земли не страшен тебе!
Царь Бахман с большими почестями похоронил Касима и приказал устроить всеобщее празднество по случаю того, что его дочь стала одной из жен Пророка. Мне же пришло в связи с этим в голову, что следовало бы устроить какое-нибудь чудо в честь бракосочетания Ширин и Мухаммада. Я накупил хлопка и белой смолы и устроил фейерверк. В то время как на улицах Газны веселились жители города, я взлетел повыше и, пропитывая хлопок этим горючим материалом, поджигал его и бросал вниз. Свидетели этого зрелища пришли в восторг. На следующее утро я пошел в город, чтобы послушать, о чем толкуют в народе. Одни говорили, что Пророк принял участие в празднике в форме огней, другие утверждали, что видели его самого посреди падающих звезд и что это был почтенный старец с белой бородой. Все эти разговоры доставили мне большое удовольствие, но увы! пока я таким образом лелеял мечты о будущем, одна искра от фейерверка попала в мой сундук и тлела там в то время, когда я прогуливался по Газне; таким образом, в мое отсутствие сундук сгорел дотла.
Не видя никакого выхода из положения, я решил отправиться куда глаза глядят и поискать счастья где-нибудь в другом месте. Я покинул Ширин и царя Бахмана, ушел из Газны и дня через четыре повстречал караван, двигавшийся к Каиру. Вместе с этим купеческим караваном я благополучно добрался до Каира, где устроился работником в ткацкую мастерскую. Несколько лет я проработал у своего хозяина-ткача, затем перебрался в Дамаск. Я не оставил своего ремесла, которое кормит меня и по сей день. Но ткачество приносит больше убытков, чем прибыли, наполняя мою жизнь трудом и разными хлопотами, и от этого я чувствую себя весьма несчастным.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ БАДР-ЭД-ДИНА ЛОЛО И ЕГО МИНИСТРА
Когда ткач завершил свой рассказ, правитель Дамаска отпустил его с миром, а своим собеседникам — министру и князю Сейф-уль-Мулюку — сказал:
— Этот человек кажется мне не более вашего довольным жизнью, и все-таки я пока не могу поверить в то, что никто на земле не считает себя вполне счастливым.
И он предложил министру сходить и расспросить всех придворных и военачальников.
— А сам я, — прибавил он, — поговорю с ними отдельно и узнаю, есть ли у них тайные горести, лишающие покоя и не дающие наслаждаться жизнью.
У царя хватило терпения лично поговорить с каждым, но среди всех его приближенных не обнаружилось ни одного, который был бы совершенно спокоен и счастлив. Один жаловался на плохую жену, другой — на непослушных детей; некоторые были недовольны денежными затруднениями; прочие жаловались на недостаток здоровья… Короче, Бадр-эд-Дин Лоло увидел, что каждый из них имел основания быть неудовлетворенным своим положением.
— Напрасно вы ищете, ваше величество, — сказал ему министр, — во всем подлунном мире вы не найдете человека, довольного жизнью!
— Но я не разделяю твоей уверенности, — возразил царь, — и вот какая мысль пришла мне в голову. Наш спор можно разрешить таким образом: прикажи, чтобы во всех городских кварталах завтра же огласили мой указ, согласно которому те, у кого нет повода печалиться и сожалеть о чем-либо в жизни, те, чья судьба сложилась в соответствии с их желаниями, — все эти люди, свободные от горестей и недовольства, предстали бы в трехдневный срок перед моим троном.