Это впечатление идеально дополняло облачение незнакомца, в котором, собственно, не было ничего странного, однако в сочетании с его весьма незаурядной наружностью оно выглядело как-то слишком дико, и эта неописуемая дикость ошеломила бы, вероятно, даже самого убежденного скептика и напугала бы самого невозмутимого стоика. Особенно эффектно смотрелась на старце длинная черная мантия, свободно развевающаяся на порывистом ветру и отливающая зловещим блеском в ослепительном отсвете серебристых молний, то и дело полыхавших за его спиной в проеме отворенной двери.
— Здесь ли живет пастор? — прямо с крыльца осведомился пришедший, окинув суровым взглядом присутствующих.
— Да, — ответила Табби, стараясь сохранить самообладание.
— Я желаю видеть его.
— Он очень болен и лежит в постели.
— У меня есть к нему поручение.
— От кого?
— От Господа.
— От кого? — переспросила встревоженная Табби.
— От ГОСПОДА, — повторил незнакомец и совсем уже устрашающим загробным голосом продолжат: — Он велел мне сказать, что жених идет, и мы должны готовиться встретить его; что веревки скоро будут порваны и золотая чаша разбита; что кувшин будет разбит у колодца.
Сказав это, старец внезапно развернулся и ушел, оставив немало озадаченную Табби и совершенно пораженную Шарлотту, которая явилась непосредственной свидетельницей всего этого странного происшествия, в мучительном раздумье.
— Кто этот человек, Табби? — спросила Шарлотта, утерев невольные слезы, вызванные столь неожиданным потрясением. — Знала ли ты его прежде?
— Нет, мисс, — ответила Табби. — Никогда прежде не видала его и никого, похожего на него.
…Патрик Бронте возвращался к жизни медленно и постепенно, словно пробуждаясь от вечного сна. Все вокруг казалось ему каким-то нереальным, подернутым прозрачной легкой дымкой, отдающей дивным розовым отсветом, сквозь который смутно проступали знакомые предметы, узнаваемые теперь хозяином с большим трудом. Ему повсюду виделось беспрестанное живое движение, где каждая деталь внешней обстановки то стремительно расплывалась до неимоверных размеров, то, наоборот, интенсивно уменьшалась, как бы растворяясь в полумраке. Окружающая действительность заблистала вдруг совершенно новыми свежими красками, постоянно принимая удивительные причудливые формы.
Вот в нескольких ярдах от изголовья его кровати сидит Элизабет Брэнуэлл. Руки ее молитвенно сложены на груди, взор вознесен ввысь в немой благодарности к великому Творцу. Теперь это вовсе не та чопорная пожилая женщина, что обитала здесь последние годы, присматривая за его детьми, — нет! В эти минуты она казалась мистеру Бронте молодой, цветущей красавицей, какой она запомнилась ему двадцать лет назад, — в ту далекую пору, когда он вместе со своей дражайшей супругой покинул шумный, роскошный Пензанс…
— Как вы себя чувствуете, мистер Бронте? — участливо поинтересовалась Элизабет Брэнуэлл.
— Благодарю за заботу, — ответил пастор. — По правде говоря, я чувствую себя примерно так же, как если бы я был незадачливым гребцом, отчаянно пытающимся спасти свое убогое, обреченное на гибель суденышко, волею Судьбы оказавшееся в открытом морском пространстве в самый разгар грозового шторма.
— Вот как? Что ж! Искренне надеюсь, что в действительности все выйдет не столь мрачно, как вы изволите утверждать. Может статься, счастливый случай не позволит грянуть беде и вынесет ваше суденышко целым и невредимым из суровых недр безрассудной морской стихии на ровную, безопасную поверхность. По крайней мере, нынче мне довелось убедиться наверняка в том, что с нами порой происходят самые настоящие чудеса. То, что свершилось с вами, мистер Бронте, — самое верное тому подтверждение: вы ведь остались живы, несмотря ни на что, и, я полагаю, это главное. Признаться, был такой момент, когда мне уж подумалось…
— Что милостивый Господь призвал меня в свое вечное и бесконечное Царствие, не так ли, мисс Брэнуэлл?.. Но этого не случилось, а значит, такова Его воля.
— Несомненно, — ответила Элизабет Брэнуэлл с нескрываемым воодушевлением. — И я определенно рада, что произошло именно так.
— Мисс Брэнуэлл, — серьезно проговорил преподобный Патрик Бронте, — неужто вам и в самом деле небезразлична моя участь?
— Разумеется, небезразлична. Вы, сэр, и мои милые племянники — вот единственная нить, что связывает меня с моей бедной умершей сестрой.
— В таком случае, — сказал ее достопочтенный зять, — моя кончина должна была обрадовать вас куда больше, чем мое выздоровление.
— Должно быть, вы говорите так потому, что таите в сердце надежду обрести свое последнее пристанище возле любимой жены и безвременно усопших дочерей. Вы, верно, полагаете, что для всех вас будет лучше, если это произойдет скорее. Во всяком случае, только так можно объяснить ваши последние слова. Но вы не правы: ваше общество куда необходимее здесь, нежели на том свете. Вы нужны моим дорогим племянникам, — тем, что остались жить. Умерших же лучше не беспокоить — теперь они в надежных руках: о них заботится сам Господь.
