68. Судьба этих людей удостоилась лишь пометки в военном дневнике Галлера. «Golo II» торпедирован, – писал он. – На борту было около 300 человек и несколько старших офицеров. Взяли на борт четырех капитанов». Что случилось с остальными – дневник умалчивает. «Вернувшись в док, – продолжал он, – мы узнали, что наш самый первый капитан получил орден “За заслуги“»69. Упорная охота Галлера за врагом была подобна непоколебимой вере Габера в перспективы газовой войны; можно вспомнить здесь и шовинистические колонки Бернхарда в «Vossische Zeitung». Если свести воедино эти ответвления военной деятельности Германии, становилось ясно, что многие немецкие евреи еще не утратили вкуса к конфликту. Может быть, еврейская перепись 1916 года и растущие трудности по всем фронтам лишили сражения торжествующего флера, но желание евреев увидеть Германию победительницей не убывало.
Политический коллапс
В письме к генералу Хансу фон Секту в марте 1917 года Ратенау высказал свои опасения по поводу неограниченной подводной кампании. Его тревоги касались не используемой тактики, а вероятности капитуляции Британии. «На данный момент факты на это не указывают», – рассудительно заметил он70. Ратенау опасался не напрасно. Хотя эффективность субмарин возросла, общий тоннаж затопленных судов все еще был слишком мал, чтобы реально повлиять на военную экономику Британии. Однако гораздо более зловещий знак провала стратегии пришел не с открытого моря, а с другого берега Атлантики, из Вашингтона. Второго апреля Вудро Вильсон, президент США от Демократической партии, выступил перед совместным заседанием Конгресса с простым посланием: «Я предлагаю, чтобы конгресс объявил проводимый с недавних пор имперским правительством Германии курс не чем иным, как войной против правительства и народа Соединенных Штатов»71. Через четыре дня просьба Вильсона была удовлетворена, и США вступили в конфликт на стороне Антанты. Вместо того чтобы заставить британцев умолять о мире, Германия добилась обратного: добавила нового сильного противника к растущему списку своих врагов.
Сторонники неограниченной подводной войны – в том числе многие немецкие евреи – добились свободы действий для подводного флота Германии, но она досталась дорогой ценой. С военной точки зрения вступление Америки усилило позиции Антанты, а дома провал подводной кампании непоправимо пошатнул общественный моральный дух. Теперь немецкие евреи очутились в водовороте политических дебатов, так как немецкое общество начало распадаться на части. «Vossische Zeitung» Бернхарда, остававшаяся такой же воинственной, как и всегда, изо всех сил старалась подбодрить людей. Газета пренебрежительно называла американскую угрозу мелкой помехой. «Мы продолжим следовать предначертанному пути, – оптимистично заявляла она, – уверенные, что даже союз Америки с нашими врагами не изменит исход этой войны в неблагоприятную для нас сторону»72. Георг Арнхольд, глава банковского концерна «Gebrüder Arnhold», зашел с другой стороны. Он намекнул, что проблемы Британии с поставками продовольствия на самом деле «растут от недели к неделе», и потому Германия близка к масштабному прорыву73. Несмотря на все усилия Бернхарда и Арнхольда, скепсис общества продолжал расти. На горизонте немцы видели не победу, а лишь больше врагов и меньше военных решений.
Невозможность завершить конфликт с помощью подводной войны дала новый импульс растущему забастовочному движению в тылу. За 1917 год в Германии произошло около 560 забастовок – огромный рост по сравнению со 136 инцидентами, имевшими место всего два года назад74. Прежние забастовки возникали из-за привычного набора жалоб: заработная плата, условия и время работы. К 1917 году добавились новые причины недовольства. Нескончаемая война, отсутствие нормальных поставок продовольствия и дальнейшее сокращение пайков хлеба – все это пришлось на апрель и побудило к уличным протестам тысячи разочарованных рабочих, голодающих домохозяек и детей. «Кажется, назревает новая всеобщая забастовка», – заметил немецко-еврейский историк Густав Майер75. Тем временем протесты, в основном затронувшие Берлин и Лейпциг, так и не достигли уровня всеобщей забастовки, хотя сообщения о разгромленных и разграбленных магазинах указывали на картину некоторого разорения76.
Мало было разбитых окон и грабежей – еще сильнее власти были обеспокоены тем, что в апрельские забастовки вмешалась политика. Те, кто вышел на улицы, требовали не только пищи и лучших условий работы, но и мира и больших прав при голосовании. Еще не забывшее недавние события в Петрограде, руководство Германии никак не могло допустить собственной революции. Поэтому армия и полиция быстро подавляли любые признаки левой агитации. Польская еврейка Роза Люксембург, лидер «Союза Спартака», уже находилась в тюрьме по обвинению в государственной измене вместе с Карлом Либкнехтом, сооснователем союза. Те, кто был еще на свободе и стремился политизировать забастовочное движение, как Оскар Кон и Гуго Гаазе, столкнулись с угрозой заключения. Одна их современница, молодая еврейская социалистка Рози Вольфштейн, сама оказалась под арестом после того как попалась на распространении политических памфлетов в промышленной Рурской области77.
