— Нет... — повторяю я и с надеждой заглядываю в лица родителей. — Этого не может быть. Умоляю, скажите, что это не правда...
— Прости, милая, — едва не плачет мама, сжимая мои пальцы своими.
Я вырываю руки, подскакиваю с места и бегу вон из дома.
— Мелисса!
— Не держите её. Она должна и может справиться с этим сама.
Могу?.. Как я могу справиться с таким?!
Я выбегаю из дома, хватаю велик и, выйдя за ворота, еду туда, куда глаза глядят. Ошеломление настолько сильное, что я с трудом могу соображать, потому действую на автомате. Ноги сами крутят педали, руки — выбирают направление, сердце болезненно и глухо бьётся в рёбра. Рассудок напрочь отказывается принимать участие во всём этом.
Я словно попала в бредовый сон, от которого всё никак не могу очнуться.
Но очнуться придётся, и пробуждение не будет легким.
Нога соскакивает с педали, меня ведёт вперёд, и я чудом не кувыркаюсь носом о землю, сумев сохранить равновесие. Отбрасываю от себя велик, падаю на траву под ногами и ползу по ней к кустам, в которых хочу спрятаться. Словно возможно спрятаться от правды, ага.
Обнимаю колени руками, закрываю глаза и признаю:
— Мой папа виновен в смерти папы Ронни...
Тогда у него был сложный период в жизни. Его уволили с хорошей работы, повышения на которой он долго и упорно добивался. Но финансовому кризису в стране плевать на старания отдельно взятых людей... В то время он часто пил и ругался с мамой. И в тот роковой день тоже. Пара бокалов вина, ссора во время движения и как итог: авария, унёсшая жизни трёх человек.
Мы ужинали в нашем любимом ресторане, мама умоляла папу вызвать такси, потому что сама не умела водить машину, но папа настоял на том, что поведёт сам.
Господи, как мне теперь смотреть в глаза Ронни?
Как нам теперь общаться? Как любить друг друга?
Почему судьба так жестока?
Не знаю сколько времени я провожу под кустами, но в какой-то момент пробуждаюсь, осознав, что прошлого не изменить. С ним можно попытаться жить дальше, но не исправить. Нет такой функции.
Я выбираюсь из кустов, сажусь на велосипед и еду в свой заброшенный домик. Мне нужно ещё немного времени. Совсем капельку. И я придумаю, как быть. Обязательно.
Я оставляю велик у прогнившей в некоторых местах стены и через окно забираюсь в дом. Иду в гостиную, но на её пороге оторопело замираю. Сердце болезненно сжимается.
Ронни.
Мой Ронни.
Он здесь.
Ронни сидит на полу у спинки старенького дивана, медленно поднимает голову на звук моих шагов и просто смотрит мне в глаза. Его взгляд... Застывшие в глазах слёзы...
Он тоже знает.
Я на ощупь продвигаюсь по стене вбок и сползаю по ней на пол. Не прерывая зрительного контакта ни на секунду. Хочу, чтобы он увидел в ответном взгляде всё то, что я чувствую: искреннее сочувствие и сожаление. Хочу, чтобы он понял, что и я вижу его боль, принимаю её и не осуждаю. Он имеет на неё право.
Так мы и сидим, глядя друг на друга, пока пространство вокруг не заполняет мелодия входящего на телефон вызова.
Ронни словно просыпается, шмыгает носом и хрипло отвечает на вызов:
— Бо?.. Что с твоим... Откуда тебя забрать?! Какого чёрта ты там делаешь?.. Ладно, скоро буду.
Ронни убирает телефон в карман, вновь шмыгает носом и поднимается на ноги. Я тоже встаю, чтобы убраться с его дороги. В прямом и переносном смысле?..
Сердце болезненно сжимается.
А в следующий миг я ощущаю тепло Его ладони на своей руке.
Ронни молча ведёт меня из дома, помогает выбраться через окно, прячет мой велик в кустах и вновь берёт за руку, чтобы отвести к своей машине.
— Бо нужна моя помощь, — говорит он, когда мы занимаем кресла. — Но я не хочу с тобой расставаться.
В пространстве и в целом?..
Я киваю, пусть он и не смотрит на меня, и пристёгиваю ремень безопасности.
Едем мы не слишком долго, и я удивляюсь, когда Ронни паркует машину у неприметного отеля, обладающего не очень хорошей репутацией.
— Номер 313, — говорит Ро и выходит из машины.
Я это понимаю, как приглашение идти вместе с ним, потому тоже тороплюсь выйти из машины. Мы идём к невысокому пандусу с комнатами отеля, проходим по нему до нужного номера, и Ро без стука распахивает дверь. Я захожу следом и оторопело оглядываюсь.
Номер выглядит так, словно в нём крушили мебель, а затем прибрались за собой: стулья без ножек у покосившегося столика, на котором стоит пустое ведёрко из-под шампанского, темные и влажные пятна на ковре, разбитый экран телевизора, и пара мешков с мусором у стены рядом с входной дверью.
А затем я вижу Бонни, и у меня обрывается сердце...
Ронни бросается к своей абсолютно потерянного и несчастного вида сестре, сидящей на краешке широкой кровати, и падает у её ног:
— Что... Что сделал этот сукин сын?! Бо?!
— Возненавидел, как я и предполагала... — отвечает та совершенно бесцветным голосом.
Я выдыхаю и откидываюсь спиной на стену позади. Упираюсь в неё затылком, подняв лицо к потолку.
