Глава VII. Опыты юности
Теперь Шарлотта снова оказалась в привычной домашней обстановке, в окружении родных и бесконечно любимых ею людей — ко всеобщему удовольствию.
Впервые увидев сестру после долгой разлуки, Эмили и Энн не могли надивиться тому, сколь разительная перемена произошла в облике Шарлотты со времени ее отъезда в Роу Хед. Ее движения обрели удивительное изящество и непринужденность, каковых раньше за ней не наблюдалось. Результат роухедской шлифовки манер оказался поистине поразительным.
— Браво, дорогая сестрица! — воскликнула Эмили, не удержавшись от соблазна выразить свой пылкий восторг в шутливой форме. — Еще немного — и ты станешь настоящей светской дамой.
Будущая светская дама склонилась в грациозном реверансе, давая сестрам понять, что сей остроумный комплимент оценен вполне.
Вновь прибывшая странница сейчас же обнаружила, что и у нее появился немалый повод для удивления — весьма приятный: за время ее отсутствия Эмили и Энн заметно повзрослели, похорошели. Природа делала свое незамысловатое дело исправно: из угловатых, неказистых девочек-подростков постепенно формировались милые и привлекательные юные леди. Шарлотта, словно завороженная, любовалась сестрами, не будучи в силах отвести от них восторженного взгляда. «Что бы там ни говорили всякие представители толпы людской — разумные и неразумные, — подумала она, — да только неверно общепринятое мнение, будто правильная красота всего милее. Разве мои дражайшие сестрицы — не самое лучшее тому опровержение?»
В самом деле, обе младшие барышни Бронте вовсе не были идеальными красавицами, чья внешность соответствовала бы всем установленным требованиям той поры. Они парадоксальным образом походили и — в то же время — не походили друг на друга. В силу индивидуальных природных особенностей каждой из двух сестер, четырнадцатилетняя Эмили и двенадцатилетняя Энн развивались практически вровень. Несмотря на возрастную разницу между ними и Шарлоттой, правда, незначительную, однако же, в тот период особенно ощутимую, обе они уже тогда превосходили ее ростом.
Это были прелестные стройные создания, черты которых дышали ясным незаурядным умом и были исполнены неоспоримого достоинства, проявлявшегося также в их манерах, которые тем не менее пока что не были безупречными и явно нуждались в отточке. У обеих были длинные шелковистые темные волосы, уложенные в разные прически: густая, тяжелая копна пышных глянцевых, черных, как смоль, локонов Эмили ниспадала на плечи множеством мелких, струящихся завитков; мягкие, более светлого, чем у Эмили, оттенка кудри Энн были заплетены в тугую косу и опрятно прибраны к затылку.
Лица их казались милыми и привлекательными, однако их нездоровая бледность и резко выделявшаяся неправильность черт препятствовали возможности назвать их красивыми. Тем не менее лица эти, так же, впрочем, как и лицо Шарлотты, были отнюдь не лишены своеобразного обаяния, значительная часть которого у младших дочерей гавортского пастора, как и у их старшей сестры, исходила от глаз — живых, блестящих, выразительных. Именно глаза — несколько раскосые, словно у молодых газелей, мягкого светло-коричневого оттенка и красивого глубокого разреза, обрамленные длинными черными ресницами — делали сестер Бронте поразительно похожими друг на друга и составляли неоспоримую гордость каждой из них. Гордость эта неизмеримо усиливалась у них сознанием того факта, что бездонные газельи глаза достались всем троим по наследству от их покойной бабушки Элис Мак-Клори, матери достопочтенного Патрика Бронте, которая в свое время слыла первой красавицей ирландской округи.
— Чем же вы занимались в мое отсутствие, милые сестрицы? — спросила Шарлотта, словно бы внезапно пробудившаяся от волшебных чар.
— Да так, ничем особенным. Всякими глупыми пустяками, — попыталась уклониться от ответа Энн.
Вскоре, однако, все разъяснилось. Покуда старшая Бронте училась в Роухедской школе, младшие сестры, всецело поглощенные собственным воображением, пребывали в новой вымышленной ими же самими фантастической стране, которую они нарекли Гондалом. Эмили и Энн разбили Гондал на несколько независимых королевств и населили каждое королевство множеством жителей самого различного социального положения и рода занятий.
И вот с того дня, как пылкое, порывистое Воображение девушек вызвало к жизни Гондал и гондалцев, их прелестные создательницы с небывалым дотоле воодушевлением ежечасно вновь и вновь уносились, подгоняемые неистово-разгоряченной Фантазией, к заветному побережью, на север Тихого океана. Здесь, среди величественных суровых скал и диких угрюмых ущелий, под низко нависшим свинцовым небом легендарного Гондала, развертывались временами самые бурные и кипучие первозданные страсти — в духе лихих, захватывающих гомеровских сказаний. Жители воображаемой страны регулярно совершали военные набеги на соседние королевства, отважно сражались с врагами, отчаянно томились в темницах, а также попадались в коварные любовные сети.
