Эдам улыбнулся.
— Сомневаюсь.
— Ты сомневаешься? Да ты просто ничего не знаешь. Естественно, Уайвис-холл мой, всегда само собой разумелось, что он будет моим. Произошла путаница, неразбериха с именами, хотя, должен признаться, все это может потянуть на преступную халатность.
— Можешь им позвонить.
— И позвоню. Позвоню им сразу, как только доем.
Но Льюис так и не смог закончить свой обед. Кусок не лез ему в горло. А Эдам ел за обе щеки. Он в неимоверных количествах поглощал хлеб с маслом и ветчиной, заедал это маринованными огурчиками и запивал полпинтой молока. Льюис вышел в холл и позвонил поверенным Хилберта. Тот, кто был ему нужен, еще не вернулся с обеда. Эдам встал из-за стола и сказал, что, наверное, пойдет к Руфусу.
— Ты никуда не пойдешь, — заявил Льюис. — Я запрещаю тебе выходить из дома.
— Что-о? — протянул Эдам и ухмыльнулся.
Берил сказала:
— Эдам, подожди несколько минут, пока все не прояснится.
— Тогда чего он так разволновался, если уверен, что произошла ошибка?
Именно через десять минут, когда Льюиса соединили с нужным поверенным и тот заверил его, что никакой ошибки нет, он начал ненавидеть своего сына. Эдам произнес:
— Ты же не ждешь, что я буду сожалеть о том, что он оставил дом мне, а не тебе. Безусловно, я считаю, что он принял правильное решение.
— Разве ты не видишь, что это вопиющее беззаконие?
Эдам пребывал в радостном возбуждении. Ему хотелось поскорее поделиться с Флетчерами своей новостью. Льюис же кипел от ярости, обиды и потрясения.
— Можно мне взять машину? — спросил Эдам.
— Нет, нельзя! Ни сейчас, ни потом, мое решение окончательное!
Впоследствии Льюис построил схему, с помощью которой долю от Уайвис-холла могли получить все. Схема получилась не идеальной, это было совсем не то, на что он рассчитывал, причем далеко не то, но такой вариант был лучше, чем оставлять дом Эдаму. В конце концов, через неделю Эдам уедет в университет, а завещание еще надо утвердить, и вообще, почему бы ему с женой и Бриджит не ездить в Уайвис-холл на выходные? А Эдам мог бы проводить там летние каникулы. Льюис готов отремонтировать дом на собственные средства. Как-никак это родовое гнездо, и Хилберт наверняка предполагал, что Эдам будет делить его с остальными членами семьи. Они втроем, с Бриджит и Берил, будут ездить в усадьбу на выходные, можно справлять там Рождество. Зачем мальчишке, который еще учится в университете и не имеет никаких карьерных перспектив, зачем такому юнцу, как он, огромное загородное поместье?
— Я хочу продать его, — сказал Эдам. — Мне нужны деньги.
— Продай землю, — предложил Льюис.
— Я не хочу продавать землю. За нее много не выручишь, она сельскохозяйственного назначения. И кому она может понадобиться? — Было ясно, что Эдам уже разобрался во всех аспектах. — Нет, раз уж ты спрашиваешь… — У Эдама не было ни малейшего желания делиться своими планами с родителями. — Раз уж ты спрашиваешь, как только у меня будет время, я поеду туда, осмотрю дом, а потом выставлю его на продажу.
Эдам вернулся в университет. В то лето Льюису казалось, что он на грани нервного срыва. Он строил всевозможные планы, даже самые дикие. Он поедет в Нунз и захватит дом. Если понадобится, взломает дверь. Деревенские поддержат его — разве не они называли его «господин Льюис»? Разве не он законный наследник? Эдам никогда не посмеет силой отобрать у него дом. Со временем его фантазии разрослись до междоусобных войн средневековых баронов. Льюис практически представлял, как, одетый в доспехи и с булавой в руке, открывает массивную дубовую дверь, а Эдам едет верхом на вороном коне с разноцветным чепраком под седлом. Что до реальных действий, он проконсультировался у собственных юристов на предмет того, есть ли возможность оспорить завещание. Они посоветовали ему даже не пробовать. Льюис предпринял еще одну попытку переубедить Эдама, писал ему в университет длинные письма с мольбой согласиться на компромисс. Эдам звонил домой и просил мать повлиять на отца, чтобы тот прекратил трепать ему нервы, ведь у него сейчас сессия. Врач посадил Льюиса на успокоительные и посоветовал съездить куда-нибудь в отпуск.
В середине июня Льюис вдруг сдался. Он снял с себя ответственность за Эдама, Уайвис-холл и память о дяде Хилберте. Вся эта история вызывает у него отвращение, говорил он Берил, она не заслуживает его внимания, зато у него рухнули все иллюзии в отношении человеческой природы. Теперь ноги его не будет в Уайвис-холле, даже если Эдам пригласит его и будет ползать перед ним на коленях.