Вот и Дилан Холд узнал о роковом пари брата и сестры.
Глава 27. Дилан: тьма во мне поменяла оттенок
— Эй, Холд!
Я оборачиваюсь в тот момент, когда Ронни Лейн бросает свой рюкзак и летит на меня. Понятно, с какой целью — врезать мне по роже.
Опускаю голову и жду.
Она не пришла в школу. Из-за стыда или страха передо мной?
Лейн хватает меня за куртку на плече, дергает в сторону так, что моя спина с лязгом врезается в шкафчики. Ему это удаётся, лишь потому что я не сопротивляюсь. Он тут же хватает меня за грудки и рычит у лица:
— Какого хрена ты сделал с моей сестрой, урод?!
Я молча перевожу взгляд с него на заинтересовавшихся представлением зевак и вижу, как каждый из них тут же отводит глаза.
Трусы.
А Лейн не испугался связаться со мной — он на многое готов ради своей сестры.
Я тоже ради неё был готов на всё.
Одёргиваю его руки от себя и вместе с этим ровно произношу:
— Передай Бонни, что она может меня не бояться и ходить в школу, как обычно.
Лейн при этих словах свирепеет ещё сильнее. Снова раздаётся лязг шкафчиков, а его левая рука локтем давит мне поперёк груди, правая занесена для удара.
— Серьёзно думаешь, что она тебя боится? — шипит он, тяжело дыша. — Тебя — грёбанного труса, который не дал ей даже шанса объясниться? Что ты с ней сделал?! — ревёт он, вновь толкая меня на шкафчики. — Какого хрена она делала в том отеле, в который ты таскаешь всякую шваль?!
Я веду шеей в попытке избавится от горечи в груди, возникшей после его последних слов, но выдержка, которую я тренировал годами, сбоит ещё со вчерашнего дня. Поэтому я сам не успеваю понять в какой момент решаю с силой оттолкнуть от себя Лейна.
Парень падает на бетонный пол и зло смотрит на меня снизу. Я оправляю куртку.
Дальнейшее происходит так быстро, что я искренне удивляюсь и восхищаюсь той сноровке, с которой действует Лейн. Но парень не сноровистее меня.
И тем не менее.
Лейн в мгновение ока подскакивает на ноги, выдёргивает руку из кармана джинсовки и врезает мне кулаком по щеке. Я ощущаю холод металла, перед тем как в висках взрывается боль.
Никто и никогда не бил меня по лицу.
Я не позволял. А сейчас позволил. Очевидно, я подсознательно хотел, чтобы мне врезали.
Я даже ощущаю что-то вроде удовлетворения, когда Лейн не останавливается на одном ударе. Он с рычанием врезается плечом мне в солнечное сплетение, мы оба ударяемся о пресловутые шкафчики, которые звенят громче прежнего, и валимся на пол. По толпе вокруг пробегает ропот, смешавшийся с девчачьими охами. Лейн оказывается сверху. Его глаза буквально пытают яростью. Одной рукой он удерживает меня на месте за плечо. Второй, той, в которой зажат кастет, вновь бьёт по лицу.
— Сопротивляйся, чёрт возьми! — рычит он между ударами.
Но я вновь и вновь наслаждаюсь той болью, что каждый раз взрывает мозг.
Собственная тёплая кровь на лице приятней, чем тот жгущий холод, сковавший нутро. То, что она не такая же ледяная, даёт мне знать, что я живой человек.
Что, возможно, я — не чудовище.
Львёнок так старательно убеждала меня в этом, пусть осознанно или нет, и теперь, наверняка, думает иначе.
Мы поменялись местами.
Даже смешно.
— Какого... — удивляется Лейн, замерев на мгновение. Оказывается, я смеюсь вслух. Хрипло, выплёвывая кровь на подбородок. — Ты, чокнутый сукин сын! Ты не стоишь и ногтя моей сестры, понял, урод?!
Лейн хватает меня за грудки, приподнимает и в последний раз бьёт об пол. Отползает в сторону, опираясь спиной на шкафчики, и пытается отдышаться, не сводя с меня презрительного взгляда.
Знаю, что не стою.
Я предупреждал её об этом.
— Что здесь... А-а-ах! Живо в мой кабинет! Оба!
Где-то я уже это слышал.
Не могла она тогда так искусно притворяться. Не могла...
Я усмехаюсь тому, как шумно пыхтит Гарсия, и сажусь, сплёвывая кровь на пол и вытирая её остатки с губ ладонью. В ушах звенит от хорошо поставленных ударов Лейна. Ему бы к нам, в «Кризо».
Я снова усмехаюсь, а директор говорит неуверенно:
— Ладно, Дилан может идти к медсестре. Но, чтобы потом — в мой кабинет! А ты, Лейн, идёшь туда прямо сейчас! Ну! Живо! Мистер Флоу, — обращается он к учителю, стоящему с надменной улыбочкой рядом с ним, — проследите, пожалуйста, за мистером Холдом.
Да, компании именно этого козла мне и не хватало.
Впрочем, Флоу молчит всю дорогу до кабинета медсестры и только, когда я открываю дверь, флегматично замечает:
— Если я правильно понял, отныне ты сам будешь писать контрольные работы. Твоему отцу не понравится, что тебя вновь отстранят от игры в баскетбол.
Я не отвечаю, хлопая дверью пред его длинным носом.
Я так и не узнал у неё, что за намёк она оставила в «моей» работе по философии Древнего Китая.