— Ну, дорогая Эмили, — осторожно обратилась к ней Шарлотта, памятуя ее реакцию на предложение публикации поэтического сборника, — что ты скажешь о нашем плане?
— Мне он не по нраву, — неохотно отозвалась Эмили, — Но, похоже, в этом доме не учитывают моего мнения. Так что, по-видимому, мне придется смиренно подчиниться большинству.
— По-видимому, придется, — улыбнулась Шарлотта, — Поверь, моя милая, я с большим удовольствием представлю твою рукопись издателям! Ну-ну, не хмурься, любовь моя! Ты ведь прекрасно знаешь, что я права, хотя и не подаешь виду. Ну да ладно: я все равно до тебя доберусь, как бы ты не отпиралась. Ты еще будешь купаться в лучах славы, моя упрямая дикарка! Весь мир узнает Эллиса Белла — помяни мое слово!
Щеки Эмили гневно вспыхнули.
— Ты ошибаешься, если думаешь, что я пишу роман, чтобы потешить собственное тщеславие или же чтобы развлечь скучающую светскую публику! — заявила она, полыхая негодованием. — Я скорее сожгу свою рукопись, чем позволю, чтобы мой роман стал средством для потехи глупцов!
— Эмили, дорогая, — мягко проговорила Шарлотта, — ты несправедлива по отношению к читателям. Жестоко называть их глупцами… даже тех из них, чей ум и в самом деле весьма ограничен… Но, может быть, ты все же окажешь мне любезность и позволишь ознакомить издателей с твоим творением?
— Делай, как знаешь, — сухо ответила Эмили. — Мне все равно.
— Мне казалось, милая Эмили, — робко вмешалась Энн, — что ты была счастлива, когда взялась за роман!
— О, да! — воскликнула Эмили в упоении, словно мгновенно позабыв обо всем на свете; глаза ее, еще минуту назад полыхавшие гневом, теперь светились невыразимою теплотой, — Я была счастлива! Бесконечно счастлива! Так же, как и теперь! Я всегда счастлива, когда пишу!
Она встала и, небрежно откинув назад копну роскошных густых локонов, величественно направилась к выходу. У двери она остановилась и повернулась к сестрам.
— Надеюсь, я могу уйти? — осведомилась она тоном, не допускающим возражения.
— Конечно, дорогая, — ответила Шарлотта, — Эмили! — поспешно окликнула она сестру, когда та уже открывала дверь, — Будь добра, загляни на кухню и скажи Марте, чтобы она приготовила свежего мятного чая для отца и Брэнуэлла.
— Непременно, — коротко бросила Эмили через плечо и тут же скрылась за дверью.
— Похоже, она не на шутку рассердилась, — молвила Шарлотта, обреченно вздохнув.
— Ты ведь знаешь: она всегда так! — тихо ответила Энн, — Эмили не одобряет наш план, и я ее понимаю: ей нелегко смириться с тем, что посторонние люди могут вторгнуться в мир ее грез. Но ведь, в конце концов, она согласилась — а это не так уж и мало, верно, дорогая? — Энн ободряюще кивнула сестре.
— Да уж! — отозвалась Шарлотта. Она на мгновение задумалась, воззрившись на дверь, из которой совсем недавно вышла Эмили, с опаской и восхищением. — Хотелось бы мне знать, что именно она сейчас создает!
Энн внезапно побледнела, и руки ее, мирно покоившиеся поверх коленей, самопроизвольно сжались в кулаки, чтобы сдержать подступающую дрожь.
— Что с тобой, милая? — встревожилась Шарлотта.
— Ничего, — торопливо проговорила Энн, — Все в порядке.
— Ты в этом уверена?
— Да, — нетвердым голосом пробормотала Энн. Какое-то время она помолчала, стараясь обуздать свое волнение. Казалось, все ее существо вступало в мучительную негласную борьбу с отчаянным желанием высказаться, излить душу.
— Я знаю, что создает сейчас Эмили, — проговорила она наконец, — или, вернее, имею некоторое представление о ее творении.
— Вот как? — с интересом спросила Шарлотта, — В таком случае, может быть, ты поделишься этим секретом со мной?
— Как-то Эмили, когда она была в особенно хорошем настроении, показала мне черновую рукопись, содержащую наиболее значительные эпизоды и отдельные главы своего романа.
— В самом деле? — в глазах Шарлотты вспыхнул неподдельный интерес. — И каково твое впечатление?
— Мне трудно выразить в словах, какие чувства я испытала, просматривая рукопись Эмили, — ответила Энн во власти какого-то неизъяснимого волнения. — Но, можешь мне поверить, дорогая: впечатление было колоссальным! Словно бы под действием могучей неземной силы я внезапно погрузилась в иной мир — мир, основанный на ином принципе… мир, не просто отвергающий, но опровергающий собою все законы природного естества и земного бытия! Я провела над рукописью весь день напролет, обуреваемая целым потоком мощнейших чувств, и чем дольше я старалась вникнуть в смысл своих ощущений, тем более непостижимым становился для меня этот таинственный мир, в котором Любовь и Смерть — но иные, чем мы можем себе вообразить, ни капли не похожие ни на что земное, — как бы сливаются воедино!
— Должна признаться, Энн, ты меня пугаешь! — ответила Шарлотта, насторожившись. — Я ошеломлена!
