— О том, что ты постигла чувства Марии слишком поздно, когда тебе уже некому предложить свое сочувствие, — предположила Шарлотта. — Не эта ли мысль тебя огорчает, милая сестрица?
— О, нет! — с жаром воскликнула Элизабет. — Хотя мое «прозрение» и не облегчит участи Марии, это верно, я совершенно убеждена, что оно явилось как нельзя более своевременно. Ведь, в сущности, случись это раньше — ничего бы не изменилось. Нет, моя дорогая Шарлотта. Говоря по совести, меня беспокоит совсем другое.
— Что же? — спросила Шарлотта, продолжавшая вести этот несколько странный разговор; остальные сестры и брат все это время сидели фактически неподвижно, всем своим видом выдавая совершеннейшее недоумение, за исключением, быть может, лишь Эмили, которой уже доводилось слышать подобные речи из уст Марии.
— Мне невыразимо жаль, — ответила Элизабет с грустью, — что в эти минуты, быть может, последние, что суждено провести нам вместе, никто из вас не может вполне понять и разделить моих чувств! Однако я уповаю, что рано или поздно это случится с каждым из вас.
— Почему ты так думаешь, Лиззи? — снова спросила Шарлотта.
— Ты не вполне права, милая сестрица, когда утверждаешь, будто я и в самом деле так думаю. Я говорила лишь о том, что хотела бы, чтобы все случилось именно так. Всем вам понадобится воля и мужество для достойной жизни, но я имела возможность убедиться вполне, что лишь чистая божественная благодать дает человеку поистине неиссякаемый источник дивной внутренней силы, способной поддержать мужество и волю в должной мере. Господь наш бесконечно добр и могущественен. Он неизменно обращает свой светлый лик ко всем, кто ищет у него утешения и зашиты, и милостиво посылает свое бесценное благословение всем, кто действительно в нем нуждается.
— Милая Лиззи! — заговорила Шарлотта возбужденно. — Значит ли это, что Господь оградит нас от тех роковых сил, которые преследуют нашу семью?
— Роковые силы? Ах да… мое недавнее видение… совсем забыла о нем… К сожалению, моя дорогая Шарлотта, здесь ничего не поделаешь. Роковые силы — служители самой Судьбы. И, как мы все видим, они давно ведут с нами свою коварную игру: сначала злополучный рок свел в могилу нашу добрейшую матушку, затем та же участь постигла нашу любимую сестрицу Марию, а в скором времени настанет мой черед…
— Не говори так, Элиза, — вмешалась Эмили, — никто не знает, как все обернется.
— Нет, милая Эмили. Я чувствую, что так оно и будет. Ну да Бог с ним. Сейчас речь не об этом. Я говорила о непобедимости роковых сил. Всем нам придется признать справедливость этого утверждения, ничего не поделаешь. Однако повторяю: доброта и милосердие Господа безграничны. Он всегда видит страждущих и всегда помогает им, укрепляя их силы и дух. Все, что требуется человеку, — это истинная, безоговорочная вера. Только при соблюдении этого непременного условия Создатель щедро оделяет нас своей всемогущей благодатью.
— Стало быть, Господь отнюдь не стремится избавить человека от бед и напастей, — заметила Шарлотта, — но лишь помогает ему их преодолеть.
— На этот раз, милая сестрица, ты совершенно права, — ответила Элизабет. — И в этом смысле я, кажется, начинаю постигать назначение моего странного видения. Это — своего рода предупреждение, посланное самим Господом. Благодаря Его условному знаку все мы будем заранее готовы к тому, чтобы в надлежащие сроки каждый из нас как можно более достойно встретил свою неизбежную участь.
— Скажи-ка, милая Лиззи, — пролепетала Шарлотта на ухо Элизабет, стараясь, чтобы остальные ее не услышали, — а удалось ли тебе припомнить подробности твоего видения?
— К сожалению, нет, моя дорогая, — ответила Элизабет столь же тихо, но все же вслух, видимо, не считая необходимым что-либо скрывать. — Скорее всего, мне уже никогда не доведется вспомнить детали. Для этого необходимо, чтобы видение явилось мне снова, и даже если предположить, что это случится, гарантии успеха нет никакой. Ты ведь, должно быть, не забыла, милая Шарлотта, тот странный случай на веранде в саду Коуэн-Бриджа — мое внезапное озарение?
— Еще бы, сестрица! — оживилась Шарлотта, — Мне кажется, я никогда этого не забуду!
— Так вот, — продолжала Элизабет, — как ты помнишь, даже в том случае у меня ничего не вышло. Мое озарение, очевидно, прошло впустую, ибо его результаты никак не отразились в моей памяти. Теперь же новое повторение подобного чуда едва ли возможно: наверное, уже очень скоро душа моя предстанет перед самим Создателем. Однако не огорчайтесь, мои дорогие. Самое главное из того, что вам надлежит знать, вам уже известно. И я верю, что Господь найдет новый способ предостеречь вас против злых сил. Он просто изберет для этой цели другого, более подходящего посредника, чем я — только и всего. Не сомневаюсь — так оно и будет! И надеюсь, что у вас также нет никаких сомнений на этот счет! Господь да благословит вас, о, мои дорогие, и да ниспошлет каждому из вас ту беспредельную силу Великой Любви, коей Он столь щедро одарил Марию и меня!
