— Шарлотта права, — вмешалась Мария. — Скорее всего, ты не отдаешь себе отчета в своих словах, так как наверняка сама едва ли веришь в их справедливость. Ты рассуждаешь о том, о чем не имеешь ни малейшего представления, а потому все твои заявления опрометчивы и безосновательны. Ignoratia non est argumentum[9]. (Мария достаточно прилично освоила латынь, и теперь ей выдалась подходящая возможность блеснуть своими отменными лингвистическими познаниями.) Всем нам не мешало бы помнить об этом. То, о чем ты говоришь, — всего лишь твоя собственная принципиальная позиция на сегодняшний день. У тебя есть полное право ее иметь. Однако это вовсе не означает, что ты должна навязывать ее всем и каждому. Кроме того, не могу сказать почему, но я убеждена, что ты непременно изменишь свою точку зрения и, подозреваю, это произойдет очень скоро.
— Не думаю! — ответила девочка, которая, должно быть, не на шутку оскорбилась словами сестер, потому что тотчас поспешила удалиться, гордо вскинув хорошенькую головку.
Сестры проводили ее недоуменным взглядом, а затем тихо примостились на длинную сосновую скамью, тянущуюся вдоль веранды, и в течение долгого времени все еще продолжали хранить безмолвие.
Погода в этот день стояла ненастная. Туманная мгла совершенно заволокла окрестности Коуэн-Бриджа и распространяла вокруг морозную сырость. Солнце нынче не золотило приветливых кровель, щедро разбросанных по всей округе городских зданий, своим холодным осенним светом, сокрывшись в безбрежном небесном своде и затерявшись в бесконечной гряде низко нависших хмурых туч.
Однако вплоть до настоящего момента непогода нисколько не волновала дочерей гавортского священника. Девочки пребывали в непоколебимой уверенности, что вся окружающая природа ликует вместе с ними, что ее единое могучее дыхание теснит их грудь дивным восторгом и что ее великое нетленное сердце бьется в своем стремительном бесконечном пульсе в тон их маленьким чутким сердцам.
Теперь же сестры как нельзя более отчетливо увидели реальную действительность окружающего мира — всю как она есть на самом деле, отнюдь не в том идеальном свете, в каком она грезилась им считанные минуты назад. Таинственный Фантом Природы мгновенно скинул свое пленительное призрачное одеяние, оставив, пожалуй, лишь малую часть — случайный мимолетный след былой роскоши, что пролег на дальней части луга чередой редко насаженных вдоль высокой деревянной ограды действительно прелестных вересковых кустарников.
С гнетущей, мучительной тоской взирали три сестры на голые просторы сада, тонувшие в туманной мгле, но с еще большей тоской ощущали они, как неведомая пустота ширится, неотвратимо разрастаясь, внутри них самих, мгновенно вытеснив еще так недавно переполнявшую их светлую радость.
— Кто эта девочка? — обратилась Шарлотта к сестрам, нарушив наконец затянувшееся молчание.
— О! — оживилась Элизабет. — Насколько нам известно со слов других девочек и наставниц и насколько нам дано судить с ее собственных слов, это одна из самых странных воспитанниц нашего пансиона. Ее имя — Кэтрин[10] Моорлэнд[11].
— Ты права, Лиззи, — поддержала сестру Шарлотта. — Эта Кэтрин Моорлэнд и в самом деле показалась мне, по меньшей мере, странной… весьма странной особой! (Шарлотта сделала нарочитый акцент на слове «весьма».) По-моему, в ее голове творится сплошная путаница… Взять хотя бы ее рассуждения о той нетленной частице, что живет во всех нас — о бессмертной Душе, о том, что для каждого из нас настанет свой срок, когда Душа наша покинет бренную оболочку и вознесется в иной, более прекрасный мир.
Так вот, мне думается, в этом своем убеждении Кэтрин Моорлэнд совершенно права. Мне и самой всегда казалось, что так оно и есть. Во всяком случае, я со всей искренностью и горячностью сердца верую в это! Но… силы небесные! То, что она так уверенно толкует о главенстве Разума, — просто уму непостижимо! Эта девочка сама себе противоречит. Ведь, говоря о стремлении к величию Разума, она тем самым утверждает господство его над Душой, которая в таком случае утратит свое бессмертие, находясь в крепко выкованных безжалостных цепях Здравого Смысла! Что ж, браво, Кэтрин Моорлэнд! Итак, да здравствует Здравый Смысл — несомненно, подобные высказывания достойны самых высоких почестей! — тут Шарлотта сделала нарочито показной жест, как бы протягивая что-то в воздух, стремясь с наивозможнейшей щедростью одарить воображаемую Кэтрин Моорлэнд. Затем она приостановилась, по-видимому, о чем-то задумавшись, и машинально повторила: — Кэтрин Моорлэнд… Кто она такая? Откуда родом? И как очутилась здесь?
— Вероятно, она здесь по той же причине, что и все мы, — простодушно ответила Мария.
— Ну, это как посмотреть, — возразила Элизабет. — Конечно, цель пребывания в Коуэн-Бридже, так же, как и условия, на которых мы вынуждены здесь находиться, — совершенно одинаковы для всех воспитанниц; ни одна из нас не вправе рассчитывать на какую-нибудь поблажку, и Кэтрин Моорлэнд в этом смысле — не исключение. Однако, я полагаю, наша маленькая общая знакомая — случай особый и, надо сказать, достойный самого детального обсуждения. Нет, честное слово! Здесь определенно есть, о чем потолковать.
