12.
Но на каждого Трича или Грабовски, мечтающего о колониальной экспансии, было множество немецких евреев, пытающихся умерить эти притязания. Один из самых радикальных голосов в этом отношении принадлежал Розе Люксембург. Младшая из пяти детей в польско-еврейской семье, она родилась в 1870 году. Сначала ее родители жили в сельском Замостье, затем переселились в суетливую Варшаву. Ее марксистские политические взгляды начали обретать реальный облик, когда она уехала из Польши учиться в Цюрихе, а переезд в Берлин в 1898 году, где она вступила в SPD, помог еще отчетливее выкристаллизоваться ее убеждениям. Люксембург, никогда не остававшаяся в стороне от споров, несколько раз попадала в тюрьму в 1900-х годах, а также в феврале 1915 года. Она использовала этот вынужденный период одиночества в военное время крайне продуктивно, набросав критический выпад против собственной партии, «Кризис социал-демократии» («Die Krise der Sozialdemokratie»), более известный как «июньский памфлет», который осуждал не только войну и милитаризм, но и молчаливое одобрение конфликта со стороны SPD. «Нигде [кроме Германии] не были организации пролетариата так откровенно поставлены на службу империализма», – со злостью писала Люксембург. Она и так была изгоем для основной массы социалистов, так что ее критические взгляды можно было не принимать во внимание13.
Куда опаснее для SPD как партии были критические высказывания политиков-евреев Эдуарда Бернштейна и Гуго Гаазе, а также их коллеги Карла Каутского. В июне 1915 года трио опубликовало короткий манифест, решительно отбрасывающий любые разговоры об аннексиях и имперской экспансии. Под заголовком «Веление времени» («Das Gebot der Stunde») они жестко критиковали явный сдвиг правительства от оборонительной к экспансионистской войне. «Истинный и постоянный мир, – заявляли они, – возможен только на основе свободного соглашения», и, таким образом, исключалось его достижение силовым путем14. Может быть, эти слова и были искренними, но основным результатом манифеста трио был гнев прочих членов SPD. Хотя на данный момент партия была едина, критика от Гаазе, ее сопредседателя, зловеще указывала на опасные расхождения внутри немецких левых сил.
К лету 1915 года любой что-то из себя представлявший свободно излагал свои взгляды на внешнеполитическое будущее Германии. Теодор Вольф, чье критическое отношение к конфликту росло день ото дня, был твердым приверженцем умеренных целей войны15. Он побудил берлинского военного историка Ганса Дельбрюка составить петицию против экспансионизма и подписал ее. «Следует отказаться от аннексии политически независимых народов и народов бывших независимыми ранее», – требовала петиция Дельбрюка16. Сама кампания не оправдала ожиданий, собрав всего лишь 141 подпись. Среди имен, не появившихся в списке, было имя Альберта Баллина, упорно отвергавшего призывы Вольфа подписать петицию. С точки зрения Баллина, петиция Дельбрюка об отказе от любых аннексий заходила слишком далеко. Проще говоря, Баллин был убежден в обратном: война должна укрепить Германию экономически и в некоторой степени территориально. Он надеялся, что к концу конфликта и порт Зебрюгге, и Бельгийское Конго будут в надежных руках Германии17.
Может быть, Баллин и рассчитывал на прибыль из Бельгии, но ближайшая возможность расширения территории пришла не с запада, а с востока. В первой половине года Гинденбург и Людендорф сумели усилить свои войска для подготовки к весеннему наступлению. Наблюдая за ситуацией из восточной штаб-квартиры армии, берлинец Исмар Бекер был убежден, что «решающий бой» не за горами. «Пронзительный звук наших труб, призывающий нас в атаку и ведущий от победы к победе, очень скоро возвестит о мире», – уверенно заявлял он18. Надежда Бекера на мир, как мы знаем, оказалась иллюзорной, но его оптимизм не был лишен оснований. В мае немецкие войска совместно с австрийскими союзниками начали комбинированное наступление, которое немедленно принесло плоды: 150 000 русских солдат было взято в плен всего за шесть дней сражений. Атаки продолжались все лето и завершились лишь в сентябре, причем к этому времени российская армия отступила примерно на 400 километров19.
Поскольку власти Германии изнемогали без хороших новостей так долго, что сами боялись думать об этом сроке, они были полны решимости извлечь все из «великого наступления» армии на русских. Лучше всего для этой пропагандистской задачи подходила особая группа военных корреспондентов, чьи фронтовые репортажи должны были только подтверждать мнение армии о военной обстановке20. Фриц Вертхаймер, немецко-еврейский журналист из «Frankfurter Zeitung», отнесся к своей задаче серьезно и написал ряд хвалебных статей о продвижении немецкой армии на восток. Его отчеты создавали впечатление нарастающей силы. Какие бы силы ни выставили русские, теперь они были не в состоянии остановить прекрасно отлаженную германскую военную машину. Так, Южная армия прошла через Карпаты (и «звук победы разносился от первого до самого последнего солдата»), затем прорвалась через позиции русских у Стрыя, словно «неудержимая волна прилива», и наконец двинулась через Днестр. И все это, с гордостью отмечал Вертхаймер, было достигнуто лишь при «50 убитых и раненых и менее 100 пропавших без вести»21. Если верить репортажам Вертхаймера, мечты о колониальном расширении уже не казались столь призрачными.