Эта новая игра, затеянная Эмили и Энн, оказалась столь заманчивой и увлекательной, что сразу же живо захлестнула буйное воображение прибывшей из Роу Хеда Шарлотты. Девушка с возрастающим интересом наблюдала за странными занятиями сестер и была столь стремительно и неотступно заинтригована ими, что вскоре она сама, в союзе с их единственным братом Патриком Брэнуэллом, создала собственную, независимую от Гондала, вымышленную фантастическую страну, нареченную Ангрией.
В то время как славный Гондал постоянно полнился разнообразными героями, воображаемым миром Ангрии правил обаятельный и коварный герцог Заморна, яркий и весьма характерный облик которого явился своеобразной данью поэзии Байрона, усердно и кропотливо изучаемой в ту пору юными Бронте. Именно вокруг Заморны — сего таинственного властителя необузданных, беззаконных страстей — и разворачивались все ангрианские события. Решительный, остроумный Патрик Брэнуэлл толково руководил Заморной в военных походах своего славного героя; ответственной же за сердце героя — за его многочисленные любовные приключения, вносящие разнообразие в его счастливую семейную жизнь с законной супругой, — разумеется, была Шарлотта.
Все юные Бронте с величайшим наслаждением предавались своим бесхитростным литературным играм. «Мало кто поверит, — написала Шарлотта в своем дневнике, — что воображаемая радость может доставить столько счастья».
И все же Шарлотта, куда более щепетильная и практичная, нежели ее сестры, в вопросах, касательных обязательной необходимости образования, была гораздо ближе младших пасторских дочерей к реальной действительности с ее всевозможными перипетиями. Девушке на собственном примере довелось убедиться вполне, сколь бесценными сокровищами наполняется жизненный багаж человека, совершенствующего свои познания. Потому-то старшая мисс Бронте не позволяла себе, следуя примеру своих сестер, всецело окунуться в собственную фантазию, утопая в ее дивных чарах, словно в пышных зарослях дикого вереска. Покуда сама она в этот период была лишена возможности продолжить свое образование, она употребила все усилия, чтобы передать приобретенные ею в Роу Хеде новые знания и навыки своим сестрам и брату.
«Отчет об одном дне, — пишет Шарлотта своей подруге Эллен Нассей 21 июля 1832 года, — может служить отчетом обо всех других. Утром от девяти часов до половины первого я занимаюсь с сестрами и рисую; потом мы гуляем до обеда. После обеда я шью до чая, а после чая пишу, читаю, занимаюсь каким-нибудь изящным рукоделием или рисую; вообще провожу время, как мне заблагорассудится. Так чудесно, хотя и несколько монотонно течет моя жизнь <…>».
Рисование стало одним из любимейших занятий юных Бронте. Сестры и брат предавались этому нехитрому ремеслу со столь пылким увлечением, что то явное предпочтение, какое они ему оказывали, тут же бросилось в глаза самому преподобному главе семейства, который, следуя своей природной практичности, по-видимому, весьма склонен был поощрять их новый интерес.
Очень скоро его детям довелось убедиться в этом вполне. Достопочтенный Патрик Бронте расщедрился настолько, что предоставил сыну и дочерям возможность брать частные уроки, регулярно приглашая к ним из соседствующего с Гавортом Лидса учителя рисования. Кроме того, мрачное, уединенное жилище пастора стал посещать преподаватель музыки из Кейлея, которого мистер Бронте нанял для двух своих младших дочерей Эмили и Энн (ибо Шарлотта отнюдь не демонстрировала особого интереса к этому занятию, казавшемуся ей нудным и скучным; она, как и ее брат Патрик Брэнуэлл, предпочитала рисование).
Регулярные визиты преподавателей музыки и рисования внесли заметное оживление в скучные, унылые будни младшего поколения обитателей пастората. Отныне время мирно текло в полезных и разумных занятиях, которые были взаимно приятными для обеих сторон — как для самих наставников, находящих огромное удовольствие в обучении способных и трудолюбивых молодых людей, так и для их усердных, безропотных воспитанников, искренне радовавшихся очередным положительным результатам своих усилий и постоянно поощряемых лестными похвалами учителей.
Преподаватели и в самом деле отнюдь не скупились на похвалы, ибо их ученики вполне того заслуживали. За достаточно короткие сроки младшие барышни Бронте сделали заметные успехи в освоении тончайших премудростей игры на фортепиано; старшая же сестра значительно усовершенствовала навыки художественного мастерства. Но наибольшей благосклонности и одобрения наставника рисования добился их брат Патрик Брэнуэлл.
— Любезный сэр, — сказал однажды сей почтенный господин, обращаясь к отцу семейства, — я чрезвычайно рад сообщить, что дети ваши весьма продвинулись в освоении моего предмета, — настолько, что, полагаю, они едва ли нуждаются теперь в моих наставлениях. Я передал им все тайны этого искусства, которые известны мне самому. Остальное — дело навыка… Знаете, мистер Бронте, мне кажется, из вашего сына мог бы выйти славный художник. Все данные к тому у него налицо.