— Значит ли это, что ваше преподобие все же находит себе тайную опору в мысли о победном торжестве могущественной власти Господа над неумолимым коварством злополучных роковых сил? И следует ли из этих ваших слов то, что мне так хотелось услышать от вас, мистер Бронте, на протяжении всего нашего разговора — возможность счастливого избавления нашей семьи?
— Видите ли, сударыня, — протянул Патрик Бронте задумчиво и отстраненно, — есть одно обстоятельство, которое… Впрочем, я не должен об этом говорить, прошу прощения.
— Ну уж нет, мистер Бронте, так не пойдет! — возмутилась Элизабет Брэнуэлл. — Коли уж вы завели этот разговор — извольте продолжать! Так о каком, собственно, обстоятельстве идет речь?
— Еще раз прошу меня простить, мисс Брэнуэлл, но то, о чем вы спрашиваете, носит слишком личный характер, чтобы говорить об этом так просто. Но в одном вы правы: я сам допустил непростительную оплошность, затеяв этот разговор. Бесспорно, в этом я виноват, а потому полагаю своим долгом хоть как-то загладить свою вину и в этом смысле не могу придумать ничего лучшего, кроме того, чтобы позволить себе частично удовлетворить ваш интерес. Я говорю сейчас о вашем последнем вопросе, касательном обстоятельства или вернее — условия, неукоснительное соблюдение которого может воспрепятствовать коварному вмешательству роковых сил.
— Надеюсь, мистер Бронте, это условие пощадит вас? Стало быть, для нас возможен иной выход, дарующий благополучное избавление нашему роду и в то же время — не требующий столь страшной, немыслимой жертвы, как ваша жизнь?
— Моя жизнь?! — возбужденно воскликнул Патрик Бронте. — Да, сударыня, вы правы: исполнение оговоренного условия отменяет обязательную жертву моей жизни, но какой ценой?! Требование, предъявляемое Высшими Силами взамен этой жертвы, невыполнимо в принципе.
Я совершенно убежден: ни один из моих детей не сможет выдержать такого тяжелого морального испытания. Скажу больше: вероятно, никто из живущих в мире людей не способен на подобный подвиг — для этого нужно отважиться перешагнуть через естественную человеческую природу. Прошу вас, мисс Брэнуэлл, не делайте бесплодных попыток выведать у меня суть этого жестокого условия, — этим вы все равно ничего не добьетесь, ибо нынче ночью я дал Всевышнему священное обещание держать его в строжайшей тайне от всех своих домочадцев, не говоря уже о посторонних людях. И, если я ненароком нарушу свое слово, тогда злополучное возмездие свершится в одночасье. Как видите, любезная свояченица, я имею вполне весомое основание скрывать от вас все подробные детали этого дела. И я сдержу свое обещание: буду молчать, ибо это — мой непреложный долг перед Всевышним.
— Но, мистер Бронте, — снова вмешалась Элизабет Брэнуэлл, — правильно ли я поняла вас? Вы ведь сейчас сказали, что в условии избавления вашего рода кроется опасность — так ли это? А коли так, сэр, как я полагаю, угроза опасности не обойдет и мою персону. Стало быть, и мне следует остерегаться возможных последствий неосторожного поведения?
— О нет, мисс Брэнуэлл, не думаю, — возразил Патрик Бронте. — Вы — женщина благоразумная и осмотрительная или, во всяком случае, производите впечатление таковой. А посему, я полагаю, что едва ли вам, уважаемая мисс Брэнуэлл, следует опасаться за свою участь. Реальная опасность упомянутого условия грозит только тем членам нашей семьи, кто способен испытывать сильные чувства, а, насколько мне дано судить, за вами ничего подобного не наблюдалось.
— Ну, об этом судить не вам, мистер Бронте, — возразила мисс Брэнуэлл. — А что, сэр, это условие, о котором идет речь, и в самом деле так уж непреложно? Нельзя ли прибегнуть к какому-нибудь хитроумному средству, чтобы его отменить и при этом прервать давление роковых сил над нашим родом?
