Патрик Брэнуэлл оказался добровольным пленником непостижимого сладостного дурмана, затмевающего рассудок и ослепляющего сознание. Юноша позабыл обо всем на свете: и о своем положении подчиненного в этом доме, и об ответственности миссис Робинсон перед мужем и детьми, и о собственном чувстве долга… Везде и всюду он видел лишь Ее, все его мысли были о ней — остальное мгновенно меркло перед Ее восхитительным образом.
…Как-то раз промежуточная дверь, ведущая из классного кабинета в спальню почтенных супругов Робинсон, оказалась не заперта. Патрик Брэнуэлл решил, воспользовавшись случаем, преподнести сюрприз своей единовластной хозяйке. Он тайком проник в спальню из кабинета, где просидел погруженный в глубокое раздумье все утро, и, примостившись на высокий табурет из красного дерева, помещавшийся у изголовья кровати, с терпеливостью истинного жреца, смиренно преклоняющего колена пред ликом идола в индийской пагоде, стал ожидать появления своей Богини.
Довольно долго просидел он в благословенном одиночестве, услаждая свой праздный взор созерцанием ослепительного великолепия роскошного покоя спальни, облицованной белым мрамором, натертым до блеска и отражавшим, как в зеркале, бронзовые силуэты множества канделябров, причудливо украшавших стены.
Наконец снаружи послышался гулкий стук приближающихся шагов, и сердце пасторского сына замерло в благоговейном предвкушении пленительного сладостного восторга…
Но вот в безмятежнейшую идиллию слуховых впечатлений пылкого юноши неожиданно вторглись иные, совершенно непрошеные звуки: беспокойный рокот нескольких сбивчивых голосов, в котором выделялся нежный серебристый колокольчик ее взволнованной речи, и хриплый, надтреснутый железный лязг, производимый бряцанием ступиц об оси колес. «Инвалидное кресло! — мгновенно мелькнуло в голове пасторского сына, — Не иначе, как сам хозяин направляется сюда!.. Что же делать?!»
Патрик Брэнуэлл, не помня себя от страха, вскочил с табурета и, прокравшись к двери, ведшей в классную комнату, быстрым, осторожным шагом, в мгновение ока скрылся за ее белоснежной створкой. Как раз вовремя, ибо в тот же самый миг послышался легкий скрип отворяемой наружной двери в спальню, и в ее просторное помещение ворвался сочный гул тех же озабоченных голосов, какие только что полнили могучие своды коридора Торп Грина.
— Люси, Агата, можете идти, — обратилась почтенная хозяйка поместья к двум юным служанкам, и этот ее властный приказ острым клинком возился в сознание пасторского сына, ибо сквозь явно наигранное самообладание, заложенное в его интонациях, неудержимо прорывалась наружу скрытая тревога.
Главная дверь снова скрипнула и захлопнулась; легкие шаги и сочные голоса служанок постепенно стихли в отдалении.
— Ну, как ты, Эдмунд? — послышался взволнованный возглас миссис Робинсон.
— Благодарение Богу, кажется, на этот раз все обошлось, — ответил ее почтенный супруг, выговаривая слова с видимым усилием.
— Может быть, все же стоит послать за доктором? Ты ужасно бледен. Я боюсь, что приступ может повториться.
— Не тревожься, Аннабелла. Рано или поздно он, конечно, повторится. Но едва ли это случится теперь же, когда я благополучно добрался до постели. Это было бы крайне нелепо… не правда ли? — Патрик Брэнуэлл инстинктивно почувствовал горькую улыбку, едва тронувшую страдальческие уста почтенного Эдмунда Робинсона при последних словах, хотя и не мог видеть выражения его лица, стоя за створкою смежной двери.
— Хорошо, что ты сейчас здесь со мной, дорогая, — продолжал хозяин поместья, обращаясь к своей жене приветливо-мягким тоном, — Нам с тобою так редко доводится оставаться наедине, что и поговорить-то толком не удается. Сейчас — как раз подходящий случай обсудить одно дело, которое, как я полагаю, тебя заинтересует.
— Ты еще шутишь, Эд, — отвечала миссис Робинсон под стать своему мужу, — Я рада, что после сегодняшнего приключения ты не утратил чувства юмора. Но не кажется ли тебе, дорогой, что ты слегка перегибаешь палку?
— Я не шучу, Аннабелла! — голос мистера Робинсона стал необыкновенно серьезным, — Я уже давно намеревался переговорить с тобой, так почему бы не сделать этого именно сейчас?
Он помолчал минуту, словно погрузился в напряженное размышление, а потом, медленно произнося слова, продолжал:
— Это касается нового учителя нашего сына Эдмунда. Должен тебе сказать, хотя едва ли ты согласишься со мною, что профессиональная пригодность этого молодого — человека к возложенным на него обязанностям вызывает у меня большие подозрения. Полагаю, он слишком юн и неопытен, чтобы ему было под силу справляться со своевольным и строптивым Эдди… Словом, я принял решение завтра же дать ему расчет.
— Расчет?! Но на каком основании, Эдмунд?! Ты ведь не можешь лишить бедного юношу места исходя лишь из своих необоснованных предположений!