— О чем ты, дорогая? — спросила Шарлотта.
— Ну что ж, отдернем завесу тайны… Наша милая Кэтрин, похоже, может похвастаться весьма знатным происхождением, хоть она и считается дочерью приходского священника, так же как и мы с вами и как все прочие воспитанницы нашей школы. Однако смею вас заверить, за видимой границей этого строгого и непритязательного фасада скрывается нечто крайне важное, нечто значительное. Это достаточно сложно постигнуть… Мне и самой не верилось в подлинную правдивость этой странной, таинственной истории о благородном происхождении Кэтрин Моорлэнд. Особенно в тот момент, когда я впервые ее услышала, став невольным свидетелем откровенного разговора между двумя старшими пансионерками — теми, что входят в узкий круг избранных воспитанниц, с кем Кэтрин как будто поддерживает видимость дружеских отношений.
— Ты поступила прескверно, сестрица, — вмешалась Мария, смерив Элизабет укоризненным взглядом. — Кто дал тебе право бессовестно шпионить за другими? Превосходнейшие манеры благовоспитанной барышни, нечего сказать!.. И потом, наверняка все твои выводы — слишком поспешны. Скорее всего, ты что-то не так разобрала или не дослушала, и та мысленная картина, что сложилась у тебя из обрывков фраз, — всего лишь плод твоего разгоряченного воображения… Кроме того, даже если и в самом деле разговор шел о знатном происхождении Кэтрин Моорлэнд, это еще отнюдь не подтверждает правдивость данных сведений: это могли быть всего лишь обыкновенные сплетни бесцеремонных болтушек, вроде тебя, Лиззи.
— Так-так, сестричка, — вскинулась на Марию Элизабет, — уже показываем коготки? Где же теперь притаилась твоя хваленая кротость нрава, скажи на милость? Исчезла бесследно, надо полагать? Конечно, особой премудрости не требуется, чтобы оскорблять свою родную сестру и возводить на нее напраслину, причем, я утверждаю это, без всяких оснований.
— Я просто хотела предостеречь тебя от того же, милая Лиззи. Не стоит спешить с умозаключениями, прежде чем не разузнаешь наверняка, как обстоит дело в действительности.
— Но мне представилась еще одна возможность услышать невероятную историю о родословной Кэтрин Моорлэнд — и на сей раз источник информации был куда более надежным: сама Кэтрин как-то потихоньку поведала мне свою великую тайну, взяв с меня честное слово не выдавать ее никому, кроме моих близких. И я намерена сдержать свое обещание, — Элизабет упрямо поджала губы.
— Вот как, Лиззи?! — отозвалась Шарлотта, полунасмешливо полусерьезно поглядев на сестру. — Что же, нынче мы с Марией у тебя не в чести? Значит, нам не дозволяется быть допущенными в круг твоих близких и ты, конечно, теперь нипочем не поделишься с нами заветной тайной?
— Мне показалось, вам она не особенно интересна, — промолвила Элизабет. Но увидев, что сестры тотчас поникли, и лица их как-то резко помрачнели, добавила примиряющим тоном:
— Ну, так и быть… Слушайте!.. Тот день, когда мне суждено было стать поверенной великой тайны Кэтрин Моорлэнд, выдался особенно тоскливым. Во всяком случае, таким он запомнился мне. Я пребывала в своем привычном подавленном состоянии духа. Страшная тоска грызла мое угнетенное сознание; ее неизбывная безысходность давила на меня мертвым грузом… Не могу объяснить, откуда она взялась, но я готова поклясться на Библии, что пережила тогда самые жуткие мгновения своего земного бытия… Меня одолевали неведомые странные предчувствия, и они были поистине ужасными. Моему внутреннему взору предстало едва осязаемое призрачное видение. Я могу поделиться впечатлениями, вызванными во мне теми незабываемыми ощущениями, какие мне довелось испытать тогда, только с вами, сестрицы, по большому секрету… Я отвлекусь ненадолго от истории Кэтрин Моорлэнд — прошу прощения.
…Итак, возвращаюсь к своему странному видению. Я долго силилась постичь его скрытый смысл, но, похоже, так и не смогла этого сделать. Теперь же, оглянувшись назад, я, к своему немалому удивлению, обнаружила, что действительно помню, притом достаточно отчетливо, что чувства, обуздавшие меня в тот момент, — как оказалось, видение продолжалось всего мгновение, хотя я готова была поручиться, что минула целая вечность, — так вот, эти буйные чувства, а также порождаемые ими мрачные мысли, судорожно скользили исключительно вокруг одного предмета — нашего с вами туманного будущего.
Даже не знаю, что на меня нашло тогда, а главное — отчего это случилось, но тотчас по свершении сего таинственного происшествия мне внезапно явилась дерзкая мысль, что сам Господь послал мне условный знак. В самом деле, все было настолько странным, что я не могла подыскать этому иного, более логичного объяснения, и моя первоначальная догадка укреплялась во мне с каждым днем все сильнее, до тех пор, пока не превратилась в непоколебимое убеждение. Определенно, то было знамение свыше, не иначе.