Незадолго до столь знаменательного события в жизни обитателей гавортского пастората произошло другое событие — не менее знаменательное. Чтобы описать его как можно более просто и понятно, следует вернуться к Патрику Брэнуэллу, которого мы, помнится, оставили блаженно вкушать традиционный семейный чай в тот памятный день, когда сам преподобный Патрик Бронте сообщил ему о своем заветном желании, переросшем к тому времени в непреклонное намерение, отправить его на обучение в Королевскую Академию Художеств.
Это намерение осуществилось вскоре после того, как Шарлотта и Эмили покинули Гаворт и попали под начало почтенной Маргарет Вулер. Патрику Брэнуэллу вручили солидную сумму денег — последние сбережения отца и тетушки — и молодой человек без промедлений отправился в Лондон.
С тех пор, как он уехал, родные не получили от него ни одного письма, и это обстоятельство их нисколько не беспокоило. Они уповали, что их любимец и баловень занят разумным, полезным делом, которому, как они рассудили, он посвящает весь свой досуг — этим, конечно, вполне могло объясняться отсутствие писем (во всяком случае, обитателям гавортского пастората хотелось верить в то, что так оно и было на самом деле).
И вот, некоторое время спустя, юноша вновь появился в гавортском пасторате. Он прибыл как раз в ту пору, когда родные менее всего ожидали его возвращения: в самый разгар учебного сезона.
— Что все это значит, Патрик Брэнуэлл? — такими словами достопочтенный глава семейства приветствовал своего любимого сына едва ли не с порога.
— Мм… — невнятно промычал юноша в ответ.
Патрик Бронте строго сдвинул брови и пронзил сына гневным сверлящим взглядом.
— Что такое?! — сурово прогремел он, стараясь по возможности сохранять самообладание. — Молодой человек, я задал вам вопрос. Извольте сейчас же ответить!
— Мм… — снова протянул его сын в нерешительности. — Признаться, я не совсем понимаю, что, собственно, вы хотите услышать от меня, отец.
— Как это — что? — негодовал хозяин пастората. — Весьма любопытно было бы узнать, каким образом ты здесь оказался?! Ты даже не удосужился известить нас о своем прибытии!
— О-о, дорогой отец. Так-то вы встречаете своего собственного сына. Я гляжу, вы не слишком-то рады меня видеть. Ну да ладно, Господь с вами. Надеюсь, мне будет разрешено войти к себе в комнату? Мне нужно как следует отдохнуть с дороги: я ч-чертовски устал, — заявил Патрик Брэнуэлл, от которого разило перегаром.
— Боже правый! Ты пьян! — воскликнул совершенно опешивший пастор, сопровождая сына в гостиную.
— Вовсе нет! Я всего лишь пропустил кружку-другую нашего славного йоркширского эля в трактире гостиницы «Черный Бык» для храбрости перед тем, как прийти сюда. Вот и все.
— Для храбрости?! Как же это понимать, молодой человек? Ну-с, чего насупился? Докладывай, что там с тобой произошло! Ты, надо полагать, приехал не на каникулы?
— Именно на каникулы, отец, — ответил Патрик Брэнуэлл каким-то отчаянным, отстраненным тоном и, глубоко вздохнув, многозначительно добавил: — Только, боюсь, эти мои каникулы затянутся на неопределенный срок… или, вернее, на определенный. Как бы то ни было, ясно одно: в Лондоне я больше не покажусь!
— Что?! — в бешенстве вскричат достопочтенный Патрик Бронте. — Что ты сказал?! Повтори!
— Ноги моей не будет в этом напыщенном, расфуфыренном городе! — задыхаясь от досады, настаивал юноша.
— Бог мой! — воскликнул его отец в глубочайшем потрясении. — Неужели все пропало?! Неужели тебя выгнали из Королевской Академии Художеств?!
— Выгнали? — Патрик Брэнуэлл как-то странно истерично рассмеялся захлебывающимся, бессодержательным смехом. — Да нет же, отец, еще чего! Просто я сам туда не пошел.
— Как так — не пошел?! Ты в своем уме?!
— Не пошел — ну и ладно. Вы-то сами, сэр, разве меня спросили, прежде чем посылать туда? Вы удосужились хотя бы поинтересоваться, по душе ли это дело вашему сыну? Нет, не удосужились. Вы решили распорядиться моей судьбой, как вам это свойственно — по-хозяйски, вознамерившись направить свое несчастное дитя по той неблагонадежной стезе, какую вам угодно было избрать для этой своей злополучной цели!
— То есть, как это «не пошел — ну и ладно?!» — вскричал пастор, который, должно быть, пропустил мимо ушей последнюю дерзость сына, так как слишком кипел от негодования. — В таком случае, где же те деньги, которые ты получил от нас с тетушкой? Куда ты их дел? Пропил? Ну же — отвечай! — преподобный Патрик Бронте не сводил с юноши испытывающего хмурого взгляда.
— Деньги… — неуверенно проговорил юноша, — Их уже нет… Простите, отец.
— Как это случилось? — допрашивал пастор, задыхаясь от гнева. — Изволь объяснить! Да сядь же на диван, что стоишь, как бедный родственник? Вот так! Теперь говори!
