— Так, стало быть, ты виделась с внучкой этого дьявольского отродья, Чарльза Лонгсборна? — произнес совершенно потрясенный пастор. — Я когда-то слышал о ней от твоей тетушки. Но, насколько я помню, эта барышня тогда еще не была замужем… Да-да… мисс Брэнуэлл, кажется, упомянула, что отец этой девицы перед своей смертью очень волновался о судьбе дочери. Так, говоришь, она стала женой герцога, блистательной светской леди?
— Да, стала… — подтвердила его дочь и печально добавила: — Но леди Кэтрин несчастлива в браке. Я уверена.
— И поделом! — горячо воскликнул преподобный Патрик Бронте. — Несчастное супружество — это наименьшая кара, которая могла постигнуть наследницу дьявольского рода Лонгсборнов за то, что они сделали с нашей семьей!
Шарлотта глубоко задумалась. Стоит ли говорить отцу о той непостижимой связи семейства Бронте и леди Кэтрин Хитернлин, которую столь тонко ощущала покойная Эмили Джейн? О том, что Эмили называла сию светлейшую особу своим «земным воплощением», своей «Душой», своей «Вечностью»? «Пожалуй, не стоит», — решила пасторская дочь, глядя, как бурным ключом закипает ярость достопочтенного Патрика Бронте — «отец слишком сильно ненавидит всех представителей рода Лонгсборнов, чтобы быть готовым принять на себя еще и этот коварный удар Судьбы».
— Так, ты говоришь, наша маленькая Энни тоже знала о проклятии? — спросил пастор, призадумавшись.
— Она первой догадалась об этом, — подтвердила Шарлотта.
— А также постигла главную причину действия этих темных сил — Любовь! — добавил преподобный Патрик Бронте. — Так оно и было! Клянусь, что так! Я и сам всегда знал, что существует нечто, заставляющее роковые силы проклятия активизироваться, — Пастор ненадолго смолк, а затем, в порыве неизбывного отчаяния, воскликнул: — Вот почему я так рьяно противлюсь твоему замужеству! Поклянись… поклянись мне, детка, что откажешь мистеру Николлсу!
— Простите, отец, но я не могу дать такой клятвы, — твердо ответила Шарлотта, — Кроме того, насколько я понимаю, мой отказ или согласие ничего не изменят: ведь мы с Артуром уже любим друг друга. А значит, моя участь предрешена в любом случае.
— Я так не думаю! — резко возразил пастор. — Видишь ли, детка, — продолжал он уже более мягко, — я полагаю, что твоя сестра Энн своей блистательной догадкою притупила действие роковых чар. Недаром благословенный Господь покуда хранит тебя, дорогая Шарлотта, мое последнее бесценное сокровище, тогда как все остальные члены нашей семьи покинули нас один за другим!
— Так, значит, вы думаете, дорогой отец, что я теперь вне опасности? — с надеждой глядя на пастора, спросила Шарлотта. — Стало быть, злые силы проклятия Лонгсборна мне больше не грозят? В таком случае я и вовсе не вижу препятствия в том, чтобы устроить свое счастье с Артуром. Поверьте, отец, он достойный человек, и я люблю его превыше всего на свете!
— Ах, детка! — горестно произнес достопочтенный Патрик Бронте. — Боюсь, все не так хорошо, как нам бы того хотелось! И ты не вполне верно истолковала мои слова. Я ведь сказал, что светлая догадка малютки Энн всего лишь ослабила коварные силы проклятия. Но это отнюдь не означает, что злополучные чары, наложенные на нас этим дьяволом Лонгсборном, исчезли совсем. Они просто притаились у нас за спиною в ожидании урочного часа, чтобы нанести свой могучий сокрушительный удар.
— Ваши слова пугают меня, отец, — призналась Шарлотта. — И тем не менее я до сих пор не в состоянии постигнуть, какое отношение имеет все это к нашему союзу с Артуром? Ведь, судя по вашему же собственному утверждению, наша с ним любовь не может уже служить достаточным поводом для свершения рокового приговора! Не так ли, дорогой отец?
— Полагаю, что так, — ответил пастор, — Но брак — совсем другое дело! Именно брак может оказаться теперь той решающей каплей, которая способна разбить бесценную золотую чашу твоей защиты и побудить к действию смертоносные силы проклятия!
Шарлотта молчала, потрясенная услышанным. То, о чем говорил теперь ее отец, в корне меняло суть дела. Выходило так, что чары Лонгсборна теперь готовят ей коварную западню. Пока она свободна от супружеских уз, ничто не может угрожать ее жизни, но стоит ей связать свою судьбу с судьбой любимого и тогда… — пасторская дочь закрыла глаза и с ужасом представила, какие последствия может навлечь на нее и на всех ее близких этот союз.
— Дочь моя! — скорбно произнес преподобный Патрик Бронте: — Всеми святыми заклинаю тебя, послушай своего отца! Настал тот судьбоносный момент, когда сознание твое привело тебя на перепутье между Жизнью и Погибелью. Я знал, что рано или поздно это время наступит, и больше всего на свете этого страшился! — пастор резко смолк и украдкой вытер ладонью невольно набежавшую старческую слезу. Выдержав некоторую паузу, он с невыразимой печалью продолжал: — Видишь ли, дорогая, на самом деле мне привелось узнать о грозных чарах, нависших над нашим славным родом, гораздо раньше, чем твоя покойная ныне тетушка поведала мне о проклятии Лонгсборна.
— Вот как? — изумилась Шарлотта, — Но каким образом?
