7. Но на самом деле участие евреев в забастовочном движении было скорее исключением, чем правилом. Еврейские промышленники, чьи фирмы пострадали от стачек, такие как AEG и оружейные заводы Людвига Леве в Берлине, резонно были настроены против забастовочного движения8. Сам Ратенау рекомендовал «бороться» с «вредными движениями», стоящими за забастовками9. И если реакция Ратенау была скорее ожидаемой, комментарий в «Allgemeine Zeitung des Judentums» в большей степени стал сюрпризом. Самая многотиражная газета из еврейских еженедельников сокрушалась о «досадных беспорядках» в некоторых городах, нанесших ущерб военной экономике Германии. Она призывала «наивные массы» «одуматься» и признать, что их действия «лишь сыграли на руку нашим врагам»10.
Освещение январских забастовок в «Allgemeine Zeitung des Judentums» было явно взрывоопасным. Подтекст статьи был ясен: бастующие рабочие подорвали бесстрашные усилия солдат на фронте как раз в то самое время, когда все немцы должны держаться вместе. Газета была не одинока в этом мнении. Как всегда на протяжении конфликта, на сцену вышел Георг Бернхард, чтобы еще подлить масла в огонь дебатов. В длинной передовице он красочно объяснял, как невозможность сделать всего один снаряд «представляет собой ослабление ударной силы армии». С еще большей полемической яростью Бернхард заключил, что рабочие в тылу «нанесли воюющей армии удар в спину»11. Мнение об «ударе в спину» обычно считается послевоенным мифом, который развился, чтобы объяснить бесславное поражение Германии, но злополучное выражение Бернхарда проливает свет на происхождение этой идеи из военных лет12.
Тема внутренней измены и предательства, которую развивали Бернхард и «Allgemeine Zeitung des Judentums», судя по всему, задела некую струну в душе многих солдат на фронте, не испытывавших особого сочувствия к жалобам рабочих. В письме
из оккупированной Варшавы молодой Виктор Эренберг также выразил «значительное разочарование» недавними событиями и объявил, что забастовки «непростительны»13. Гнев на фронте вызвал тот факт, что январская забастовка шла против доведенной до совершенства военной пропаганды. Если верить Гинденбургу и Людендорфу, конец сражениям придет, если все немцы будут держаться стойко и проявлять твердую волю к победе. Выходя на забастовку, тыл, а особенно рабочий класс, показал себя противником этого простого послания. Выражая свой гнев на такой поворот событий, евреи и другие немцы начали очерчивать контуры будущих мифов о поражении. Тыл, а не армия, оказался неспособен объединиться ради победы14.
Мир на востоке
Как многие солдаты на фронте, Герберт Зульцбах был разозлен забастовками. «Если бы только в тылу мы могли продержаться, – писал он. – Нам предстоит огромная работа на западе, когда у нас будут развязаны руки на востоке!»15. Как подразумевал Зульцбах, большинство немецких солдат смотрели на ситуацию на Восточном фронте с новым приливом оптимизма. Мирные переговоры между большевистской Россией и Центральными державами шли в Брест-Литовске с декабря 1917 года. Но соглашения сторон находились в столь же бедственном положении, как и этот когда-то великий город. В то время как Лев Троцкий, возглавлявший российскую делегацию, изо всех сил пытался выиграть время, немцы спорили между собой, согласиться ли на немедленное перемирие или требовать также территориальных преимуществ. Когда 3 марта 1918 года договор был наконец подписан, было ясно, что дух экспансионизма вновь одержал победу. Россия потеряла 34 % территории и 54 % промышленности, так как Прибалтика, Белоруссия, русская Польша, Украина и Финляндия перешли в сферу влияния Германии16.
Людендорф выразил удовлетворение итоговым договором, отвергая любую критику соглашения как «выдумки вражеской пропаганды». Этот выпад был направлен в две стороны. В первую очередь Людендорф имел в виду иностранных политиков, таких как бывший премьер-министр Британии Герберт Асквит, назвавший соглашение «позорным миром»17. Второй мишенью Людендорфа была USPD, единственная политическая партия, проголосовавшая против Брест-Литовского договора и сопутствующих соглашений. Оппозиционная направленность USPD, как объяснял Гаазе, была вызвана решением армии захватить обширные российские территории. По его мнению, аннексии не завершат войну, а лишь продлят ее. Оскар Кон, которому выпала незавидная задача обосновать позицию USPD Рейхстагу, развил критические высказывания Гаазе. Но тем самым он принял на себя атаки многочисленных сторонников договора. Когда Кон вернулся на свое место после выступления, были слышны голоса: «Это всего лишь Кон, а не настоящий немец!»18.
Критический настрой Гаазе и Кона по отношению к Брест-Литовскому договору создал неприятное (и полностью неверное) впечатление, что немецкие евреи противятся победоносному миру. Решение Макса Коэна-Ройсса присоединить свой голос к хору критиков лишь подтвердило это мнение. Вместе с Людвигом Квесселем Коэн-Ройсс возглавил оппозицию договору в PD. Как и в случае USPD, у Коэна-Ройсса были замечания насчет мира с аннексиями, противоречившего его собственной концепции будущей Европы19. Зрелище Коэна-Ройсса, Гаазе и Кона, выступающих против великого момента торжества Германии на востоке, еще сильнее вызвало к жизни антисемитов. Так, «Auf Vorposten», издание с нездоровой одержимостью теориями еврейского и франкмасонского заговора, увидело в позиции Кона свидетельство, что революционный большевизм готов раскинуть сети по Германии. Идея, что большевизм и иудаизм неразрывно связаны, начала набирать опасные обороты20.