— Видите ли… Так получилось. Сейчас я вам все объясню, только, пожалуйста, успокойтесь! В общем, меня обокрали.
— Обокрали? Как могло такое произойти? И сколько взяли?
— Все до последнего пенни!
— Боже правый! — отчаянно воскликнул достопочтенный Патрик Бронте. — Это все наши средства! Больше мы ничего не сможем тебе дать! Мы разорены!
— Ну, уж и все! — возразил его сын. — Я знаю, что наша тетушка является полноправной владелицей довольно солидного капитала.
— Эти деньги не в счет! Они неприкосновенны! Я надеюсь, что в свое время именно ты, сын мой, унаследуешь их, если, конечно, сумеешь как следует образумиться, — сказал пастор, несколько смягчившись. — Так что же все-таки случилось с той суммой, которую ты получил от нас на этот раз? Мне что-то не верится в правдивость твоего последнего заявления. Должно быть, ты выдумал эту историю об ограблении, чтобы умело скрыть реальное положение вещей — печальные последствия твоего собственного постыдного поведения. А сама попытка утаить свой грех, согласно Священному писанию, является еще большим отягощением совершенного проступка в глазах Господних. Помни об этом, сын мой!
— Да нет же, так оно и было на самом деле, честное слово. Сейчас расскажу по порядку, как это произошло. Я добрался до Лондона в нанятой вами двуколке относительно благополучно, ежели не считать протертых штанов, пришедших в совершенную негодность за несколько дней непрерывного сидения в экипаже, да, кажется, целого века невообразимой скуки… Но далее, до самого обратного пути, мне уже скучать не приходилось. Когда мы подъехали к столице, то увидели, что город оцеплен целой армией таможенных чиновников, двое из которых поспешно подошли к нам и едва не перевернули вверх дном наш экипаж — так старательно они его осматривали. Затем они обшарили меня и моего кучера с ног до головы, после чего Роберта оставили сторожить повозку, а меня повели в полицейское управление. Там, непонятно по какой причине, изъяли половину той суммы, какая была у меня в наличии, и поставили меня на учет, чтобы я в продолжение всего времени своего пребывания в Лондоне регулярно к ним являлся.
— Но к чему им понадобилась такая крупная сумма? — спросил его отец. — И потом — что сталось с остальными деньгами?
— Один из таможенных чиновников старался меня уверить, что такова плата за разрешение на въезд в столицу, но он так и не смог убедить меня в этом. Я полагаю, здесь какой-то подвох, не иначе. Въезд в столицу не мог стоить так дорого. Должно быть, все эти грязные людишки — самые отъявленные мошенники, задумавшие обобрать до нитки несмышленого провинциала. Но беда в том, что у меня не было никаких доказательств в подтверждение моего предположения. Поэтому я был вынужден заплатить этим наглым самодовольным типам, чтобы они поскорее отпустили меня, и мне уже не пришлось бы видеть их препротивные сытые физиономии. Разумеется, с оставшимися деньгами нечего было и думать о Королевской Академии Художеств — она мгновенно превратилась для меня в призрачную Химеру.
— Но что ты сделал с оставшимися деньгами, Патрик Брэнуэлл?
— Ничего, отец, уверяю вас. Я долго и безуспешно пытался найти работу, чтобы хоть как-то возместить понесенные мною убытки. Наконец я арендовал лавку в одном из самых захолустных районов Лондона и на некоторое время подвизался на поприще портретиста — даже сумел заработать и скопить кое-какие деньги, которые не только покрывали плату за аренду, но и оставались на карманные расходы. Однако, как я ни старался восполнить свой утерянный капитал, мои кропотливейшие труды приносили мне лишь жалкие крохи в сравнении с тем, чего я лишился. В полицейское управление, где я должен был регулярно появляться, сообщать о своем частном бизнесе и выплачивать главному чиновнику солидные проценты от своей прибыли, меня вызывали чуть ли не каждую неделю. В конце концов мне до смерти надоела вся эта совершенно бесполезная канитель, и вот решил я вернуться домой.
— И все же, что сталось с уцелевшей частью твоего капитала? — обстоятельно допытывал сына преподобный Патрик Бронте.
— Эти деньги конфисковали те же чиновники, — ответил молодой человек беспечным тоном, — когда я заявил им о своем намерении вернуться в Гаворт. Они потребовали их в качестве платы за выезд из столицы. Думаю, любезный отец, вам нетрудно будет представить себе то ужасное состояние, какое овладело мною в тот момент. Я был совершенно подавлен, потерян, разбит. Настоящее казалось мне сущим кошмаром, в котором не ощущалось ничего, кроме бесформенной пустоты — жуткой и устрашающей, как само первозданное небытие, а все надежды на будущее, какие еще оставались в моем изможденном сознании, тотчас же обратились в прах.
— Да-а! — задумчиво протянул достопочтенный хозяин пастората. — Ну и попали вы в историю, молодой человек, доложу я вам, если, конечно, вы сказали правду. Ну да ладно, сынок, Господь с тобой! Но мне все-таки интересно узнать о завершении твоей печальной эпопеи — независимо от того, действительная ли она или выдуманная. Растолкуй мне, прежде всего, вот что: как ты мог умудриться, в одночасье лишившись всех средств к существованию, все ж таки более или менее благополучно добраться до Гаворта?