105. С куда меньшим изяществом другие представители разбитой армии начали более направленные атаки на евреев. Генерал-майор Эрнст фон Врисберг особенно критиковал евреев за их роль во всех аспектах революции. К тому моменту и Макс Бауэр отбросил все любезности, заявляя, что евреи планировали революцию и падение Германии, по крайней мере, с середины конфликта106.
Правые, в числе которых также были бывшие военные, тоже сделали вывод, что именно евреи вонзили кинжал в спину армии. Но пока Людендорф, Бауэр и другие колебались, принять ли это мнение, крайне правые пришли к этому выводу с опасной долей расчета. В феврале 1919 года Генрих Класс и другие члены Пангерманской лиги собрались во франконском Бамберге на первое послевоенное заседание. Как, вероятно, ожидалось, в основном на повестке дня этой убежденной националистической группировки были поражение и революция. Класс четко разъяснил своим внимательным слушателям, что «еврейское влияние» было «движущей силой» военного краха Германии. Самым поразительным в этом заседании было не это объединение евреев и поражения, а циничный антисемитизм собрания. В самом деле, пангерманские делегаты хладнокровно решили, что их движение будет атаковать евреев для содействия собственным политическим интересам. «Бамбергская декларация», вышедшая по итогам заседания, просто утверждала, что евреи являются «чужеродным элементом» в стране107.
Учитывая, что тридцать девять евреев из Бамберга отдали свои жизни в Первой мировой войне, выбор места для конференции Пангерманской лиги был по меньшей мере провокационным. Но пангерманисты никогда особенно не были озабочены такими размышлениями. Напротив, группа повела собственную деструктивную атаку на вклад немецких евреев в войну с целью доказать, что они уклонились от воинского долга. Один из лидеров Пангерманской лиги, Альфред Рот, часто писавший под псевдонимом Отто Армин, опубликовал собственную подборку служебной статистики, якобы опиравшуюся на еврейскую перепись 1916 года. Согласно сомнительным данным Рота, на каждого погибшего на войне еврейского солдата приходилось более 300 умерших немцев нееврейского происхождения. А потому, утверждал он, «понятию бескорыстного служения народу и отчизне нет места среди них [евреев]»108. За этим последовала настоящая битва статистик, поскольку еврейские аналитики и полемисты-антисемиты обменивались взаимоисключающими данными109.
Причиной, по которой люди тратили столько энергии на бесполезные статистические упражнения, был миф об «ударе в спину». Если Германия потерпела поражение от внутренних предателей, немецким евреям было предельно важно, чтобы на кинжале не нашлись их отпечатки пальцев. В то же время немецким правым было не менее важно смыть кровь поражения с собственных рук – показывать на другого виновника оказалось удобным способом отвлечь внимание. Это пугающе простое объяснение поражения Германии в войне нашло поддержку в последние дни конфликта и у евреев, и у других немцев, но в разгар революции немецким правым удалось направить этот дискурс против евреев. Другие опасные пережитки конфликта развивались похожим образом. Всеобщая война, атмосфера разрушения, территориальные амбиции и очернение «чужих» – все это оставило свой след на общем военном опыте Германии. Но после поражения, революции и Версаля немецкие евреи постепенно оказались исключены из наследия, которое сами же ранее помогали создавать.
Эпилог
В 1949 году немецко-еврейский историк-медиевист Эрнст Канторович сделал необыкновенное на первый взгляд заявление. Размышляя о своей воинской службе в немецкой армии Первой мировой войны, а затем во Фрайкоре, он констатировал, что его деятельность могла непреднамеренно посодействовать приходу Гитлера к власти. «Активные сражения с помощью винтовок и пушек, – объяснял он, – подготовили, даже косвенно и против моих намерений, дорогу к национал-социализму»1. Канторович никогда не боялся излагать свои мысли – как в научных трудах об императоре XIII столетия Фридрихе II, так и в спорах с университетским руководством2. То же, несомненно, относилось и к его критической оценке собственной биографии.
Ключ к комментариям Канторовича – слово «косвенно». Канторович ни на мгновение не верил, что еврейские солдаты, такие же, как он сам, намеренно содействовали подъему национал-социализма. В конце концов, нацистское движение было обязано своим успехом целому множеству причин, от экономической депрессии и эффективной пропаганды до отчаянного желания перемен со стороны общества. Как бы то ни было, на фоне рассуждений Канторовича явно присутствовала назойливая мысль, что Первая мировая война не только заложила основания для появления национал-социалистического движения, но и сформировала судьбы послевоенной Веймарской республики. И в этом более общем вопросе он справедливо выражал обеспокоенность.
