– Откуда у вашей дочери этот жуткий синяк на руке? – спросил О'Тул.
В ответ – молчание.
– Послушайте, миссис Симмонс, ваша дочь смертельно боялась кого-то. Она не успела ничего раскрыть и погибла. Я умоляю вас рассказать обо всем, что вам известно. Только в этом случае полиция способна защитить вас. Пока вы утаиваете от нас правду, вашей жизни угрожает опасность. Разве вам это не понятно?
– Я больше ничего не знаю, – заупрямилась костюмерша.
– Но вчера вечером, – напомнил лейтенант, – вы сказали, что хотите защитить себя.
– Именно это я и делаю. Я не убивала мою девочку, и мне осточертели ваши наглые допросы. Хватит, я больше не скажу ни слова. А теперь уходите.
Вернувшись к машине, О'Тул отдал распоряжение ехать в отель «Плаза». Автомобиль плавно тронулся, и шофер заговорил, не оборачиваясь, пристально глядя на дорогу.
– Мы выяснили еще кое-что, шеф. Проверили алиби Мэллоу. Говорили с его личным врачом. У Ховарда тяжелый неизлечимый артроз, и состояние актера резко ухудшается. Врач сказал, что ему осталось всего несколько лет жизни. Бедняга.
– Что еще? – отрывисто спросил О'Тул.
– Да. Ева Грант, урожденная Элли Вое, дочь Альфреда и Сью Вое, родилась в районе Ист Сайд в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Ее отец умер, когда девочке было семь лет. Мать вышла замуж за Верна Симмонса в семьдесят первом. Он давно болен костным туберкулезом. Они переехали в Бронкс. Девчонка бросила школу в возрасте пятнадцати лет. Год работала моделью, затем – еще полтора года – в ночных клубах. Потом ушла из семьи и стала вести разгульную жизнь. Ее часто видели в ночных клубах с Фредериком Мейтлендом.
– По-моему, вы неплохо потрудились, ребята, – довольно хмыкнул О'Тул.
Шофер-полицейский продолжил перечень своих изысканий.
– Она вышла замуж за Касса Гранта в семьдесят восьмом году и развелась с ним в семьдесят девятом, после того как он был осужден за убийство Мейтленда. Все деньги Касса Гранта были заморожены по завещанию его отца. Поэтому-то после развода Ева получала ничтожные алименты: сто пятьдесят долларов в месяц. С того времени источники ее баснословных доходов неизвестны, кроме гонораров за две эпизодические роли, которые она сыграла на Бродвее.
– Да, все что связано с ее доходами, требует особого внимания, – заметил О'Тул. – Нам предстоит решить уравнение со многими неизвестными. Ведь где-то же она добывала эти огромные деньги. Только приходилось платить за квартиру шестьсот пятьдесят долларов. А эти царские меха, которыми забит весь ее шкаф! Каждая шубка – от двенадцати до пятнадцати тысяч долларов! А драгоценности: бриллианты и сапфиры! Такое впечатление, что она сама кого-то шантажировала.
– Похоже, она действовала сразу по нескольким каналам, – ухмыльнулся Поттер. – Ясно как белый день, что ее заявление о краже – фальшивка. Деньги она вернула через страховку и отдала кому-то свои бриллианты и сапфиры. Кому?
– Да уж, конечно, она не от щедрости поделилась с кем-то своим богатством. Если родной матери-костюмерше за ее тяжкий труд она платила ничтожные двести долларов, а сама утопала в роскоши. Одна ванная чего стоит! – возмущался О'Тул.
– Миссис Симмонс не стала бы делать ничего во вред дочери. Мать не претендовала ни на какие деньги. Костюмерша не собиралась вмешиваться в личную жизнь Евы и на сей раз, скрыв от Торнтона Гранта, что она – его теща. Бьюсь об заклад: Ева не давала матери ни цента до тех пор, пока миссис Симмонс не приехала и не стала обслуживать ее в театре. Ты обратил внимание на распухшие руки этой женщины? Могу поспорить, что полжизни она проработала уборщицей. – Поттер произнес свою тираду с глубоким состраданием к матери Евы Грант.
В отеле «Плаза» их встретили не слишком доброжелательно. Швейцар окинул приятелей неприязненным взглядом. В машине он увидел шофера в полицейской форме.
– Послушайте, вы не имеете права... – кипятился служака.
– Я – лейтенант О'Тул из отдела по расследованию убийств, – прервал его детектив. – Мы не причиним вам никакого беспокойства, но нам необходимо поговорить с одним из гостей отеля. Обещаю, что будем вести себя корректно.
– Из отдела убийств?!
Швейцар щелкнул пальцами, подзывая портье, и приказал:
– Позови управляющего отеля. Живо! К нам пожаловала полиция.
Глава двенадцатая
Элизабет Мейтленд открыла дверь сама. Глаза ее округлились при виде полицейских. Среди чужих лиц она узнала Поттера. Несмотря на страх, дама вежливо улыбнулась.
– Честно говоря, я не ждала гостей, но закон есть закон. Проходите, пожалуйста.
Окна ее комнаты выходили в большой парк. Гостиная была по-своему уютной, но какой-то безликой, как, впрочем, большинство номеров отелей. Все скрашивали чудесные пейзажи, развешенные на стенах. Поттер мгновенно узнал в них работы Фредерика Мейтленда.