— Сожалею, дорогая, что вынужден огорчить тебя, но, как я уже сказал, я принял решение и намерен его осуществить. Эдди нужен другой наставник, поисками которого я и займусь, как только это станет возможным. Наше положение в обществе ко многому обязывает, не так ли, моя милая? — в голосе мистера Робинсона внезапно зазвучал такой едкий сарказм, который бросил пасторского сына в дрожь.
— Как ты понимаешь, дорогая, я не могу держать у себя на службе некомпетентного человека.
— Повторяю, Эдмунд, у тебя нет ровным счетом никаких оснований считать Патрика Брэнуэлла Бронте некомпетентным, — решительно заявила миссис Робинсон. — Я не верю, что тебе не достанет благородства поступить с бедным юношей с надлежащей гуманностью. Ведь он сейчас как никогда нуждается в нашей поддержке.
— Откуда ты знаешь, дорогая? — спросил ее почтенный супруг.
— Просто… — миссис Робинсон запнулась. — Достаточно состоятельный человек найдет более подходящее применение своим силам, нежели возьмется вкушать ничтожные крохи со столь неблагодарного занятия, как частное преподавательство.
— Что ж, это верно, — флегматично отозвался хозяин Торп Грина. — Но не слишком ли ты печешься об этом молодом человеке, моя дорогая?
— Я? Ничуть! С чего ты взял? Впрочем, ты прав, если тебе угодно: как и любая благовоспитанная дама, я чувствую себя ответственной за дальнейшую судьбу своих подчиненных.
— Неужели? — Патрик Брэнуэлл каждой своей жилкой ощущал, как достопочтенный Эдмунд Робинсон буравит суровым взглядом свою прелестную супругу, — Что-то не припомню, дорогая, чтобы когда-либо прежде у нас возникали разногласия в подобных вопросах.
— По-моему, Эдмунд, будет лучше, если мы отложим этот разговор до более подходящего случая.
— Прости, радость моя, вынужден с тобой не согласиться: более подходящего случая может и не представиться, — язвительно заметил владелец Торп Грина. — Господь может призвать меня к себе в любой момент; и я отнюдь не намерен откладывать в долгий ящик осуществление своего решения. Так что никакие твои увещевания меня не вразумят.
На минуту он смолк, по-видимому, ожидая ответной реакции супруги, но она не проронила ни слова.
— Что касается сестры этого юноши, — продолжал мистер Робинсон, — то я не вижу повода пренебрегать ее услугами. Эта славная девушка столь добросовестно исполняла свои обязанности, что, несомненно, заслуживает всяческих поощрений.
И снова воцарилось незыблемое молчание; пасторскому сыну показалось, что в этой мрачной тишине он слышит отчаянное биение собственного сердца. Безмолвное напряжение достигло наивысшего предела. Рука юноши инстинктивно потянулась к ручке двери, что вела из классного кабинета в спальню — той самой, возле которой он и стоял все это время. Дверь неслышно приоткрылась, и Патрик Брэнуэлл выглянул в обнажившийся проем. С такой позиции он мог беспрепятственно наблюдать за происходящим без существенного риска быть обнаруженным самому или, как говорится, пойманным на месте преступления. Потайной ход со стороны спальни был занавешен атласной драпированной тканью, надежно скрывавшей юношу от посторонних взоров, но отнюдь не утаивавшей от него сцены, разыгрываемой супругами Робинсон.
Взору его предстала совершенно неожиданная душераздирающая картина: прекрасная миссис Робинсон стояла на коленях возле кровати — той самой просторной кровати, где еще недавно он познавал вершины наслаждения в ее объятиях и где теперь торжественно возлежал престарелый владелец поместья; ее нежные, изящные кисти рук были молитвенно сжаты у пышной груди.
— Ради всего святого, Эдмунд, сжалься над бедным мальчиком! — воскликнула она в порыве безграничного отчаяния. — Я никогда не прощу тебе твоего ужасного бессердечия, если ты все же решишься… решишься отпустить этого несчастного скитаться по белу свету, как нищего бродягу!.. Никогда, слышишь, Эдмунд, никогда!
Эдмунд Робинсон поднял голову. В его усталых страдальческих глазах внезапно вспыхнуло такое злобное торжество, от которого пасторского сына прошиб холодный пот.
— Ты не простишь меня?! Ты?! — напряженный голос владельца Торп Грина сорвался в гнусавый хрип. — Уж не держишь ли ты меня за полного дурака, Аннабелла? Ты полагаешь, я ничего не понял? Это же ясно, как божий день! Достаточно лишь поглядеть на вас обоих, чтобы вполне убедиться в вашем постыдном вероломстве!
Аннабелла Робинсон мгновенно побледнела и пошатнулась, будто ее ударили бичом.
— Ты просишь меня сжалиться над ним? — продолжал мистер Робинсон, пребывая в состоянии аффекта, — А много ли у тебя было жалости ко мне, когда ты прямо на моих глазах заигрывала с ним? Думаешь, я не видел, как томно ты глядела на него всякий раз, как он представал перед твоим взором, — даже на званых обедах, не гнушаясь общества гостей? Это вполне в духе благовоспитанной замужней дамы и образцовой матери семейства, ты не находишь, милая?
В голосе достопочтенного хозяина поместья слышался язвительный сарказм, выдававший глубокую тайную обиду.
— Прекрати, Эдмунд! — взмолилась миссис Робинсон, — Немедленно опомнись! Ты не отдаешь себе отчета в своих словах!