106.
Печальные обстоятельства армейских раввинов были ознаменованием некоторых более серьезных проблем в этой якобы новой армии. Так, хотя многие еврейские солдаты радовались наградам и повышениям в звании, другие разочарованно наблюдали, как их военные заслуги игнорируются. Виктор Клемперер рассказал о судьбе одного невезучего солдата, который служил еще до войны и получил Железный Крест в нынешнем конфликте. Несмотря на его обширный опыт, повышения продолжали обходить его стороной – вероятно, из-за «его подчеркнуто выраженного еврейства», предположил Клемперер107. Более того, во всех частях армии можно было найти немецких евреев, пострадавших от той или иной формы дискриминации. Сообщения об антисемитизме в войсках регулярно ложились на стол CV. Одна из многочисленных жалоб описывала, как группа солдат в увольнительной шутила, что евреев надо послать прямо на фронт, «чтобы их перестреляли первыми». Еще один доклад касался чрезмерно агрессивных офицеров, специально выбиравших евреев при проверке новобранцев. Не без преувеличения радостей военной службы, CV жаловалось, что такие практики «полностью уничтожают счастье от возможности служить родине»108.
Перед лицом таких свидетельств любые предположения, что антисемитизм стал чужд немецкой армии в военное время, кажутся очевидно неверными109. Армия, несомненно, изменилась с началом войны, но дискриминирующие практики все еще были обычным делом. И этот разрыв особенно ярко отражает меняющуюся динамику войны. Поскольку цифры потерь были высоки и продолжали расти, Военному министерству ничего не оставалось как повышать в звании и награждать солдат-евреев. В этом и был корень проблемы. Еврейские солдаты были интегрированы в немецкую армию из необходимости, а не из искреннего желания реформировать институт армии. Нельзя сказать, чтобы эти структурные ошибки особенно тревожили немецких евреев в первый год войны. Может быть, в армии и оставались недостатки, но впервые за долгое время она, казалось, была на верном пути. Успокоенные этим знанием, немецкие евреи продолжали всей душой поддерживать конфликт, охотно помогая Германии заложить фундамент под тем, что становилось все более глобальной войной.
IV. Аннексии
В дружеском письме Альберту Баллину Макс Варбург, ведущая фигура гамбургского банковского дела, сделал предложение, которое на первый взгляд казалось примечательным. Он намекнул, что Германии следует создать новую систему колоний на прибалтийских территориях Латвии и Курляндии. Для строительства Германской империи на востоке Варбург предусматривал сложную схему перемещения населения. Латышей, проживающих в настоящий момент в регионе, «легко будет вывезти», заявил он. Вместо них местность будет населена «народами германского происхождения»1. Как бы возмутительно ни звучали сейчас комментарии Варбурга, они лишь отражали общие имперские амбиции. В то время как Германия теряла опору в Азии и Африке, территориальное расширение на европейский континент казалось куда более выполнимым. Немецкие евреи вроде Варбурга часто активно поддерживали эти колониальные фантазии – их мотивировала не только мысль об усилении немецкой власти, но и возможность спасти евреев от российского ига2.
В начале 1915 года разговоры о колонизации Балтики легко было отмести как пустые мечтания и ничего более. Положение на всех фронтах военных действий давало Центральным державам мало поводов для оптимизма. На Западном фронте не было признаков выхода из тупика окопной войны. После того, как применение газа – нового чудо-оружия – не смогло сдвинуть патовую ситуацию, немцы, казалось, были довольны и тем, что держали позиции и отбрасывали одну волну нападений британцев и французов за другой. На востоке положение вначале было немногим лучше. Вальтер Вольф, еврейский делец из Гамбурга, устроившийся в Молодечно к северо-западу от Минска, вспоминал тяготы кампаний против русских. Вначале немного продвинувшись, он и его товарищи прочно застряли на месте, когда лютый зимний холод уступил место «ужасной русской грязи»3. Даже война на море не принесла немцам облегчения: вероятно, из страха еще больше обозлить американское общественное мнение, немецкое правительство решило свернуть подводные кампании в течение 1915 года.
Однако военные проблемы не мешали многим немцам планировать расширение территории. Генрих Класс и его Пангерманский союз и здесь задавали тон. В мае 1915 года Класс вместе с еще шестью ведущими промышленными и сельскохозяйственными организациями составил меморандум о целях войны для канцлера Бетман-Гольвега. Все характерные для Класса признаки напыщенности были налицо. Меморандум призывал к обширным аннексиям как на востоке, так и на западе, одновременно требуя изъятия сырья для немецкой промышленности. Но истинная его значимость была в размышлениях об управлении завоеванными территориями. Класс предлагал, чтобы «обездоленных немецких фермеров, живущих в России», переселили в новую «территориальную и экономическую зону Германии», образованную из частей прибалтийских стран4. В течение 1915 года внимание фокусировалось не только на расширении Германской империи, но и на создании системы немецких колоний на востоке5.