Веймарская республика почти полностью жила и умерла в тени недавнего конфликта3. Впрочем, это не значит, что Веймар с самого начала был неудачной системой. Многие кризисы, якобы преследовавшие республику на протяжении ее короткой жизни, существуют скорее в работах критически настроенных комментаторов, чем в реальности4. Отнюдь не находясь постоянно на краю гибели, Веймарская республика обладала достаточным влиянием, чтобы ее сторонники могли создать государство и общество по своему вкусу5. Уверенный оптимизм позволил появиться самым радостным достижениям республики, относить ли к нему постановку задач – пусть не всегда реализованных – по системе социального обеспечения, видимую сексуальную свободу столицы или культурное процветание в этот период6. Если Веймарская республика встретила драматичный конец с восхождением нацизма, это совершенно не означает, что ее саму следует считать неудачным «проектом»7.
Но, хотя послевоенная республика в Германии никогда не была заранее обречена на крах, ее все же тревожили проблемы ее трудного рождения. Действительно, даже самые заметные и радостные достижения республиканского периода часто сами были ответом на опыт войны и поражения. Культурный взлет – будь то экспрессионистское искусство Отто Дикса и Макса Бекмана, книги Арнольда Цвейга и Эриха Марии Ремарка или новаторская школа дизайна «Баухаус» Вальтера Гропиуса – стал возможен, потому что все они переработали свой многолетний опыт военной службы8. То же относилось и к программе социального обеспечения. Она возникла из срочной необходимости позаботиться о сотнях раненых и вдов солдат, которых ожидало безрадостное будущее в послевоенной Германии9. Точно так же многие сомнительные решения, такие как избрание Гинденбурга в президенты в 1925 году или продолжающиеся дебаты о межполовых отношениях, происходили из потрясений войны10.
Как более чем хорошо понимал Эрнст Канторович, неспособность Веймарской республики продвинуться дальше Первой мировой войны происходила из изначального подхода евреев и остальных немцев к конфликту. Но Канторович сожалеет не о том, что война пропитала культурную, социальную или политическую жизнь республики, – скорее его тревоги касаются более глубоких и намного более опасных последствий войны. Первый набор таких последствий – аннексии, агрессивная культура военного времени и всеобщая война – сделал конфликт поистине вездесущим и тем самым помешал Германии стать действительно послевоенным обществом11. Второй набор последствий – воодушевление войной, разобщенность, назначение «чужих» козлом отпущения и миф об «ударе в спину» – кардинально ослабил позицию еврейских сообществ в Германии.
Оба набора последствий в совокупности обеспечили хрупкость послевоенной Германии и тем самым заложили основы, на которых возвели свое здание национал-социалисты. Вполне понятно, что именно это больше всего удручало Канторовича. Если бы немецкие евреи неоднозначно относились к войне или даже были ее недовольными противниками, как часто подразумевается, в сожалениях не было бы необходимости. Но в реальности многие немецкие евреи сыграли ведущую роль в формировании подхода Германии к конфликту или, как Канторович, стремглав бросились в самые ожесточенные сражения. Именно это знание оказалось таким неудобным для Канторовича и других немецких евреев, когда они оглядывались на Германию в послевоенный период.
Далекий мир
Конечно, в значительной степени источниками нестабильности были поражение и революция, но также и первое главное наследие военного времени: всеобщая война. Как обсуждалось ранее, реальный поворот к всеобщей войне произошел осенью 1916 года, когда кайзер сделал решительный шаг и поместил во главе армии Гинденбурга и его помощника Людендорфа. Однако задолго до этого момента еврейские общины вместе с другими фракциями немецкого общества начали закладывать основы милитаризации общества. В тылу немецкие евреи предлагали здания для военных целей, жертвовали деньги и ценности на облигации и посвящали огромное количество времени волонтерству в госпиталях или на вокзалах. Повседневная жизнь постепенно подчинялась нуждам армии, то же происходило и с остальной экономикой. Под уверенным руководством Вальтера Ратенау основные ресурсы были централизованы, а экономическое производство поставлено на службу нуждам армии.
Всеохватная природа войны привела к тому, что оказалось крайне трудно прекратить военные действия. Самым очевидным проявлением конфликта были человеческие жертвы. Почти два миллиона человек было убито, в том числе около 12 000 еврейских солдат, и еще миллионы были изувечены или ранены. Брат Мими Маркус Пауль, который, по сообщениям, попал в плен в 1915 году, так и не вернулся. «Я часто задаю себе вопрос, услышим ли мы когда-нибудь вести от Пауля», – не раз задумывался муж Мими, но, к сожалению, никаких новостей так и не пришло12. Жизнь родных двадцатилетнего Макса Вальдмана была ничуть не легче. Вальдману прострелили голову в 1918 году; он выжил, но остался частичн