И все же страдания бывшей леди Хитернлин, отмечавшие нестираемой вовеки печатью подлинности каждую ее черту, отзывались в чутком сердце пасторской дочери невыразимой пронзительной болью. И самый факт столь острого сочувствия горю герцогской вдовы стал для Шарлотты главной, поистине непостижимой загадкой. Объяснение этому могло быть лишь одно; и заветный ключ к нему подала давеча сама герцогиня. Предположение, казавшееся скромной дочери пастора совершенно невероятным и все же завладевшее ее сознанием настолько неотвратимо и безраздельно, словно пречистый дух, поселившийся во плоти новорожденного младенца. Шарлотта всеми фибрами души ощущала свою тайную связь с несчастной Кэти — большую, нежели может установиться между подругами — связь родственную. «А что если нас и в самом деле связывают кровные узы? — отчаянно размышляла пасторская дочь, — Что если фамилия Мак-Клори действительно была упомянута Кэти неспроста?»
Оставшееся время обеда прошло в полном молчании. Тишина нарушалась лишь мерным позвякиванием ложек, вилок и ножей по тарелкам.
Под конец трапезы, когда мистер О’Келли подал своим гостям знак разойтись, Шарлотта, направившаяся было наверх в сопровождении своего почтенного супруга, внезапно остановилась, услышав неожиданный вопрос миссис Мак-Клори, обращенный к хозяйке дома:
— Вы позволите мне поговорить с вашей новой гостьей? Миссис Николлс, так, кажется, ее фамилия?
— Совершенно верно, дорогая Кэтрин, — подтвердила миссис О’Келли. — Разумеется, вы можете разговаривать столько, сколько пожелаете. Мы с Брайаном будем только рады, если вы с милейшей миссис Николлс станете подругами. Не так ли, Брайан?
— Конечно, Роза, — послышался сухой, надтреснутый голос мистера О’Келли.
— В таком случае вы, верно, не будете иметь возражений, если я приглашу миссис Николлс в комнату, которую вы столь любезно отвели для меня? — спросила миссис Мак-Клори.
— О, разумеется, как вам будет угодно, — отозвалась хозяйка дома, — Артур, дорогой, будь добр, отпусти ненадолго свою прелестную жену, — ласково обратилась она к племяннику, — А вы, любезная миссис Николлс, сделайте одолжение, проследуйте за миссис Мак-Клори в ее комнату.
Шарлотта исполнила указание госпожи Розы О’Келли и пару минут спустя уже стояла в маленькой комнате, очень походившей своим внешним убранством на скромную обитель, отведенную на временное пользование ей самой и ее почтенному супругу. Предметы мебели были точно такими же. И тем не менее обстановка комнаты миссис Мак-Клори резко отличалась от той, что господствовала в комнате четы Николлс, — и отличалась не в лучшую сторону.
Если в своих покоях в этом доме Шарлотта, к своему несказанному удовольствию, находила, что каждая деталь интерьера способствовала созданию беспечного веселого настроения, то здесь, напротив, казалось, все было призвано вселить в человеческое сознание ощущение неизбывной трагической скорби. Высокие двухстворчатые окна, располагавшиеся в дальнем конце этого мрачного помещения, были задрапированы тяжелой черной тканью. Спальное место миссис Мак-Клори покрывал черный плед, несколько оживленный лишь свисавшей по его краям густой бахромою того же оттенка. Неподалеку от этого траурного ложа, походившего на широкий, прочно сколоченный гроб, стояла лакированная шифоньерка, точно такая же, как в комнате Шарлотты. Однако шифоньерку миссис Мак-Клори не украшало затейливое изваяние фигурки святого Патрика, отражавшееся в овальном зеркале, вделанном в противоположную стену. И хотя само зеркало в этом помещении также имелось в наличии и сохраняло то же расположение, что и в обители четы Николлс, оно было плотно завешено покрывалом из черного ситца.
На мгновение пасторской дочери показалось, будто она ненароком спустилась в преисподнюю. То, что представилось сейчас ее взору, вполне подходило под то весьма меткое определение, которое она сама некогда дала своему суровому жилищу в Гаворте: «МРАЧНАЯ МОГИЛА С ОКНАМИ».
Впрочем, Шарлотта успела оглядеть эту странную комнату лишь мимоходом, ибо в следующий миг она уже оказалась в крепких объятиях не менее странной хозяйки этого временного сурового пристанища. Блистательная герцогиня — нет, теперь это была уже не герцогиня, а просто Кэтрин, воспитанница сиротского приюта в Коуэн-Бридже… эта милая таинственная Кэтрин, давняя знакомая скромной пасторской дочери, — теперь плакала навзрыд на ее плече. Шарлотта почувствовала вдруг такую острую жалость, такое горячее сочувствие, что она и сама едва не разрыдалась под влиянием внезапно нахлынувших чувств.
— Ты меня узнала, ведь правда? — прошептала миледи, захлебываясь слезами. — Как только я увидела тебя, дорогая Шарлотта, я поняла, что ты меня не забыла.
— Как я могла забыть тебя, милая Кэтрин! — с жаром ответила Шарлотта и, еще крепче стиснув в объятиях свою странную подругу, коротко спросила: — Что случилось?
— Ах, Шарлотта! — воскликнула знатная особа в непостижимом отчаянии: — Я потеряла любовь! Любовь всей моей жизни!