— О чем вы, сударыня?! — воскликнул ее немало ошеломленный зять. — Уж не вообразили ли вы себя великой жрицей праведного Суда, способной обмануть роковые силы?! Ну, нет, мэм, ничего не выйдет! — он отчаянно вздохнул. — Всем нам рано или поздно приходится мириться с неизбежным, и мы с вами, любезная мисс Брэнуэлл, отнюдь не исключение. Впрочем, — добавил мистер Бронте приглушенным голосом, — должен признать, ваш последний вопрос не так уж безрассуден, как может показаться на первый взгляд. В нем определенно содержится доля здравого смысла.
— Вот как? — Элизабет Брэнуэлл с опаской взглянула на своего достопочтенного родственника.
— Сударыня, — продолжал пастор очень серьезно, — в этой жизни мне предстоит тяжкое жестокое испытание; я в этом убежден. Но хуже всего то… О, Господи, как возможно такое снести? Ведь мне известно условие, строгое соблюдение которого дарует спасение тем представителям моего рода, кто будет неизменно его придерживаться! И все же, наверное, мне не достанет — нет, не достанет мужества открыть это условие кому бы то ни было из моих близких по той простой причине, что повседневная жизнь того, кто станет пытаться его исполнить, может превратиться в сплошной кошмар. Разумеется, я не желаю подобной участи ни для кого из моих детей, а потому я должен молчать.
— О, Боже! — в отчаянии воскликнула мисс Брэнуэлл. — Что станется с нами со всеми?!
— Прошу вас, мисс Брэнуэлл: не надрывайте мне сердце. Можете поверить: мне и без того приходится не сладко! Так избавьте же меня хотя бы от обязанности утешать вас!
Патрик Бронте продолжат лежать на кровати с открытыми глазами, в которых теперь застыло неподдельное выражение настоящего ужаса, отчетливо улавливаемое в его тяжелом неподвижном взгляде, устремленном в потолок, а быть может, как показалось в это мгновение мисс Брэнуэлл, — проникшем-таки сквозь убогую черепичную кровлю пастората и посланном в неизмеримые небесные выси, прямо к самому Господу Богу. Губы хозяина судорожно зашевелились. Казалось, все его существо было подчинено единому страстному порыву творить Великую Вселенскую Молитву.
— Простите, сударыня, — проговорил он через некоторое время будто бы сквозь дрему, — коли я ненароком обидел вас: видит Бог, я не хотел. Но, коль скоро вам нужна поддержка, вы обратились не по адресу. Я могу дать вам только один совет: последуйте моему примеру, положитесь на милость Всевышнего.
— Но, сэр, — не унималась его свояченица, — неужели и в самом деле все мы обречены? Неужели у нас нет выбора?
Ради всего святого, мистер Бронте, откройте мне заветный смысл этого злополучного условия!
— Но я не могу… никак не могу решиться на столь откровенное признание: одно неосторожное слово может очень скоро погубить всех нас. И все же, мисс Брэнуэлл, даже в нашем случае еще есть светлая надежда, пусть призрачная, зыбкая, но тем не менее она существует.
— Что вы имеете в виду, сэр?
— Только то, что я сейчас сказал, сударыня. Я всего лишь отвечаю на ваш же вопрос, в котором, как я уже недавно отметил, усматривается оттенок здравого смысла. Вы были правы, мисс Брэнуэлл, в отношении возможности отмены того сурового условия, коего должны придерживаться все мои близкие: такая возможность и впрямь существует, но, к сожалению, она слишком ненадежна, чтобы слепо и безоговорочно полагаться на нее. К тому же и в этом случае нет никакой гарантии, что дело примет благоприятный для нас поворот. Все может обернуться совсем не так, как нам бы того хотелось.