Когда закончились экзамены, Эдам приехал домой. Переночевал, а потом отправился в Нунз, прихватив с собой Руфуса Флетчера. Вернее, Руфус повез его туда на своей колымаге. Льюис категорически не проявлял никакого интереса. Он полностью игнорировал Эдама, к которому отныне испытывал глубокую, мерзкую антипатию. Если бы несколько месяцев назад кто-нибудь сказал Льюису, что он способен ненавидеть собственного сына, свою плоть и кровь, он бы не поверил. Но сейчас им владело именно это чувство. А быстро выкинуть Эдама из дома он не мог. Через два дня сын вернулся. Он был по горло сыт Уайвис-холлом. Вот так он ценил красивый старый особняк, унаследованный им по неслыханной удаче в девятнадцать лет. Эдам собирался ехать в Грецию с Руфусом Флетчером и подружкой Руфуса, которая звалась «достопочтенной»,[29] то есть была дочкой какой-то титулованной особы.
— По идее, человек с таким положением должен разбираться лучше, — сказал Льюис.
— В чем разбираться? — спросил Эдам.
— Ну, в том, что девушке не пристало жить с молодым человеком.
Эдам рассмеялся.
— Ты надолго уезжаешь? — спросила Берил.
— Не знаю. — Они никогда ничего не знают, а если знают, то не рассказывают. Зря Берил утруждала себя вопросом. — Занятия начинаются семнадцатого октября.
— Неужели ты собираешься пробыть в Греции четыре месяца?
— Не знаю. Вполне возможно. Греция большая.
— Будете жить в палатках, как я понимаю. Спать на пляже. — Льюис забыл, что должен быть индифферентным и холодным, просто не мог с собой справиться. — А как же красивый старый дом, за который ты по какой-то непостижимой причине теперь несешь ответственность? Как же он? Пусть гибнет? Пусть у него рушатся мауэрлаты?[30]
— Он не гибнет, — возразил Эдам, глядя ему прямо в глаза. — И я не знаю, что значит «мауэрлат». Я договорился кое с кем из деревенских, что он будет приходить каждый день и проверять, не поселился ли там кто-нибудь. Ну, скваттеры. Там их много бродит по окрестностям.
Льюис понял, что он имеет в виду. Он знал, кого Эдам подразумевает под скваттерами. Нельзя так разговаривать с собственным отцом.
На краткосрочной парковке у второго терминала Льюису пришлось ездить по этажам, чтобы найти местечко для машины. Он снова вернулся в настоящее, истощив свои грустные воспоминания. Эдам уехал в Грецию на следующий день и появился только в сентябре. Льюис и Берил, естественно, не приближались к Уайвис-холлу; им совсем не хотелось унижаться или, что еще хуже, быть с позором изгнанными оттуда каким-нибудь деревенским мужиком, которому Эдам платил за «пригляд». А где, кстати, Эдам взял деньги, чтобы оплачивать ежедневную проверку Уайвис-холла?
Льюис задал себе этот вопрос, когда, спустившись в лифте, шел по залу прибытия второго терминала. Рейс с Тенерифе должен был приземлиться через пятнадцать минут. На стене висело большое табло; вот оно и покажет, когда самолет сядет. Вокруг толпились встречающие — мужчины, похожие на корпоративных водителей, с табличками, на которых были отпечатаны фамилии или названия фирм, в руках; семьи, ожидающие возращения отца. Была среди них странная старуха в красном плаще, она жевала жвачку. Интересно, подумал Льюис, откуда — из Рима, из Амстердама или с Канар — прилетает тот, кому не повезло жить у нее.
Возможно, надо было сказать в полиции, что в то лето был человек, который каждый день появлялся в Уайвис-холле. Естественно, он не принадлежал к уважаемым членам общества, таким как садовник Хилберта или его домработница; вероятнее всего, это был безработный отщепенец, с которым Эдам познакомился в пабе. Этот человек запросто мог оказаться тем самым лицом, которое совершило преступление, закончившееся ужасным погребением. Полицейских в толпе видно не было. Значит, никого на перехват Эдама не послали, хотя они могут быть в гражданском — как те двое, что похожи на бизнесменов. Наверняка это детективы. Кто еще может ждать у самой загородки в Хитроу в такое время?
Льюиса охватило возбуждение. А вдруг Эдама арестуют до того, как он встретится с отцом? Он представил, как повезет плачущих Энн и Эбигаль к Берил, а потом будет искать Эдаму хорошего адвоката. Эдаму придется признать, что он был неправ, исключительно беспечен, преступно легкомыслен, когда пустил какого-то Тома, Дика или Гарри в Уайвис-холл. Возможно, он откажется называть имена в полиции, но деваться ему будет некуда. На него надавят. В конечном итоге сын вынужден будет признать, что если бы Холл унаследовал отец — чего тот и ожидал, так как имел на это полное право, — ничего этого не случилось бы.
На табло появилось сообщение, что рейс IB 640 с Тенерифе прибыл. К этому моменту Льюис уже глубоко погрузился в фантазию о том, что Эдам обрюхатил какую-то девчонку, потом оставил ее с ребенком в Уайвис-холле, а там ее убил подлый приходящий сторож. Из зоны таможни стали выходить первые пассажиры: две пары средних лет, толпа подростков, очень похожих на студентов, семья с четырьмя детьми и бабушкой, мужчина, выглядевший так, будто пил весь полет, — у него был расстегнут воротник рубашки, с шеи свисал галстук. Детективы, которые оказались вовсе не детективами, поспешили к нему; один пожал ему руку, другой стал хлопать по спине. Вышла женщина, таща за собой большой клетчатый чемодан на колесиках, за нею вышел Эдам, толкая тележку с багажом, Энн, загорелая и уставшая, шла рядом и катила пустую коляску; Эбигаль спала у нее на руках.