Пасторская дочь замерла от неожиданности. Неужели леди Кэтрин так сокрушается о кончине своего светлейшего супруга? Между тем, как последняя достопамятная встреча с герцогской четой в Лондоне (пусть даже эта встреча была и мимолетной — не важно) совершенно убедила Шарлотту в отсутствии даже намека на нежные чувства к его светлости со стороны миледи. Напротив, во всем облике леди Кэтрин отражалась явная неприязнь к герцогу. В этом дочь пастора готова была поклясться. Так неужели она ошиблась? Неужели тот яростный, светящийся испепеляющей ненавистью взгляд герцогини, которым та наградила тогда своего несчастного супруга, — всего лишь плод невольно разыгравшегося воображения самой Шарлотты?
— Соболезную, Кэти, — сказала пасторская дочь, — Я мало знала герцога Хитернлина, но, полагаю, он был достойным человеком.
При упоминании об его светлости миледи брезгливо вздрогнула и, резко высвободившись из объятий Шарлотты, с нескрываемой обидою воскликнула:
— О чем ты говоришь? При чем тут герцог Хитернлин?
— Как? — изумилась пасторская дочь. — Разве ты не овдовела, Кэти? Разве ты носишь траур не по своему супругу?
— Вот именно, милая! — откликнулась герцогиня. — Я овдовела. Я утратила самое дорогое, что было у меня в жизни — своего горячо любимого супруга.
— Но твоим супругом был герцог Хитернлин, Кэти, — сказала Шарлотта. — Не так давно я видела вас вместе… Или ты за это короткое время успела выйти замуж во второй раз?
Миледи отрицательно покачала головой.
— Тогда в чем же дело, дорогая? — спросила пасторская дочь.
— Эдгар Хитернлин — всего лишь мой законный муж, — отозвалась герцогиня. — А я говорю сейчас о моем подлинном супруге, о том, кого сулила мне сама Судьба.
На минуту воцарилось гробовое молчание. Шарлотта с ужасом глядела на свою знатную подругу, не смея поверить своей страшной догадке. Наконец она все же решилась спросить напрямик:
— Неужели у тебя был любовник, Кэти? И ты позволяла себе бессовестно обманывать герцога Хитернлина? Не могу поверить, что ты способна на подобную низость!
— Успокойся, дорогая, — с презрительной насмешкой ответила миледи, — что касается законов морали, то я их никогда не нарушала. У меня не было любовника. Был человек, которого я Любила всем своим существом! — голос герцогини внезапно сорвался и перешел в истерические рыдания, сквозь которые прорвалось отчаянное признание: — Но это был вовсе не Эдгар Хитернлин!
Шарлотта мгновенно остолбенела. Только теперь она наконец смогла постичь всю невообразимую трагедию положения несчастной леди Хитернлин. «Так, значит, Кэти, будучи верной законной супругой герцога Хитернлина, на самом деле любила вовсе не его, а другого — того, что не был подле нее, но жил в ее сердце», — немедленно заключила пасторская дочь.
Тем временем к миледи постепенно возвращалось самообладание. По всей видимости, она отнюдь не принадлежала к числу тех слабовольных людей, что обладают скверной склонностью выставлять напоказ свои сокровенные чувства.
— Присядь, милая Шарлотта, — сказала она уже ровным, без малейшего намека на слезы голосом. Она усадила пасторскую дочь в мягкое, покрытое черной тканью кресло, имевшее то же расположение, что и похожее кресло в комнате супругов Николлс: оно было установлено между завешенным траурным покрывалом зеркалом и ирландской изразцовой печью. Печь была, пожалуй, единственным предметом интерьера, вносившим некоторое оживление в эту овеянную леденящим дыханием Смерти мрачную обитель.
Сама герцогиня вытащила из-за длинного стола, занимавшего центральную часть комнаты, небольшой сосновый стул и, придвинув его к печи, примостилась подле подруги.
— А герцог Хитернлин? — робко спросила Шарлотта, — Стало быть, он не умер?
— Господь с тобой, дорогая! Конечно же, нет! — отозвалась миледи с плохо скрываемой злобой, — Эдгар, разумеется, жив и здоров. О, как я его ненавижу!
— Но, в таком случае, почему его светлость сейчас не с тобой, Кэти? — настороженно спросила пасторская дочь.
— Я ушла от Эдгара, — решительно ответила миледи, — Его близость была мне невыносима; его постоянное внимание приводило меня в бешенство. Я не могла более терпеть всего этого и постаралась скрыться от Эдгара как можно дальше.
— Но, Кэти… — тихо промолвила Шарлотта, не находя слов от потрясения. — Как ты могла поступить так скверно с герцогом Хитернлином? Разве тебе не понятно, что этим своим безрассудным поступком ты опозорила его честное имя? Как он теперь появится в свете? Что скажут в палате лордов? Когда твое бегство обнаружится — а рано или поздно это непременно случится — герцог Хитернлин, наверняка, лишится пэрского титула!
— Мне все равно, — изрекла миледи тоном, исполненным холодного безразличия, — Эдгар заслужил все это сполна за то, что разбил мою жизнь!
— Но ты ведь когда-то сама говорила, что любишь своего мужа! — напомнила пасторская дочь.
— Я солгала, — непринужденно ответила герцогиня, — Я не люблю Эдгара Хитернлина. И никогда его не любила! — Ее лежавшая на коленях правая ладонь непроизвольно сжалась в кулак.