— Полагаю, — с горькой досадой сказала мисс Брэнуэлл, — вы не считаете разумным открыть мне и эту тайну так же, как умолчали обо всем прочем? О какой возможности вы говорите, сэр, и чем она опасна?
— Честное слово, сударыня, вы неисправимы. Остерегайтесь давать волю своему любопытству — не то оно вас погубит, попомните мое слово. Впрочем, на сей раз у меня вовсе не было намерения скрывать от вас суть дела, ибо, за незнанием остального, вы не представите реальной угрозы моей семье, которая должна непременно остаться в неведении касательно всех деталей давешнего разговора. Итак, мисс Брэнуэлл, я отвечу на ваш вопрос, хоть он и излишне дерзок; с этих пор вы станете хранительницей великой тайны, в заповедные пределы которой не будет доступа никому иному отныне и вовек — помните об этом, не то вас постигнет жестокая кара.
Слушайте же! Единственная возможность спасения нашего рода забрезжит на печальном, сумрачном горизонте нашего семейного очага лишь в том случае, если кто-либо из моих потомков догадается-таки о злополучном условии, — том самом, соблюдение которого может так или иначе воспрепятствовать неумолимому вмешательству роковых сил.
— И тогда жестокое родовое проклятие минует наш род? — с надеждой вопросила Элизабет Брэнуэлл.
— Едва ли, мисс Брэнуэлл, — ответил ее зять, глубоко вздохнув. — Повторяю: Вездесущий Рок так просто не отступится от нас. Но насколько мне дано понять тот тайный знак, что был ниспослан мне свыше нынче ночью, если какой-либо представитель младшего поколения моего рода сможет раскрыть для себя смысл упомянутого условия, то оно тотчас перестанет действовать. Однако же, полагаю, что это обстоятельство отнюдь не упростит ситуации, ибо в таком случае на смену прежнему условию неизбежно явится иное, быть может, менее жестокое, чем первое, и все-таки, вероятно, столь же коварное… нет, я решительно убежден — еще более коварное и опасное. Ведь сущностный смысл его, по всей видимости, погребенный в мрачной усыпальнице небытия, скрыт даже от меня… К сожалению, здесь ничего уже не поделаешь!
— Печальная перспектива! — согласилась мисс Брэнуэлл. — Однако, любезный сэр, и в этом случае не исключена возможность счастливого стечения обстоятельств, верно?
— Что ж, — произнес Патрик Бронте, окинув свояченицу удовлетворенным взглядом, — мне положительно нравится ваш природный оптимизм, хотя, справедливости ради, должен сказать, что это, пожалуй, едва ли не единственное ваше качество, заслуживающее поощрения; ну да ладно… Быть может, отчасти вы и правы, сударыня: хотелось бы надеяться на лучшее. Но, мне думается — и не без основания, — что все это слишком уж невероятно. Судите сами, мисс Брэнуэлл: предположим, кому-либо из моих детей удастся осознать смысл того рокового условия. Но ведь одного этого слишком мало для его безоговорочной отмены: необходимо поверить в непреложную истинность этого условия, принять его как должное, что, в сущности, весьма и весьма затруднительно. В противном же случае его разрушительные чары не утратят своей действенной силы, и все останется по-прежнему. Скорее всего, так оно и будет. Однако даже если допустить противоположный вариант, то есть ситуацию, когда условие возможного спасения нашего рода будет осознанно, обдуманно и принято вполне, — то с того самого момента, как это случится, все усилия будут неизбежно направлены к его беспрекословному соблюдению. А значит — устремятся не в то русло, ведь никому из моих детей и в голову не придет та маленькая хитрость, о которой известно лишь нам с вами, сударыня, — возможность его отмены. Но, как я уже неоднократно предупреждал вас, мы должны молчать. Иначе наша излишняя словоохотливость сыграет с нами прескверную шутку — уничтожит даже малейший шанс на спасение семьи. Так что, сделайте милость, сударыня, исполните свое обещание. Помните: вы поклялись на Библии хранить тайну.