Аннексионисты могли найти множество причин, чтобы устремить свои территориальные притязания на восток. Он не только давал обширные земли, готовые для сельских поселений, но еще там проживало разнообразное, хотя в основном бедное население, которому, по всей видимости, пошла бы на пользу европейская культурная миссия. Так получилось, что регион, на который обратили взгляды немецкие аннексионисты, был домом для большинства еврейского населения России – всего около 4,9 миллионов человек. Многочисленность еврейского населения этой области была следствием политики России в XIX веке, согласно которой евреев заставляли проживать в пределах так называемой черты оседлости – области, простиравшейся от Украины на юге через российскую Польшу до прибалтийских государств на севере. И поскольку теперь уже немецкие аннексионисты обратили внимание на эти земли, черта оседлости, вместе со своим экономически бедным еврейским населением, оказалась в центре территориальных амбиций Германии. А это значило, что аннексионистские планы Германии и судьба восточноевропейских евреев оказались неразрывно переплетены. Теперь у немецких евреев было два преимущества в войне: Германия могла увеличить свои территориальные владения и в то же время освободить восточноевропейских евреев от российского влияния.
От аннексии к колонизации
В июне 1915 года аннексионистская повестка дня получила долю легитимности со стороны правых сил, когда в дебаты включился Рейнгольд Зееберг, профессор христианской теологии в Берлине. При поддержке коллег из правого крыла политической сцены Германии Зееберг согласился выпустить петицию о целях войны. Вторя риторике Пангерманского союза, Зееберг призывал одновременно к широкомасштабным аннексиям и германизации земель на востоке. С точки зрения Зееберга, эта новая территория должна была вместить «часть нашего растущего населения», а также дать «новую родину на старой родине» немецким обратным мигрантам6. Петиция Зееберга собрала подписи примерно 1 341 интеллектуала, в том числе 352 университетских профессоров. В этом длинном списке имен были и подписи некоторых немецких евреев: свои имена в него вписали среди прочих историк искусства Адольф Гольдшмидт, Макс Паппенгейм, историк права, и кузен Вальтера Ратенау Фриц Ратенау7.
Гольдшмидт, Паппенгейм, Ратенау и, конечно, Варбург были не единственными немецкими евреями, сочувствующими колонизации востока. Публицист и академик консервативных взглядов Адольф Грабовски был особенно красноречив в поддержке экспансии на восток. Биография Грабовски интересна, но не сказать чтобы уникальна. Он родился в берлинской семье евреев в 1880 году, впоследствии обратился в протестантизм. В довоенные годы он издавал «Zeitschrift für Politik» и молодую консервативную газету «Das neue Deutschland»8. Не успел конфликт огласиться первыми выстрелами, как Грабовски принялся защищать территориальную экспансию Германии. В его представлении вопрос был прост: «любой ценой наша континентальная территория должна быть расширена в ходе этой войны»9. Продолжая тенденцию, заданную Классом, Зеебергом и другими, Грабовски вскоре перешел от простой защиты экспансии к реальному планированию логики имперского управления. Ключ к будущему Германии как мировой державы, утверждал он, состоит в превращении областей на востоке в сельскохозяйственную землю, которая послужит существующей экономике. В то же время распространение «культуры [Германии и] ее языка» поможет укрепить положение страны на мировой арене10.
Позицию Грабовски как консервативного публициста, воодушевленного войной, понять было легко. Куда удивительнее был факт, что немецкие евреи из самых разных социальных и политических кругов также начали планировать масштабы будущей германской колониальной империи. И главным из них был сионист Дэвис Трич. До начала военных действий Трич был скорее известен своей яростной ссорой с Теодором Герцлем на Шестом сионистском конгрессе по поводу местонахождения будущего еврейского государства11. Но в 1915 году Трич думал о чем угодно, кроме этого. Он посвящал все больше времени разработке, а затем продвижению пакета экспансионистских задач войны, которые свидетельствовали о его огромной любви к Германии.
По сравнению с воинственным настроем Класса и Зееберга рассуждения Трича звучали куда рассудительнее. Он восхищался Британской империей, симпатизировал французам и предостерегал от «открытых аннексий». Однако стоило копнуть поглубже – и реальный посыл Трича представал столь же агрессивным, как у его правых соотечественников. На западе он требовал захвата приграничных регионов Франции из соображений обороны и предлагал разделить Бельгию между Германией, Нидерландами и Люксембургом, хотя, разумеется, Бельгийское Конго должно было достаться только Германии. На востоке, где «самым опасным» оппонентом была Россия, следовало аннексировать прибалтийские государства, при этом Литва, Украина и российская Польша должны отойти под управление Германии и Австрии. Эти территориальные изменения, с изрядным оптимизмом объяснял Трич, породят «новую империю» как основу «мира во всем мире»