Для Шарлотты Бронте месье Эгер был олицетворенным воплощением всех лучших черт, какие ей хотелось видеть в Мужчине Своей Мечты, — подлинного благородства, острого незаурядного ума, решительной, непоколебимой воли, верного, самоотверженного сердца. Ее глубокое уважение и тайное доверие к достопочтенному Учителю крепли с каждым днем. За шесть месяцев обучения Шарлотты Бронте в брюссельском пансионе месье Эгер, сам не зная о том, смог добиться от своей ученицы того, чего так и не достиг милый, несчастный Генри Нассей за несколько лет знакомства с нею. Месье стал пленительным Идеалом Шарлотты, славным Рыцарем Ее Сердца.
Будучи его покорною ученицей, она относилась к нему с неизменной учтивостью и почтением, именуя его при всякой их беседе не иначе, как «Mon maitre» [35]. Это золотое правило оставалось в силе даже в тех случаях, когда, по заведомому взаимному договору, учитель и ученица, что называется, менялись ролями: Шарлотта обучала месье Эгера английскому языку, и эти короткие, невинные встречи доставляли девушке величайшее наслаждение. «Mon maitre» с самым смиренным видом садился за ученическую парту и со всей первозданною жадностью внимал каждому слову своей маленькой суровой наставницы, напряженно ловя каждый ее жест.
В английском месье очень быстро стал делать успехи. Будучи тактичным, требовательным учителем, он в то же время оказался на удивление способным, усидчивым учеником. В учебе, равно как и в работе, месье Эгер проявлял завидное терпение и трудолюбие. Он не жалел для своего образования ни сил, ни времени и делал все, что от него зависело, чтобы занятия проходили наиболее плодотворно.
Шарлотте необычайно нравилась его горячая преданность делу, стремительная легкость в постижении наук, высокий полет ума, страстное упорство и непреклонная целеустремленность.
Шарлотта часто задумывалась об отношениях месье Эгера с его женой. Пасторская дочь откровенно недоумевала, как столь благородный, проникнутый подлинным достоинством человек мог опуститься до того, чтобы позволить себе увлечься особой, столь мало отвечавшей высокой чести носить его фамилию. Она — воплощение бесчувственной рассудочности, холодная, словно могильная плита. Он — пылкий, экзальтированный, страстно влюбленный в жизнь.
Говорят, что противоположности сходятся. Что же, вполне возможно. Но разве поток ледяной волны, внезапно хлынувшей на береговую поверхность, не погасит веселого пламени рыбацкого костра, мирно горевшего на берегу? Не пресечет на корню его яркую, активную, стремительную, как дуновение ветра, жизнь? Вот так и у супругов Эгер. Он затмевает ее своей яркостью. Она подавляет его своим хладнокровием.
И в то же время Шарлотта хорошо понимала мотивы, побудившие господина Эгера вступить в законный брак с нынешней мадам Эгер. Молодой француз, живущий в Бельгии и лелеющий мечту попытать счастья на ниве педагогической деятельности, конечно, прежде всего, должен подумать о надлежащем обустройстве. А коль скоро ему подворачивается молодая, здравомыслящая особа, чью практичность нельзя подвергнуть сомнению, — особа, разделяющая его интересы и готовая взять его под свое надежное покровительство, — грех упустить такой случай. К тому же «юная мадемуазель», ставшая теперь мадам Эгер, была, бесспорно, хороша собой.
Но любил ли он ее истинной пылкой любовью, в сравнении с которой меркнут сами Небесные Светила и на какую, безусловно, способен мужчина, но лишь такой, как месье Эгер? Любил ли он ее? А она — его? (если только у нее вообще могло возникнуть подобное чувство) — в этом у Шарлотты оставались сомнения — настолько серьезные, что их не могли разрешить ни интенсивное процветание совместного дела супругов Эгер, ни безмятежный вид их славного семейного гнездышка с четырьмя здоровыми, румяными ребятишками.
«Это только внешняя сторона явления, — убеждала себя Шарлотта, — а внешность, как известно, часто бывает обманчива». Она была права, но лишь она одна сознавала свою правоту. Шарлотта Бронте видела больше, нежели любая другая барышня, окажись она в ее положении. Ее тайному взору были доступны даже те, казалось бы, незначительные, но, в конечном счете, весьма существенные нюансы, которые были надежно сокрыты даже от проницательных глаз самого месье Эгера. Он находился во власти пленительных и коварных чар своей почтенной супруги. Любил он ее или не любил, теперь уже было не столь важно. Главное, он все еще был слепо ею увлечен. А увлеченность женщиной, как правило, застилает рассудок. Сознание месье Эгера мирно покоилось в заветной ловушке мадам.
Шарлотта же, разумеется, была избавлена от подобной напасти. Она всецело владела своим сознанием и разумом. Дух ее был свободен, совесть — чиста, а потому ей открылись те заповедные горизонты, которые для других оказались бы столь же недосягаемыми, как и прозрачные сферы эмпирея. Каждый человек от рождения наделен зеницей Божественного Ока, имя которой Сердце. Но, в большинстве своем, сердца остаются слепыми к Великой Истине. Только самые чуткие сердца способны прозреть. Таким оказалось и сердце Шарлотты.
