59. Скульптуры Маркузе, наряду с фотографиями Гольдшмидта и рисунками Штрука, в полной мере воспользовались уникальной возможностью изучить «почти все народы и расы» в одном месте60.
Собранные вместе, их исследования демонстрируют преобладание расового мышления в немецком обществе. Но, что еще более значимо, они также демонстрируют, до какой степени немецкие евреи участвовали в категоризации и записи групп населения, вплоть до объявления евреев отдельной «расой». Так, рядом с набросками русских и татар Штрук рисовал «еврея из Любина» или свирепой внешности «еврея из Киева»61. В увлечении предполагаемыми «расовыми» характеристиками различных народов не было ничего принципиально нового. Европейцы давно применяли к своим колониальным подданным идеи «расового» различия. Однако война укрепила эти взгляды. Конфликт не только дал возможность изучить азиатов и африканцев вблизи, но и укрепил мнения о европейском – скорее именно немецком – превосходстве. Эти перемены были знаком снижения военной культуры Германии, но и решимости категоризировать народы, с которыми встречались немцы, и записывать соответствующие подсчеты.
Уклонисты
Интенсификация конфликта в 1916 году не только отграничила расово «чужих», но и усилила подозрения среди самих граждан Германии. Больше всего пострадали мужчины призывного возраста, находящиеся не на фронте: в лучшем случае они были симулянтами, в худшем – шпионами. В Мюнхене под радары полиции в 1916 году попал хорошо одетый молодой человек, называвшийся Карлом Вебером. Было замечено, что швейцар городского Конторхауса каждый день передает Веберу письма, что, поскольку речь шла о местном жителе, заслуживало «дальнейшего полицейского расследования»62. Однако полиция обнаружила не сложную шпионскую сеть, а просто женатого мужчину, пытающегося скрыть измену. Доставка почты через посредника гарантировала, что жена Вебера останется не в курсе его внебрачных интрижек63. Эта переписка в Мюнхене была лишь одним из примеров растущего недоверия жителей Германии к любому, чьи действия или внешность заставляли предполагать в нем изгоя.
Принимая всерьез обвинения вроде выдвинутого против Вебера, немецкие власти содействовали укреплению атмосферы доносов и подозрений. Старт «программы Гинденбурга» осенью лишь усилил недоверие у населения. Раз его целью было максимально увеличить людские и материальные ресурсы Германии, подразумевалось, что многим еще предстоит в полной мере посодействовать военному производству. И поэтому работа государства все больше напоминала деятельность одновременно сыщика и судьи. Ему приходилось выискивать людей и предприятия, которые могли дать больше, и уговаривать или заставлять их оказать содействие. Мощным инструментом в борьбе с предполагаемым уклонением и спекуляцией были Военные ведомства (Kriegswucherämter), учрежденные в нескольких государствах в последние месяцы 1916 года. Основной целью таких ведомств было пресечение деятельности черного рынка и наказание всех, кто был замечен в получении избыточной прибыли от конфликта64. Вне зависимости от глобальной задачи, от этих ведомств в очередной раз поступило послание, что некоторые люди принесли себя в жертву ради нации, в то время как другие в первую очередь интересуются набиванием собственных карманов.
По мере того как настроения спекуляции на войне набирали обороты, немцы еще с большей охотой принялись выслеживать тех, кто не делал свою часть работы. На юге Баварии мишенью стали работницы сельского хозяйства. По данным местных военных властей, ходили слухи, что многие женщины живут на финансовые пособия от государства, такие как пенсия по потере кормильца, а не работают в полях – явное неисполнение своих обязанностей65. В Дюссельдорфе под подозрение попали «цыганские» семьи после того, как военные обнаружили хитроумный метод избежать попадания в армию. Как только кто-то из них получал повестку, семья переезжала в ближайший город, где их никто не знал, и посылала в казармы больного или увечного родственника вместо настоящего новобранца. После того как происходило неизбежное и заменяющий списывался как негодный к службе, семья возвращалась обратно в свой город66.
Эти «цыганские» семьи, действительно стремившиеся избежать призыва, лишь шли по следам многих других немцев. История конфликта – это одновременно история воодушевленных бойцов и сопротивляющихся новобранцев. Все время, пока шла война, на границах Германии с нейтральными соседями – Данией, Нидерландами и Швейцарией – постоянно наблюдались небольшие группы людей, переходящих границу в надежде избежать военной службы67. Многие немецкие евреи также демонстрировали вполне понятное нежелание становиться пушечным мясом на фронте. Старший брат Виктора Клемперера Бертольд ужасно страдал, когда его призвали. Одних только тягот строевой подготовки хватило для госпитализации. Узнав об этом, Клемпереры объединились, задействовали свои связи и в конце концов сумели обеспечить Бертольду кабинетную работу в Военном министерстве68.