— Чем дольше я сидела над рукописью, — продолжала Энн, словно не замечая ничего вокруг, — тем сильнее и неотступнее мною овладевал подспудный всепоглощающий Страх. Это ощущение усугублялось еще и тем, что Эмили взяла за основу своего творения наше заветное семейное предание.
— Неужели ты имеешь в виду ту престранную историю, что когда-то приключилась с нашим достославным прапрадедушкой?
— Вот именно! — возбужденно подтвердила Энн. — Только представь себе: Эмили отважилась использовать в своем мистическом, можно даже сказать д-дьявольском, р-романе священное предание нашего семейства.
— Ну уж, моя прелесть, ты явно преувеличиваешь значение этой реликвии, доставшейся нам по наследству от наших славных предков! — ответила Шарлотта, несколько приободрившись, — Я лично не вижу ничего священного в душещипательной истории о том, как наш добрый прапрадедушка подобрал на пути из Ливерпуля чернокожего мальчишку-сорванца, Бог весть каким чудом оказавшегося в трюме торгового судна. И как этот подлый негодяй Вельш[56] отплатил своему благодетелю, прибрав к рукам фамильную ферму Бронте и лишив крова всех детей нашего прапрадеда. И, в довершение к своим чудовищным злодеяниям, взял на воспитание нашего почтенного деда Гуга, когда тот был еще несмышленым ребенком, обманом отняв его у законных родителей, и обращался с ним немногим лучше, чем с уличной собакой. Право же, сия незатейливая история пригодна для романа.
— У Эмили черного злодея зовут не Вельшем, а Хитклифом[57],— уточнила Энн, горько улыбнувшись.
— Хитклиф? — с интересом переспросила Шарлотта, — Символичное имя. В лучших традициях современной английской литературы. А как зовут героиню?
— Кэтрин… — ответила Энн после неловкого молчания. — Послушай, милая Шарлотта, — нерешительно обратилась она к сестре, — я помню, как в годы нашей благословенной юности ты рассказывала нам об одной странной девочке, с которой вам довелось познакомиться в Коуэн-Бридже. Так вот, мне вдруг вспомнилось… Ее ведь звали Кэтрин, я не ошибаюсь?
— Да… А в чем дело?
— Вы встретились с ней в Коуэн-Бриджской школе… Стало быть, Эмили тоже была знакома с нею… ведь так?
— Да, но какое это имеет значение? — спросила Шарлотта. — Эмили тогда едва минуло шесть. Она была еще совсем ребенком!
— Шесть лет… — задумчиво повторила Энн, — Тот самый возраст, когда особенно интенсивно развивается образное мышление и восприятие.
— Что ты этим хочешь сказать? — насторожилась Шарлотта.
— Значит, ваша знакомая Кэтрин была странной особой?
— Насколько я помню — да. Ну и что же?
— Ничего. Просто Кэтрин в романе Эмили тоже весьма странная особа.
— Стало быть, ты полагаешь, что Кэтрин из Коуэн-Бриджа могла служить прототипом для героини романа Эмили? Право же, это нелепо!..
— Я только говорю, что между героиней Эмили и вашей давней знакомой в определенном смысле есть сходство, — осторожно ответила Энн.
— Возможно. И что из того?
— Не знаю, как тебе объяснить, — лицо Энн побледнело пуще прежнего, весь ее облик выражал крайнюю озабоченность. — Я чувствую, что все это неспроста…
— Что — неспроста? — переспросила Шарлотта.
— Обращение Эмили к нашему старинному семейному преданию… И эта Кэтрин… — И все это в таком контексте!
— Да что ты, наконец, имеешь в виду?! — воскликнула Шарлотта, начиная уже терять самообладание.
— У Эмили, несомненно, очень сильное биополе. Ты помнишь, дорогая, как она предсказала свадьбу мисс Мэйбл, прихожанки нашего отца, когда той исполнится двадцать два года? Все в точности так и произошло, хотя, когда Эмили это сказала, у мисс Мэйбл даже не было кавалера!
— Да, — подтвердила Шарлотта, — Но это могло быть по чистой случайности.
— А как же быть с рождением первенца миссис Баркер? — не унималась Энн, — У этой почтенной дамы родился сын — как и предрекала Эмили. Хотя, конечно, она могла и угадать. Во всяком случае, можно на это надеяться…
— Что ж, будем надеяться на то, что и нашем случае все обойдется, — заключила Шарлотта, примирительно заключив Энн в объятия. — И что ни нам, ни бедной Кэтрин, которой только что перемыли все косточки, ничто не угрожает!
Как только все три романа были благополучно завершены, предприимчивая Шарлотта Бронте безотлагательно взялась за дело. В ту пору, как поэтический сборник был почти готов к выходу в свет, пасторская дочь вновь обратилась к «милостивым государям» Эйлоту и Джонсу. В письме, датированном 6 апреля 1846 года, она осторожно осведомилась от имени Каррера, Эллиса и Эктона Беллов не согласятся ли любезные господа издатели напечатать том прозы означенных авторов. В ответ господа Эйлот и Джонс отозвались встречным предложением помочь начинающим авторам соответствующим советом. К сему любезному посланию был присовокуплен список лучших издательств Лондона и Нью-Йорка, куда молодые люди при желании могли бы обратиться.
Шарлотта незамедлительно воспользовалась предоставленной ей услугой, и рукописи всех трех романов, вложенные в коричневые бумажные пакеты, отправились кочевать по свету в поисках своих издателей.