Чего эти атаки не желали признавать – того, что большинство немецких евреев отнюдь не были недовольны Брест-Литовскими договоренностями. Реакция евреев на договор была не оппозиционной, а сдержанно-скептической. Так, пока Коэн-Ройсс призывал SPD отклонить соглашение с Россией, его коллега Эдуард Давид выразил куда более активную поддержку. Выступая в Рейхстаге, Давид признался, что у него есть замечания по поводу того, как ведутся мирные переговоры, но все же он рад, что «убийство и разрушение» пришли к концу, а военнопленные на востоке скоро будут освобождены21. Фракция SPD была ближе к позиции Давида, чем Коэна-Ройсса – они решили воздержаться от голосования, а не голосовать однозначно «против». Как и Давид, Ратенау приветствовал конец войны на востоке, но сомневался, принесет ли это прочный мир. По его мнению, это было лишь «масштабное временное решение»22.
Хотя ни Ратенау, ни Давид не собирались поднимать флаги в честь происходящего, они все же чувствовали искреннее облегчение, видя, что на одном из полей военных действий сражения подходят к концу. Для евреев и других немцев, как в тылу, так и на фронте, Брест-Литовский договор стал проблеском надежды. Это был «счастливый день», как выразился Виктор Клемперер23. Может быть, война еще не была выиграна, но после стольких месяцев, прошедших вообще без хороших новостей, Брест-Литовск дал немцам повод для оптимизма. По крайней мере, люди могли начать думать о конце войны – и, похоже, о победе Германии.
Стоит подчеркнуть, что не всегда этот оптимистичный настрой базировался на чистом альтруизме. Тон задал, как обычно, Людендорф. По его мнению, Брест-Литовск дал идеальную возможность распространить влияние Германии дальше на восток, в Крым, а также в Скандинавию; оба региона были богаты сырьем и продовольствием – тем, в чем отчаянно нуждалась немецкая армия. Дэвис Трич, чья страсть к немецкому экспансионизму продолжала быть столь же яркой, похоже, во многом разделял взгляд Людендорфа на Восточную Европу. Как генеральный секретарь недавно основанного Немецко-грузинского общества, Трич приветствовал любые попытки ослабить влияние России на Кавказе, заявляя, что следует сделать все, чтобы «ограничить [его] до [пределов] Великороссии в самом узком смысле». В обретшей независимость Грузии Трич видел страну, готовую к эксплуатации Германией. Ее марганцеворудная промышленность гарантировала, по его словам, «наше пристальнейшее внимание», медные рудники могли экспортировать в Германию вместо России, а вся страна обладала потенциалом, чтобы поставлять в Германию «персики, абрикосы, яблоки, груши, апельсины, лимоны, фиги и море других фруктов». «Подводя итог, – заключал Трич, – [Кавказ] представляется невероятно важным регионом для экономики Центральных держав»24.
Трич провел прекрасную работу, открывая людям глаза на материальные богатства Восточной Европы, но он был не в том положении, чтобы самому эксплуатировать регион. Зато туда бросились немецкие промышленники, чтобы сделать доход на преимуществах от поражения России. Как и ранее в Бельгии, еврейские и другие немецкие фирмы заключили ряд эксплуатационных экономических соглашений. «Disconto-Gesellschaft» Артура Саломонзона и Георга Сольмсена, пожалуй, был в первых рядах многих таких сделок. В Румынии банк был частью консорциума, заключившего соглашение на тридцать лет о единоличном контроле над запасами нефти в стране. Не удовлетворившись эксплуатацией Румынии, банк затем объединился с концерном Макса Варбурга и представителями тяжелой промышленности, чтобы установить контроль над самыми производительными элементами украинской экономики. Наконец, оба банка договорились о сотрудничестве над проектом по прокладке железных дорог на востоке, которые могли бы использоваться для перевозки товаров Центральным державам25. Как вскоре обнаружила экономическая элита Германии, Брест-Литовский договор, похоже, не только приблизил на шаг победу Германии, но и открыл новые коммерческие возможности в обширных внутренних регионах Восточной Европы.
Поражение России и изменение восточных границ Европы после Брест-Литовска стало поводом для радости и в еврейских общинах Германии. В конце концов, разрушение царского деспотизма и спасение еврейского населения России от рабства в первую очередь мотивировало многих немецких евреев вступить в войну. Тон задала «Allgemeine Zeitung des Judentums» в репортаже о договоре. «Наконец мы можем начать с приятных новостей», – комментировала газета. Но окончание военных действий на Восточном фронте принесло с собой новые вопросы о будущем всего региона и стабильности еврейской жизни в целом. Как справедливо заметила все та же статья, «никто не решился бы предсказать, как дальше будут развиваться события»