— Надеюсь, что так оно и есть, — взволнованно ответил Патрик Бронте. — Однако, — добавил он мрачно, — у меня есть основание настаивать на своем возражении. Теперь я совершенно убежден, что было бы много лучше, если бы Господь все же призвал меня давешней ночью или нынче утром; тот факт, что это произойдет позже, страшно гнетет меня. Вас, верно, удивляет это мое признание, мисс, но, поверьте мне, я вполне отдаю себе отчет в своих словах. И дело тут вовсе не во мне самом, будь это иначе — мне было бы все равно, однако здесь речь идет о судьбе моих детей.
— Сказать правду, я не совсем понимаю вас, сэр.
— Весьма сожалею, мисс Брэнуэлл, но едва ли я смогу дать вам внятное объяснение: мне и самому трудно разобраться в том, что произошло, — все как-то слишком сильно запутанно… Минувшей ночью мне приснился странный сон… Нет, мисс, не спрашивайте меня: я не стану передавать вам его содержания… У меня имеются свои причины, по которым я желаю его скрыть, и одним из моих извиняющих обстоятельств в том, что касается этого вопроса, служит то, что мой сон слишком мрачен. Согласен, это слабый довод, не вполне способный оправдать мою, быть может, излишнюю скрытность, но, видите ли, мисс Брэнуэлл, дело не только в этом…
— В чем же еще, сэр?! — взволнованно спросила его свояченица.
— Мне не раз доводилось слышать о том, что иные сны являют собой тайные небесные знамения. Так вот, мисс Брэнуэлл, я убежден — то, что мне привиделось нынче ночью, имеет самое непосредственное отношение к судьбе каждого члена моей семьи.
— Означают ли ваши слова, что я также принадлежу к сему почетному списку? — мисс Брэнуэлл попыталась улыбнуться, но вместо этого ее лицо отразило лишь горькую гримасу.
— Я ведь сказал: это относится ко всем представителям рода Бронте. Насколько мне известно, мисс, ваша фамилия Брэнуэлл, и если вы только не решились пойти на великий риск и не обяжете себя разделить нашу участь, то можете быть за себя спокойны — вы в полной безопасности, впрочем, как и все ваши пензансские родственники.
— Видно, вы плохо знаете меня, сэр, — с жаром возразила Элизабет Брэнуэлл, — а потому не беритесь утверждать ничего подобного. Вы нанесли мне незаслуженное оскорбление, которого, случись это при иных обстоятельствах, я бы вам нипочем не простила… Однако забудем об этом… Лучше поведайте мне, мистер Бронте, какие, собственно, тревоги гнетут ваше сердце.
— Главным образом, все мои тревоги связаны с судьбой моих детей. До сих пор я не придавал особого значения своим сновидениям: я исповедую строгую протестантскую религию и полагаюсь лишь на волю Господа. Никто из нас не избежит той участи, какая уготована нам Его безраздельною властью. Но сейчас мне невыразимо тяжело говорить об этом… Мой последний сон никак нельзя объявить обычным. Все его образы были столь яркими и натуральными, будто бы все это происходило на самом деле.
— Вы и сейчас помните ваш сон со всеми соответствующими подробностями?
— О, да! В памяти моей совершенно ясно и отчетливо встают все детали моего сновидения. Но, как я уже сказал, я не могу и даже не чувствую себя вправе открыть их вам. Стало быть, все, что вам остается — это поверить мне на слово.
— Неужели, любезный сэр, дело обстоит столь серьезно?
— Серьезнее, чем вы можете представить.
— Коли вы отказываетесь изложить свой сон в подробностях, так скажите хотя бы, в чем его основной смысл? В чем именно заключена причина ваших опасений?
— Мисс Брэнуэлл, — изрек Патрик Бронте наисерьезнейшим тоном, — вы, вероятно, должны понимать, сколь обременительную ответственность налагаете на себя своим настойчивым любопытством. То, что вы стремитесь выведать у меня всеми возможными способами, — а я-то знаю — вы всерьез намереваетесь сделать это: ваши возбужденно горящие глаза выдают ваше намерение, и, я уверен, вы нипочем не уйдете, пока не добьетесь своего… Так вот, то, что вы желаете знать, — великая тайна. Поскольку, как мне уже довелось убедиться, вы настроены решительно, я поведаю вам ее сущностный смысл. Но остерегайтесь требовать большего — подобные затеи не приведут ни к чему путному. Вы узнаете ровно столько, сколько я посчитаю нужным вам сообщить — ни словом больше… И, прежде всего, вы должны поклясться на Библии, что сохраните тайну.
— Если и в самом деле все настолько серьезно, сэр, я готова дать такую клятву.
Элизабет Брэнуэлл ненадолго отлучилась и вскоре воротилась со Священной книгой в руках. Клятва была принесена чинно, с безукоризненным соблюдением всех соответствующих ритуалов.
— Ну-ну, мисс Брэнуэлл! — с саркастической насмешкой произнес Патрик Бронте. — Верно, вас прямо-таки распирает от любопытства, коли вы без малейших колебаний согласились дать столь серьезную и ответственную клятву; а ведь для этого требуется достаточно мужества и решительности… Не могу взять в толк одного: к чему вам понадобилась моя тайна? Какой прок вы в ней усматриваете? Я ведь уже говорил: вам нечего опасаться, ведь вы не связаны напрямую с нашим родом… Ну да ладно. Я дал слово посвятить вас в подлинную сущность всей этой невероятной мистики — и я