Та картина, что предстала тайному взору пасторской дочери, оказалась столь унылой и безотрадной, что стремительно повергла все ее существо в глубокую печаль. За стройным роскошным фасадом прочного семейного счастья скрывалась великая личная трагедия. Женитьба месье Эгера сломала его судьбу. Женщина, ставшая его супругой, слепо и безжалостно подавляла его личность изо дня в день. Она обворожила его своими природными чарами и, всецело подчинив его волю своей, с поразительным sang-froid[36] тянула из него жизненные соки. Казалось, уже сама эта процедура — а точнее, ее процесс — доставляла мадам Эгер ни с чем не сравнимое удовольствие, вроде того, какое, вероятно, получает вампир, со свирепой кровожадностью приникающий смертельно-леденящими губами к надкусанной живой плоти своей несчастной жертвы.
Внешне их союз напоминал достаточно прочный и взаимовыгодный деловой договор, заключенный двумя здравомыслящими людьми во имя наиболее быстрого и успешного процветания их общего предприятия. Очевидно, так оно и было, и мадам с явным удовольствием наслаждалась великолепными результатами своего предельно точного, исключительно рассудочного расчета. Совместное дело супругов Эгер легко и ходко продвигалось в гору — и это вполне удовлетворяло мадам. Счастье и благополучие ее почтенного супруга (или, скорее — компаньона) ее совсем не заботило. Она продолжала безжалостно использовать месье Эгера, управляя им по своему усмотрению и неизменно обращая его самоотверженный, благородный труд на пользу их «общему делу».
Месье Эгер старался, как мог, чтобы обеспечить своему стремительно разраставшемуся семейству стабильный доход — и неизменно преуспевал в этом. Шарлотта видела плоды его трудов — безупречное обустройство пансиона, уютный, благопристойный вид «семейного гнездышка» с полной, пышно разодетой хозяйкой и целой оравой прелестных здоровеньких ребятишек. Бесспорно, все это было полноправной заслугой месье Эгера, и Шарлотта могла догадаться, каких титанических усилий ему это стоило, хотя сам он никогда не выдавал своей усталости. Что до мадам Эгер, то вся ее активная деятельность сводилась к тому, чтобы отдавать распоряжения, устанавливать бдительное наблюдение за всей грандиозной системой пансиона, да заниматься пошивкою детских сорочек. Она казалась вполне удовлетворенной создавшимся положением.
С неизбывной тоскою в сердце размышляла Шарлотта над жалкой участью своего высокочтимого Учителя. Находиться под каблуком своей коварной, расчетливой жены — возможно ли большее унижение? Шарлотта искренне сочувствовала месье Эгеру. Более того, она по-настоящему страдала за него… И за себя. Ей почему-то казалось, что в ее обществе он чувствует себя немного счастливее, чем обычно. На занятиях она с тайной радостью замечала, как смягчается его строгий взор, когда месье обращал его в ее сторону, как разглаживаются суровые складки на его высоком, страдальческом челе, как поразительно меняется его лицо, словно сияющий поток солнечных лучей прорывался сквозь мрачную тучу, заслонявшую дотоле их благодатный источник. Эти восхитительные мимолетные мгновения возносили смиренную пасторскую дочь на вершину блаженства. Ей было интересно, что он думал о ней. И думал ли вообще. Ее необычайно угнетало сознание собственного ничтожества в глазах того, кто занимал теперь все ее мысли.
— По-моему, ты поступаешь нехорошо, — заметила как-то Эмили, когда Шарлотта делала тщетные попытки привести себя в порядок после очередной ночи, проведенной без сна.
— Ты о чем?
— Полагаю, тебе это известно, — вид у Эмили был самый суровый и отнюдь не располагал к приятной беседе.
Шарлотта резко тряхнула головой — густая копна ее длинных каштановых волос беспорядочно рассыпалась по спине. Глаза ее сверкнули вызовом и упрямством. В эту минуту она казалась почти красивой.
Эмили, на мгновение оторопев, словно завороженная, уставилась на сестру. Шарлотта неторопливо поднялась со своего ложа и, твердой поступью приблизившись к Эмили почти вплотную, устремила на нее открытый испытывающий взор.
— Неужели ты меня осуждаешь? — тихо спросила она.
Эмили ответила взглядом на взгляд и, явно не уступая решительностью своей старшей сестре, проговорила:
— Думаю, у меня нет на то права. Но, дорогая, позволь тебе напомнить…
— Что он женат? — резко перебила ее Шарлотта.
— Вот именно, — твердо парировала Эмили.
— Что ж, спасибо за твое предостережение. Но едва ли оно справедливо. Союз супругов Эгер не может быть признан подлинным.
Эмили в ужасе взглянула на сестру.
— Что это значит? Как понимать твои слова?
— По-моему все предельно ясно. Месье Эгер несчастлив в браке. Мадам не дарит ему и толики той любви, которую он заслуживает, как никто другой. Господь никогда не признает союз, основанный на притворном коварстве с одной стороны и благословенном неведении — с другой!