Неважно, что почти каждый дергал за нужные ниточки, чтобы обеспечить наилучшее назначение: осуждающий перст все чаще обрушивался на тех – и почти исключительно на тех, – кому приходилось оставаться на обочине общества. В этом отношении особенно сильно пострадали еврейские общины, а также французские, польские и датские национальные меньшинства в Германии. И армия, и гражданское население постоянно задавались вопросом о лояльности этих групп. Случай некоего Альфреда Коэна в Мюнхене – типичный пример подозрений, все чаще направленных в адрес немецких евреев. Летом 1916 года на стол военного командующего Мюнхена легло злобное письмо, требующее ответа, почему некий Альфред Коэн работает в универсальном магазине «Tietz», принадлежащем евреям, вместо того чтобы сражаться на фронте. Коэн, похоже, был легко ранен в 1915 году, но по какой-то причине так и не вернулся на фронт после выздоровления. На случай, если кто-то неверно истолкует его намерения, анонимный доносчик объяснял, что эти наблюдения не носят личного характера, а лишь исходят из его глубокого «патриотизма по отношению к своей родине». Военные расследовали эти обвинения, но не нашли ничего неподобающего. Коэн, чье личное дело не давало «поводов для жалоб», получил временный отпуск для работы в «Tietz»69.
Хотя открыто ничего не говорилось, представляется разумным предположить, что в Коэне заподозрили уклониста из-за его фамилии. Мало того, что фамилия Коэн часто использовалась в отрицательном контексте для обозначения еврея – атака на него произошла в период растущего антисемитизма70. Весной и летом 1916 года, на фоне социальной напряженности дома и неудач армии на фронте, немецким евреям пришлось отбиваться от постоянных обвинений в измене и уклонении от службы. Многие старые антисемитские приемы всплыли на поверхность, зачастую в устах самых отъявленных антисемитов страны. Так, Альфред Рот и Теодор Фрич использовали в качестве инструмента давления на политическую элиту меморандум, обвинявший евреев в том, что они ценят выгоду выше национального единства. Система «Баллина – Ратенау», утверждали они, привела к «внедрению евреев в экономическую жизнь Германии»71. Тем временем в Берлине мишенью едких атак стали восточноевропейские евреи. Эти русско-еврейские уличные разносчики «нежелательны», настаивало Верховное командование приграничных округов (Oberkommando in den Marken), и их следует «выдворить» как можно скорее72.
Антисемитизм все больше проникал и в повседневную жизнь: евреев обвиняли во многих бедах военного времени. Зачастую немецкие евреи обнаруживали, что оказались в заведомо проигрышном положении. Когда одна издательская фирма в Гамбурге выпустила новую серию открыток под изобретательным названием «Немецкая армия», она надеялась запечатлеть моменты выдающегося патриотизма. Одна из открыток изображала группу рослых молодых людей, купающихся в реке, на другой солдаты выстроились в траншеях, готовые исполнить свой воинский долг. Однако, обнаружив в продаже новую серию открыток, некий недовольный господин из Ландсхута осудил издателя в суровом письме: «На художественном уровне эти открытки представляют собой попросту ужасающую дешевку», – сокрушался он. Автор письма был отнюдь не знатоком искусства, твердо решившим отстоять высочайшие художественные стандарты, – его претензии шли гораздо дальше. Говоря о хитроумных военных спекулянтах, жалующийся развивал неочевидную дихотомию между «лукавой еврейской кровью» предпринимателя, продающего открытки, и «добрыми, простодушными немцами», наивно покупающими их73.
Опаснее всего для немецких евреев в более долгосрочной перспективе оказался тот факт, что эта волна антисемитизма прокатилась и по командованию армии. В закрытых кругах прусских офицерских корпусов то и дело слышалось ворчание насчет еврейского влияния в прессе и вокруг кайзера. Так что вряд ли было сюрпризом, что еврейские солдаты, только что начавшие получать право на вход в эту структуру, снова оказались обойдены повышениями74. Военное министерство Пруссии, которое никогда не было самым гостеприимным местом для немецких евреев, также подбрасывало дров в топку предрассудков. В июне министерство провело конференцию на тему того, как усилить боевые способности армии, мобилизовав больше резервов и искоренив уклонение. В ходе дискуссий в тот день двое докладчиков особо упоминали солдат-евреев. Лейтмотивом обоих выступлений было то, что еврейские врачи якобы сговорились, чтобы гарантировать собратьям-евреям непыльную кабинетную работу в тылу.
Конференция Военного министерства была микрокосмом куда более обширных дискуссий, которые велись по всей Германии в 1916 году. Самым острым вопросом было – как заставить скудные человеческие и материальные ресурсы страны растянуться намного больше. Но поиски дополнительного продовольствия, сырья и бойцов также привели к убеждению, что груз сражений распределен нер