…Элизабет Бронте скончалась 15 июня 1825 года — через пару недель по возвращении ее сестер Шарлотты и Эмили из живописных глубин Ланкашира. Ее похоронили в фамильной усыпальнице при церкви святого Михаила — той, где служил преподобный Патрик Бронте, и под могучим сводом которой уже мирно покоились две благословенные Марии — мать и дочь. Кончина Элизабет явилась для славного семейства Бронте не менее ощутимым ударом, нежели была, в свой черед, потеря каждой из этих двоих.
Лето 1830 года, ворвавшись в мирный поток жизни скромного пасторского семейства стремительно и незаметно, принесло с собой унылую череду новых тревог и забот, источником которых явилась внезапная свирепая болезнь преподобного Патрика Бронте. Обстоятельство это казалось тем печальнее, что явилось для обитателей пастората фактически совершенной неожиданностью. Поскольку природа обошлась с мистером Бронте весьма щедро, наделив его достаточно крепким организмом, а безупречно строгий образ жизни верно обеспечивал пастору телесное здоровье, этот джентльмен по праву мог похвалиться своей отменной устойчивостью в противостоянии недугам.
До сих пор ничто не представляло реальной угрозы его здоровью, за исключением, пожалуй, лишь досадных проблем с пищеварением да злополучной болезни глаз, которая, к глубочайшему прискорбию хозяина, обнаруживала себя все ярче и опаснее, вопреки тщетным попыткам ее излечения. Небольшие же недомогания случались с ним крайне редко и протекали преимущественно в безобидной, стушеванной форме, а то и вовсе незаметно. И вот теперь коварная простуда, осложненная букетом тяжких воспалений, в одночасье свалила могучего, непокорного болезням титана.
…В ту ночь (с 21 на 22 июня) обязательная и хлопотливая Табби — новая служанка, нанятая преподобным Патриком Бронте, — неотступно дежурила возле ложа больного хозяина. То была весьма необычная, странная ночь. И было трудно сказать, в чем, собственно, эта странность проявлялась: в на редкость беспокойном ли сне мистера Бронте, или же в самой окружающей атмосфере, как с тревогою ощутила Табби, несущей в себе нечто непостижимо-зловещее. Скорее всего, совокупность и того и другого искусно нагнетала весь ужас смятения.
Наутро в покои достопочтенного Патрика Бронте явилась мисс Брэнуэлл, готовая сменить на посту изрядно утомленную служанку. При этом Элизабет Брэнуэлл была вынуждена пойти против собственной природы, превозмогая панический страх перед простудой, и даже игнорируя существенный риск получить заразу от зятя.
Табби с видимой неохотой покинула хозяина и отправилась на кухню, где ее ожидали повседневные обязанности, а Элизабет Брэнуэлл осталась у одра болезни достопочтенного Патрика Бронте.
Мистер Бронте то и дело стонал и корчился во сне, подтверждая порой эти своеобразные признаки жизни нечленораздельным бормотанием, но вдруг как-то резко смолк, оборвав очередную невнятную реплику на полуслове. При этом он бессознательно закатил глаза и широко открыл рот, судорожно глотая воздух. Не на шутку встревоженная мисс Брэнуэлл тотчас схватилась за его пульс — сердцебиение оказалось очень слабым — совершенно произвольного ритма удары едва прощупывались, промежутки между ними увеличились с наиопаснейшей стремительностью, и столь же стремительно и неотступно истаивало дыхание пастора. Тщетны были отчаянные попытки мисс Брэнуэлл растормошить достопочтенного родственника, привести его в чувства.
Кровь отлила от висков мистера Бронте, и его лицо стало мертвенно бледным, суровый взгляд его застыл в неподвижном положении, дыхание внезапно прервалось, и в то же мгновение Элизабет Брэнуэлл почудилось, что сердце зятя остановилось. «О, Боже! — с невыразимой тревогой подумала она. — Неужели это конец? Силы небесные! Возможно ли выдержать такое?» Исполненный отчаяния, рассеянный взгляд мисс Брэнуэлл невольно упал на массивные старинные часы, отделанные незатейливой узорной резьбою, висящие над изголовьем кровати достопочтенного Патрика Бронте, — неутомимые изящные стрелки показывали около половины девятого.
…Было около половины девятого утра. Табби, порядком изнуренная выпавшим на ее долю ночным бдением, как раз вернулась на кухню и принялась за приготовление хрустящих чайных лепешек — излюбленного лакомства ее юных хозяек. Здесь же находилась и Шарлотта, одетая в простенькое холщовое платье. Девочка усердно старалась помочь служанке в ее неприхотливом деле, догадываясь, сколь нелегко пришлось ей минувшей ночью.
Вдруг неожиданно раздался странный размеренный и, в то же время, настойчивый стук в наружную дверь. Табби, не мешкая, отправилась отворять непрошенному гостю.
На пороге показался угрюмый, мрачный незнакомец, имевший вид почтенного старца. Во внешности пришедшего было нечто такое, что с первого же взгляда неприятно поражало и, более того, наводило неизмеримый страх: быть может, чрезмерная до неестественности суровость, лежащая на всем его облике и сковывающая холодной маской надменной неприступности его неприятные, словно высеченные из грубого неотесанного камня черты.