Он испытывает нас, Мелисса, это Его обязанность: показать, что такое несчастье, чтобы мы умели быть счастливыми.
Разве я не научилась? После смерти родителей, не научилась? Зачем снова преподавать мне урок?..
Или это вовсе не урок, а наказание? За всю мою ложь?
Заядлая обманщица обманута другим обманщиком — логично и, вполне, в духе Всевышнего, верно?
Не знаю сколько времени проходит, пока я не успокаиваюсь. Минута или час. Да это и не важно. Я выхожу из автобуса, соображаю, где нахожусь, и направляюсь к месту, в котором не была, наверное, сто лет.
На дорогу снова уходит минута или час.
Я забираюсь по вертикальной лестнице на верхушку водонапорной башни, прохожу по узкому балкону к южной стороне сооружения и опускаюсь на горячий от солнца металл, свешивая ноги за ограждение. Закрываю глаза.
Любовь не должна быть жестокой. Если она — не наказание.
Кто-то должен был открыть мне глаза. На саму себя. И почему это не мог быть несносный Ронни Лейн? Я тоже поступаю неправильно с людьми, которых обманываю. С хорошими людьми. Веская ли причина для лжи — нежелание их разочаровывать? Словно вообще возможно быть идеальной. Невозможно.
Себя я тоже обманывала.
Чёрт, точно так же как бывает сладка ложь, правда — болезненна. Она прямолинейна, остра, бескомпромиссна и, порой, ужасно жестока. Но это и есть её суть. А суть лжи — подстраиваться под обстоятельства так, как нам удобно. Она гибка, текуча, извивиста. Как змея. А её яд — чёртова правда.
Я вздыхаю, открываю глаза и долго наблюдаю за движением солнца.
Я нашла причины лгать, у Ронни они тоже были. Глупые, недальновидные и низкие, но всё же. И только ему с ними жить, как мне с моими.
Я снова закрываю глаза, но тут же их распахиваю, потому что слышу чьи-то шаги. Смотрю в их сторону, глупое сердце бешено стучит в груди: оно желает, чтобы это был Он.
Я желаю.
На лице Ронни Лейна появляется облегчение при взгляде на меня, он осматривается и негромко замечает:
— Ты мне не рассказывала об этом месте.
Я хмыкаю и отворачиваюсь:
— Как ты его нашёл?
— Забыла? Я очень сообразительный и упорный.
— Непревзойдённый Ронни Лейн, да.
Ронни усмехается, сокращает оставшееся до меня расстояние и садится рядом. Спрашивает тихо:
— Ненавидишь меня?
— Нет, — честно отвечаю я. — Но хотелось бы.
— Отец Коллинз, — невпопад говорит Лейн. — Я был у тебя дома, после того как оббегал весь город.
— Объездил, скорее.
— Это мелочи.
— Такие же, как споры на людей? — усмехаюсь я.
— Я признался ему, что сделал тебе больно, — глухо произносит Ронни. — И он предположил, что ты можешь быть здесь, потому что часто приходила сюда, после смерти родителей. В моменты, когда тебе было грустно.
— Не знала, что он знает об этом.
— Твой отец очень проницательный. Не зря служит в церкви.
— Ты на что-то намекаешь, Лейн?
— Он увидел, что я раскаиваюсь, потому и помог мне найти тебя.
— Хочешь извиниться за то, что играл чужой жизнью? — грустно улыбаюсь я. — Я же не хотела ничего такого, помнишь? У меня была цель, и я полностью посвящала себя ей. Но тебе было плевать на это, потому что ты хотел выиграть спор. Считаешь такое заслуживает прощения?
— Да, потому что иначе я не узнал бы тебя и не влюбился.
Сердце больно ударяет о рёбра, я хочу как-нибудь съязвить, но необдуманно смотрю в глаза Лейна, и слова застревают в горле колючим комком.
Ему тоже больно, так же сильно, как мне.
— Ты совершил чудовищный поступок, Ронни, — шепчу я.
— Потому что был кретином. Самоуверенным бараном, плевавшим на последствия. Я идиот, Цветочек, знаю. Но я никогда не пожалею о том, что согласился на этот грёбанный спор.
— Не пожалеешь?
— Не-а, не жди, — нагло улыбается он, а в глазах блестят слёзы. — Настоящее кощунство жалеть о том, что в твоей жизни появился человек, с которым ты по-настоящему счастлив. Который тебя понимает, радует, приятно волнует и поддерживает в трудную минуту. С которым ты на одной волне. Об этом я ни за что не пожалею. Но я жалею о том, что сделал тебе больно. Поверишь ты мне или нет, но спор с сестрой перестал для меня существовать, как только я заглянул в твои невероятные глаза. Да, может, я понял это не сразу, в силу своего тугодумия, но это так, Мелисса.
— Я не раз говорила тебе, что ты дурак, — хрипло замечаю я.
— Ты услышала только это? — шмыгнув носом, усмехается он. — Я вообще-то в любви тебе признался.
— Ты... меня любишь?..
— А как ещё могло быть?! — вдруг возмущается он. — Без шансов, Мел. Ты не оставила мне не единого шанса. Ты же потрясающая!
— Ты ставишь это мне в вину? — поражаюсь я.
— Ну не я же виноват в том, что ты такая классная. Это твои улыбка и смех пронзили моё сердце, твоё видение мира запало мне прямо в душу и без твоего сарказма, подколов и голоса я больше не представляю своей жизни. Я не представляю её без тебя, понимаешь ты, нет?