Новые колониальные первопроходцы
Отчеты о последних успехах Гинденбурга и Людендорфа на востоке дали щедрый материал для немецко-еврейских газет. С гордостью сионистская «Jüdische Rundschau» описывала движение армии на восток как «неостановимый триумфальный марш», где «важные города один за другим» склонялись перед Германией22. Натиск на восток был так важен для еврейских общин, поскольку сочетал военное превосходство Германии со спасением восточноевропейских евреев от русского варварства. Царская Россия с давних пор преследовала еврейское меньшинство, и по мере того, как война набирала ход, ситуация только ухудшалась. В городке Журавно Фриц Вертхаймер лично стал свидетелем, как русская армия во время масштабного отступления выместила злобу на евреях. Из более чем тысячного населения осталось лишь около 50 человек, ютившихся среди дымящихся развалин. «Когда русский обращается в бегство, – с прискорбием замечал Вертхаймер, – он все же находит время достать спичку и сыграть в поджигателя»23. Может быть, прибытие немецкой армии, которую тепло встречали как немецкие, так и восточноевропейские еврейские общины, и положило конец угрозе преследований, но долгосрочное будущее евреев на востоке оставалось неясным.
Одна небольшая группа немецких евреев выступила с собственным, довольно радикальным решением проблемы. Восточный комитет (Komitee für den Osten, KfdO), как он стал известен впоследствии, высказал идею, что восточноевропейские евреи могли бы возглавить колонизаторскую миссию по германизации востока. Действительно, немцы и их новые еврейские партнеры совместно достигали бы господства во всем регионе. План походил на множество схем девятнадцатого века, которые предлагали использовать восточноевропейских евреев для колонизации территорий Южной Америки, разве что согласно новому воплощению идеи евреям предстояло колонизировать области, в которых они уже и так обитали24.
Как ни удивительно для группы со столь радикальной повесткой дня, KfdO пользовался поддержкой всех цветов еврейского политического спектра. К его основным представителям, Максу Боденхеймеру и Францу Оппенгеймеру, выходцам из первого поколения немецких сионистов, присоединились члены CV и других либеральных ассоциаций. Но планы KfdO – возможно, из-за их сосредоточенности на еврейской национальности – никогда не приходились по вкусу каждому. И осенью 1915 года родилась еще одна еврейская группа, также ставившая перед собой цель помочь евреям Восточной Европы. Немецкое объединение для защиты интересов восточноевропейских евреев (Deutsche Vereinigung für die Interessen der osteuropäischen Juden) поддерживало идею улучшать условия на востоке через образование, а не через продвижение национализма – этот подход был куда более приятным для либеральных евреев 25.
KfdO оказался в высшей степени неуязвим к волнам внутриеврейской критики в свою сторону. Для его участников была важна легитимность группы не со стороны других немецко-еврейских организаций, а со стороны немецкого государства. В СМИ KfdO напоминал всем готовым слушать, что работает в партнерстве с правительством Германии. По словам Оппенгеймера и Боденхеймера, KfdO появился на свет только после того, как «Министерство иностранных дел и Генеральный штаб» согласились, что его «деятельность желательна»26. Два старых сиониста излагали весьма идеализированную версию событий, так как KfdO никогда по-настоящему не действовал по указанию правительственных чиновников. Просто ряд удачных встреч помог создать такое впечатление.
Первая из этих встреч с высокопоставленными чиновниками произошла в августе 1914 года, до реального возникновения KfdO. Действуя еще под именем Немецкого комитета по освобождению российских евреев (Deutsches Komitee für die Befreiung der russischen Juden), Боденхеймер и Оппенгеймер работали совместно с Министерством иностранных дел над созданием брошюры для раздачи польским евреям. План заключался в том, что, продвигаясь на восток, немецкая армия будет воздействовать на местное польское население посланием об освобождении. «Деспотическое [российское] правительство было вынуждено бежать», – заверяла брошюра своих адресатов прежде чем приняться за картину дивного нового мира: «Наши флаги несут вам справедливость и свободу, равные права гражданства, свободу вероисповедания и автономию, чтобы жить без тревог так, как вы пожелаете, во всех сферах экономической и социальной жизни»27. Пожалуй, сама эта брошюра принесла куда больше вреда, чем пользы, поскольку она лишь подтвердила идею предательства евреев в умах русских