Участие в апрельских забастовках Вольфштейн, Кона и Гаазе, а также Адольфа Коэна – главы союза металлистов – способствовало распространенному мнению, при котором ассоциировались евреи и социалистическая агитация. Генрих Класс, бывший, как всегда, в первых рядах антисемитских компаний, подозревал международный еврейский заговор, разработанный для захвата власти над миром78. Катастрофический раскол в рядах SPD в том же месяце предоставил желающим еще одно доказательство, что немецкие евреи отказались от военно-экономической деятельности ради социалистического и пацифистского будущего. Крайне левая фракция SPD, уже отделившаяся от основной партии, в апреле 1917 года окончательно откололась и образовала новую Независимую социал-демократическую партию Германии (Unabhängige Sozialdemokratische Partei Deutschlands, USPD). После бурного раскола теперь уже две партии утверждали, что говорят от имени рабочего класса Германии. Однако USPD пошла дальше и позиционировала себя как оппозицию «военной политике императорского правительства», которую SPD, напротив, продолжала поддерживать79.
Из восемнадцати основателей USPD шесть были евреями, включая первого лидера партии Гуго Гаазе, оставившего свой пост председателя SPD в прошлом году. Преобладание евреев в составе USPD не прошло незамеченным. Консервативные и крайне правые политики, чьи задачи явно расходились с задачами USPD, называли новую партию «группой Гаазе» или «партией герра Кона». Выбранный ярлык всегда содержал в себе имя одного из еврейских членов USPD. Рейнхард Мумм, последователь антисемитской идеологии Альфреда Штеккера, довел эту тенденцию до предела, называя новую партию «группой Кона-Герцфельда-Штадтхагена-Бернштейна». Все четверо были еврейского происхождения, и это не случайность80.
CV хранило верность своему традиционному подходу и надеялось, что общий фурор попросту угаснет со временем. Однако организация по защите евреев явно не рассчитывала на ответ Оскара Кона, одного из самых прямолинейных парламентариев USPD. Когда в 1912 году Кон вошел в состав парламента, он быстро приобрел репутацию сильного оратора – этими навыками он был отчасти обязан своей прежней карьере адвоката. В мае 1917 года – менее чем через месяц после основания USPD – Кон воспользовался своим умением, когда обратился к Рейхстагу с необыкновенно провокационной речью. Он набросился на Гинденбурга, назвал Германию «военной автократией» и объявил, что выиграть войну невозможно. Под улюлюканье правых Кон завершил выступление, продекламировав припев социалистического «Интернационала», и, что еще хуже, Кон предпочел французский текст немецкому81. CV в ужасе наблюдало, как немецкий еврей оскорбляет «чувства значительной части немецкого народа». В попытке исправить положение оно заверило, что «немецкое еврейство не имеет ничего общего с политикой или речами доктора Кона»82.
К несчастью для CV, в последующие недели политическая обстановка в Германии накалилась даже сильнее. Но теперь внимание к немецким евреям привлекла не USPD, а находящаяся в большинстве SPD. В июле, после того, как неограниченная подводная война не принесла активных результатов, Маттиас Эрцбергер, лидер католической Партии Центра, предложил резолюцию, призывающую к «новому курсу во внутренних и внешних делах и миру без аннексий и контрибуций»83. Эрцбергера поддерживал в его устремлениях немецко-еврейский парламентарий Эдуард Давид. В качестве представителя SPD в дискуссиях о мирной резолюции Давид приложил руку к проекту окончательного текста. Когда этот «поразительный акт парламентского неповиновения» был внесен в Рейхстаг 19 июля, он стал жестом окончательного разрыва между более умеренными партиями и консервативными силами Германии – последние были по-прежнему полны решимости добиться победоносного мира84.
Либеральная пресса полнилась выражениями одобрения в адрес мирной резолюции – казалось, она знаменовала начало новой, более демократичной «парламентской системы»85. Пока Давид и Эрцбергер купались в свидетельствах успеха, Гаазе явился, как незваный гость на свадьбе, не хвалить их достижения, а указать на ошибки тандема. Он сокрушался, что, с одной стороны, резолюция вряд ли приведет к немедленному заключению мира, а с другой – она также полна пустой риторики. Может быть, резолюция и призывала к миру без «насильственных территориальных аннексий», но, как указал Гаазе, она не упоминала о территории, приобретенной ненасильственно, где Германия пыталась распространить свое экономическое и политическое влияние менее агрессивными методами. Давид попросту отмел претензии Гаазе как «непорядочно аргументированные»