— Ты лгал мне, Ронни. Как я могу верить тебе теперь?
Лейн берет меня за руку, сжимает мои пальцы и смотрит на меня прямым, честным взглядом, в глубине которого сквозит боль:
— Как я верю тебе, как верю Богу, — или какой другой высшей силе, — что нас свела. Как ты веришь Ему.
— Величина твоего эго поражает, Лейн, — качаю я головой.
— Я серьёзно, Коллинз, — горько усмехается он. — Ты нужна мне.
Я отворачиваюсь и оглядываю тихие окрестности родной Санта-Моники.
Мне требуется время, чтобы решить верить ему или нет.
Я высвобождаю руку из его пальцев и поднимаюсь на ноги, Лейн встаёт вслед за мной, всматривается в меня так, что создаётся впечатление, что от моих дальнейших слов зависит его жизнь. Это напрягает и волнует одновременно.
— Мне нужно всё как следует обдумать, — всё же говорю я. — В одиночестве.
— Хочешь, чтобы я ушёл?
— Да.
— Но...
— Считай, что ты мне должен за то, как мерзко поступил.
Ронни болезненно морщится, словно я его ударила, пару секунд смотрит в сторону, а затем кивает. Но продолжает стоять на месте.
Секунда. Две. Пять.
— Ро...
Я испуганно замолкаю, когда он неожиданно притягивает меня к себе и впивается в мои губы своими. Я чувствую в его поцелуе жадное отчаяние. Чувствую страсть, которая невероятным образом переплетается с ошеломляющей нежностью.
Кажется, я чувствую в этом поцелуе... его любовь.
И свою...
Опять эти проклятые минута или час.
— Это, чтобы тебе лучше думалось, — шепчет мне в губы Ронни.
Мы оба часто дышим, я ощущаю, как барабанит его сердце под моей ладонью наравне с моим собственным. А затем он выпускает меня из рук.
И уходит, не оборачиваясь, о чём я его и попросила.
Вот только я совершенно не помню, зачем это сделала...
Глава 24. Ронни: знания не всегда сила...
— Ты нашёл её? Вы поговорили?
Бонни бросает курицу, с которой возилась, и спешит к раковине, чтобы сполоснуть руки. Я падаю на стул и устало тру глаза:
— Да.
— Как она? — садится напротив меня сестра. — Сумела тебя понять? Простить?
Я вглядываюсь в взволнованное лицо сестры и вспоминаю, как дрожал от слёз её голос, когда она позвонила мне, чтобы сообщить о том, что Мелисса всё знает.
Словами не передать, как я испугался.
А затем автобус, Её лицо в слезах, разочарование и боль во взгляде... Мне казалось, я сдохну от той боли, что испытывал сам.
Я не могу её потерять.
— Надеюсь, что простит, — выдыхаю я.
Я сделаю всё возможное и нет для этого.
Бонни обнимает себя руками и смотрит в окно:
— Мы поступили ужасно, и всё, что нам остаётся — это молить о прощении.
— Грёбанные стервы, — вздыхаю я. — Мне с самого начала не нравилось, что о споре знает столько народа. Даже удивительно, что мы так долго продержались.
— У меня есть ощущение, что у Хайт были личные мотивы для того, чтобы предложить мне Холда... Она словно играет с нами...
— Будь на шаг впереди неё, — предлагаю я. — Расскажи всё Холду сама.
Сестра боязливо передергивается и шепчет:
— Он меня возненавидит...
— Зато не узнает об этом от тупых куриц, болтающих о чём не надо в женском туалете, — усмехаюсь я. Чувствую едкую досаду и качаю головой: — Чёрт, представляю, как Мел было больно узнать обо всём вот так... Бо, будь умнее меня. Будь... умнее Хайт.
— Ты прав, — шепчет она, шмыгнув носом, и поднимается со стула. — Я должна быть смелой, должна быть... — Она идёт к холодильнику, достаёт из него упаковку чернослива, закрывает дверцу и опускает голову. Спина и плечи напряжены. — Я виновата и должна понести наказание, каким бы жестоким оно не было.
— Эй, не будь так строга к себе, Бо.
Бонни прерывисто выдыхает, разворачивается и пытается улыбнуться, направляясь к кухонной тумбе, где её ожидает разделанная курица:
— Я расскажу Дилану. Сразу, как только он вернётся с соревнования.
Я киваю и некоторое время наблюдаю за готовкой сестры. Уборка и готовка — её личные антидепрессанты. Приобретённые во времена жизни с матерью. Примерно в тоже время мы начали бросать друг другу вызовы. Чтобы отвлечься или же хоть капельку чувствовать себя обычными детьми...
Чёрт, кроме всего прочего, мы сами виновники своих бед.
Вот и Хьюго Коллинз так считает.
— Я снова встретил Хьюго, когда искал Мел, — рассказываю я сестре. — Он был готов кубарем спустить меня с лестницы. Не понимаю какого хрена он настолько против наших отношений. Не представлял, что он так сильно меня ненавидит.
— Ненавидит? — хмурится Бо, отправляя фаршированную черносливом курицу в духовку. — В то время... Мне казалось, что он заботится о нас. О тебе. Нет, не могу поверить, что он считает тебя абсолютно плохим.
— О, ты просто не видела его лицо, когда я вышел из дома священника, — усмехаюсь я. — Он едва не рычал, когда припёр меня к стенке.