— Этому сложно дать объяснение, — задумчиво ответил ее отец, — Полагаю, правильнее всего будет сказать, что сама Природа стала моим главным союзником. Я всегда верил, что силы Природы, подчиняясь законам Вселенной, несут в себе некую тайную информацию и в определенные моменты жизни человека посылают ему свои условные знаки. Я бы назвал их предвечными пророческими импульсами, устремленными в будущее. Помнится, ты и сама размышляла на эту тему в своей «Джейн Эйр», поэтому, надеюсь, ты понимаешь, о чем идет речь.
— Я писала о предзнаменованиях, ниспосланных нам Природой, не только в «Джейн Эйр», но и в своем последнем, недавно завершенном романе «Городок», — ответила Шарлотта, и в ее воспаленном мозгу отчетливо вспыхнули страшные, точно пронизанные беспощадным духом самого Сатаны слова: «Знак будущей жизни нам дается. Кровью и огнем, когда надобно, начертан бывает этот знак. В крови и огне мы его постигаем. Кровью и огнем окрашивается наш опыт». Что это? Обычное совпадение или же сила тайного предчувствия? Как знать?
— Как-то раз мне приснился странный сон, — продолжал достопочтенный Патрик Бронте, — Это случилось довольно давно, после смерти двух твоих старших сестер Марии и Элизабет. Тогда я находился на одре болезни и, правду сказать, уже и не надеялся, что когда-нибудь поднимусь с постели.
В ту роковую ночь сознание мое зыбко балансировало, а невидимой грани между жизнью и смертью. Я убежден, что это было именно так, потому что сквозь недра сгущавшегося с каждым мгновением устрашающего мрака я вдруг отчетливо услышал глас Господень и увидел чудесного Ангела.
Этот пречистый блаженный дух спустился ко мне с Небес, сложил свои восхитительные, отливавшие золотистым сиянием, белоснежные крылья и стал терпеливо ждать, подставив мне свою превосходную изящную спину. Я понял, что этот Ангел явился с Небес не случайно: он приглашает меня совершить какое-то путешествие. Я взобрался ему на спину, он расправил свои могучие крылья, и мы полетели.
Патрик Бронте внезапно смолк, устремив завороженный взор в непостижимую даль.
— Что же было дальше, отец? — робко спросила Шарлотта, в голосе которой ощущалось тревожное беспокойство.
Пастор очнулся от охватившего его оцепенения и леденящим душу потусторонним голосом продолжал:
— Полет продолжался довольно долго, и в тот момент, когда мне начало казаться, что это таинственное путешествие растянется в вечность, Ангел мгновенно сложил крылья и стал спускаться вниз. Я оказался на холодной гранитной плите, одной из множества точь-в-точь таких же одинаковых плит, отделенных друг от друга и омываемых со всех сторон бурными водами неведомого моря или океана.
На всех прочих плитах также расположились люди — но одному человеку на каждой. Я пригляделся получше, и меня охватил ледяной озноб: здесь, на этих омываемых со всех сторон холодными волнами и овеваемых всеми ветрами миниатюрных каменных островках, были все благословенные члены моей семьи. И — что отчаянно тревожит меня до сих пор — мне довелось увидеть тогда каждого из своих родных именно в ту пору, которая отмечала последнюю фазу их земной жизни — как оно и случилось на самом деле. Здесь была твоя славная матушка, точь-в-точь такая же нежная и смиренная, как в час своей печальной кончины, а также все твои сестры и брат. Мария и Элизабет — старшие мои девочки — были юны и прекрасны, как маленькие ангелочки. Патрик Брэнуэлл достиг уже зрелых лет, так же, как и твои любимые сестры — Эмили и Энн.
Преподобный Патрик Бронте неожиданно прервал свое мрачное повествование и устремил печальный, исполненный бесконечной нежности взор на Шарлотту. Он глядел на нее долго и пристально, словно изучая каждую черту ее уставшего, грустного лица, каждый жест, каждое движение.
— В чем дело, дорогой отец? — озабоченно спросила его дочь.
— И ты, детка… — потрясенно произнес пастор, — Ты тоже была там, в том чудовищном месте, на одной из тех вздымавшихся из безрассудной водной стихии гранитных плит. Я застал тебя там, моя ненаглядная Шарлотта, такой же строгой и степенной, какой вижу тебя теперь. Да… да… — убежденно продолжал он, — Тот же мягкий гордый профиль… Те же бездонные, исполненные вселенской печали глаза… Да… я уверен… это была ты — точно такая же, как теперь…
— Продолжайте, отец, — сказала Шарлотта, с величайшим трудом обуздав свой страх. — Кого еще вы увидели в том проклятом Богом месте?
— Кажется, там была еще твоя тетя, мисс Брэнуэлл, — отозвался пастор, — Впрочем, я плохо ее разглядел и не убежден в том, что это была действительно она. А кроме того, я заметил еще двух женщин. Обе они были мне незнакомы. Одной из этих дам могло быть лет тридцать — тридцать пять, другой — около пятидесяти. Их плиты как раз находились по соседству с моей, окружая меня с двух сторон. Одна из моих соседок — сейчас уже не припомню, которая именно, — безмолвно протянула ко мне руку, державшую какие-то странные листки бумаги. Я потянулся за листками и мгновенно ощутил мощный леденяще-мертвенный импульс, исходивший от руки их обладательницы. Я быстро выхватил предлагаемые мне бумаги и тут же воззрился на них. Предо мной предстали четыре яркие, сделанные акварелью зарисовки различных пейзажей, снизу которых стояли чернильные подписи, очевидно, воспроизводившие названия этих картин.