Гирам представил О'Тула, Хаскела и сержанта. Госпожа Мейтленд села в кресло и указала гостям на стулья. Ее седые волосы, как всегда, были красиво уложены. Строгое изысканное платье – явно из дорогого магазина. Сдержанные изящные манеры вдовы говорили о врожденной интеллигентности и чувстве собственного достоинства. Она с гордостью наблюдала за тем, как Поттер любовался картинами мужа.
– Какой талант! – восхищался детектив. – Этих работ я еще не видел. Наверное, что-то из ранних полотен? Несколько иной стиль письма.
– Фредерик создал их во время нашего медового месяца, – тихо сказала вдова художника. – Это – три оставшиеся картины, которые я не продала после его смерти. Мне тогда казалось, что лучше сразу избавиться от всего: памяти о супруге, его личных вещей, мебели.
Голос женщины звучал почти бесстрастно. О'Тул не осмелился перебивать ее. Он понимал, что с такой утонченной леди должен беседовать Гирам Поттер. Но вопросы начал задавать О'Тул.
– Как я полагаю, миссис Мейтленд, вы догадываетесь, зачем мы здесь, – почтительно спросил лейтенант-.
– Из-за убийства Евы Грант? – Она приложила платок к губам. – Да, я видела утренние газеты.
– Когда вы вчера ушли из театра, миссис Мейтленд?
– Почти сразу же. Еву раздражало мое присутствие. Я отправилась домой. Люблю иногда пройтись пешком: лучше думается.
– Но погода была отвратительная, валил снег.
– Да, как только я оказалась дома, то сразу переоделась.
– Сколько времени вам потребовалось, чтобы добраться до отеля?
– Точно не скажу. Может, минут двадцать, двадцать пять... – Миссис Мейтленд удивилась дотошности красивого лейтенанта.
– Скажите, у вас есть личная прислуга?
– Всего на несколько часов в день. С утра. Со всем остальным вполне справляется персонал отеля. Но почему вас это интересует? Ах да. Я понимаю. – Женщина нахмурилась, как будто старалась вспомнить что-то важное, но не смогла. Тогда она забеспокоилась:
– Швейцар, я помню, был на месте. Когда я пришла, выезжала большая группа туристов. Швейцар открывал им двери, помогал поднести багаж, остановить такси. Может, меня заметил лифтер? Но лифт был переполнен.
– Таким образом, вы не уверены, что кто-то может засвидетельствовать время, когда вы вернулись в отель, то есть обеспечить вам алиби?
– Но, – возразила миссис Фредерик, – вы же не хотите сказать, что подозреваете меня в убийстве Евы Грант? Это абсурд! Какая, вы полагаете, могла быть у меня причина совершить столь тяжкое преступление? Да и способна ли я убить человека?
– У Евы был роман с вашим мужем. – О'Тул понимал бестактность своей реплики, но таков удел следователя!
Сдержанная дама потеряла самообладание:
– Молодой человек! – с болью воскликнула она. – Это было четыре года назад. Мейтленда больше нет в живых. Так что мне некого делить, не за что бороться. Если хотите знать, мой муж долгие годы изменял мне. В последнее время наши отношения были дружескими, спокойными. Наше супружество скорее напоминало добровольное соглашение, устраивающее обоих. И до тех пор, пока Фредерик сохранял необходимые приличия, мы оставались вместе.
Вдова художника вспыхнула, увидев, что сержант записывает ее слова, но не подала вида и спокойно продолжала свою повесть.
– Мейтленд боялся развода. Наш брак был для него очень удобен. Что-то вроде защиты от вторжения женщин-хищниц в его частную жизнь, посягательств доброхотов на его деньги и славу. Муж всегда отличался прагматизмом. Но его увлечение Евой оказалось очень серьезным. Она была так ослепительно красива, совершенна и вдохновляла в нем не только художника, но и мужчину. У меня возникло ощущение, что Ева добралась до его души, до самых сокровенных глубин. Он потерял голову. Муж умышленно снял особняк по соседству с домом Грантов. Но жениться на Еве он не собирался. В то утро он был потрясен, узнав, что я намерена развестись, если его роман с Евой не прекратится. Его любовная лихорадка перешла все дозволенные границы. Голубки умудрялись встречаться в моем собственном доме! Унижение было неизмеримо велико, и я взбунтовалась. А после того как обнаружила в мастерской весьма откровенный – говоря мягко – портрет Евы, муж дал мне слово, что порвет с ней.
– И вы ему поверили? – спросил О'Тул.
– Да, поверила. Что-что, а слово чести Фред не нарушал ни разу в жизни.
Поттер подвинул свой стул ближе к ней и спросил:
– А когда произошел разговор с мужем о разводе?
– За полчаса до его гибели.
Вдова художника сжала руки, ее тонкое лицо исказило страдание.
– Если бы я чуть-чуть повременила! Не надо было тут же звонить Грантам! Все эти мучительные годы мне казалось, что я повинна в смерти мужа. Но поймите, я вошла в мастерскую и увидела портрет – обнаженную возлюбленную. Вы не представляете, что я почувствовала! Я все рассказала Дженет, говорить с мужем было уже поздно. Пообещав порвать с Евой, Фредерик удалился в свою мастерскую... Но я не успела перезвонить Дженет... Пришел Торнтон, а потом – Касс. А Мейтленд погиб. И все только потому, что я поторопилась. Кассу, наверное, тоже хотелось умереть. А бедная Дженет! Она неузнаваемо изменилась, стала совсем другой, потухшей женщиной. И только Ева процветала, как процветает зло. Она похожа на ядовитую лиану, которая убивает выросшие рядом нежные кустарники, высасывая из них жизненные соки.