И все эти дамы — чистые, высокородные — так и вьются вокруг него. А он, мне кажется, просто ухмыляется и наслаждается всей этой вакханалией вокруг. Я решила описать тебе его дам.
Это занятно. Вдруг я все-таки стану писательницей? Тогда мои письма будут нарасхват… Но что-то я размечталась. Помню, как маменька все укоряла меня, что я слишком задумчива. Бывает, уставлюсь в окно и смотрю: а там ворона ходит или голуби летают, или дворник двор метет, или просто дерево качает ветками — то ли приветствует меня, то ли машет на прощание… А маман называла меня «не от мира сего». Может быть, и правда познание — тяжкий грех, и кто преступил черту любопытства — уже не вернется назад?
Не знаю ничего, Ватрушечка, только тянет плакать все время. Вроде бы в жизни есть почти все, а все равно — тошно и грустно…
В детстве я любила сказку про Красную Шапочку — там еще иллюстрация была: маленькая девочка заблудилась в дремучем-дремучем лесу, деревья старые, шишковатые, корявые, стоят частоколом, а между ними девочка — испуганна, но изо всех сил хорохорится, старается вида не подать, как ей страшно. Так и я сейчас…
Но вернемся к женщинам Распутина. Первой я бы назвала Анечку Танееву-Вырубову. Хотя она никакая не «распутинка». А самостоятельная личность. К ней относятся по-разному — кто-то считает ее интриганкой, кто-то святой простушкой, а кто-то себе на уме…
Аня — многолика. Но одно несомненно — императору и императрице она предана. И ради них готова на все. Мир, спокойствие и процветание царской семьи — для нее превыше всего. Аня способна растворяться в других — за это, наверное, ее и полюбили в императорских чертогах. Аня — никакая и может принять любую форму, она способна подлаживаться под обстановку, быть воздухом, тенью, отзвуком…
Я с Аней близко незнакома и — честно — побаиваюсь ее. Взгляд Ани — смотрит как будто бы сквозь тебя — отрешенный и вдумчивый одновременно. Вроде бы она здесь и в то же время — далеко… Распутин к Ане относится хорошо. Но она с ним не спит, хотя слухи вокруг нее так и вьются.
Но хуже всего, что дела царской семьи открыто обсуждают везде. И я, бывает, краснею, когда слышу что-то неподобающее. После катастрофы — ты, конечно, помнишь о том ужасном случае на железной дороге — Аня ходит на костылях. В ней есть что-то жалкое и величественное одновременно. Она не даст себя пожалеть, наверное, она и сама себя не жалеет. И странно видеть в этой женщине, такой простодушной на вид, несгибаемую волю. Аня не мягкотела, Аня — стоик…
Но я слишком увлеклась ею.
Есть еще полоумная генеральша Лохтина. Ей, наверное, в жизни не хватило перчинки, и она тихо, но неотвратимо сошла с ума на почве Распутина. Таскается всюду за ним, одета в какие-то длинные балахоны…
Есть еще Муся Головина, Юлия Ден.
О Мусе стоит сказать особо. Тонкая, печальная Муся когда-то была помолвлена со старшим братом Феликса Юсупова — Николаем, погибшим на дуэли. В глазах у нее — всегда печаль. Она считает себя духовной дочерью Распутина и смотрит на него с благоговением.
А Юля Ден — фрейлина императрицы. Четкая, подтянутая…
Самая хитрая — Акилина Лаптинская. Она спит с Распутиным и вошла к нему в доверие, но вместе с тем себе на уме, и я часто ловлю на себе ее умный проницательный взгляд. Казалось, Акилина решает в уме какую-то сложную задачу…»
На этом письмо оборвалось. А вскоре пришел Вася.
— Привет! Как ты? Все работаешь?
— Без остановок!
— Так и надо!
— Тяжело, документы уже изрядно попортились, некоторых листов не хватает. Много перепутано с какими-то хозяйственными материалами из других источников.
— Легко не бывает нигде, — назидательно сказал шеф.
Вася снял куртку, сел к столу и сразу включился в «процесс», как он иногда называл их работу. Сделал несколько звонков, с кем-то успел поругаться насчет выхода статьи и редактуры, потом засел за свой компьютер в углу и оттуда вскоре раздались разнообразные звуки. Работать тихо Вася не умел. Свое одобрение он высказывал энергичными краткими возгласами, типа: «Ух!», «Так и надо!» «Конгруэнтно!», неодобрение — «Хм», «В топку!», «Оборзели, чисто оборзели!». Сомнение транслировались через: «Хм…», «Ну-ну», «Мое мнение рьяно противоположно»… При этом Вася иногда еще подпрыгивал на стуле, запускал руку в волосы или стучал ладонью по столу. Словом, скучно не было.
«Если бы снять кино со стороны, получилось бы весьма забавно», — часто думала Анна…
— Конгруэнтно! — вскоре слышала она. — Наши коллеги, они же враги задушевные, выпустили сборник: «Россия на перепутье: Первая мировая война как отправная точка развития России в ХХ веке». Мое мнение рьяно противоположно, но все равно поздравляю…
— Я рада! — подала голос Анна, но ее не услышали.
Через пару минут раздалось энергичное постукиванье ладонью по столу.
— Оборзели, чисто оборзели! И куда только главред смотрит?! Статью мне зарывают своей редактурой. Сидят там, ученыши, ни фига не понимают ни в чем!
Здесь Анна благоразумно промолчала, чтобы не попасть под горячую руку.
Потом Вася устроил перерыв, достав из сумки батон белого хлеба и копченую колбасу. Нарезав бутерброды и вскипятив чайник, позвал Анну:
— Иди, коллега, подкрепись… Вопросы есть? Дай-ка мне посмотреть твой материал.
Вася пробежал глазами отобранные Анной письма Лизы К. и, повертев головой, вытянул губы трубочкой, что означало мыслительный процесс. После недолгого молчания он изрек:
— Нужно сказать, что она права и дает точную характеристику «женщинам Распутина». Каждая из них имела свой интерес. Он был как индикатор, с помощью которого можно было судить о состоянии общества того времени. Точнее, об его безнадежной болезни.
Анна села к столу и, заварив чай, взялась за бутерброд с колбасой.
— Женщины стали истеричками, об этой болезни писал наш выдающийся ученый Бехтерев, — продолжал Василий. — В начале века набирал популярность Фрейд со своим учением, провозгласившим, что все комплексы и неврозы возникают от сексуальных расстройств. В психиатрии возникло модное направление — фрейдизм. Под знаком которого прошел без преувеличения весь двадцатый век. Секс стал во главе всего. Люди просто подсели на эту удочку. Если раньше эти вопросы не обсуждались прилюдно, а только в узком кругу, то нарушение общественного табу просто сорвало у людей крышу. Половой вопрос становится во главу угла. И кстати, заметь, — сказал Вася, размешивая в своей огромной кружке столовой ложкой сахар. — Любимый многими Серебряный век был просто-таки апологетом разврата. Ах, Ахматова, ах, Цветаева, ах, Гумилев… А у них был не просто разврат, а все его формы и виды… И Ахматова святошей не была ни разу, ходили слухи, что она не брезговала и лесбийской любовью, слишком неоднозначны ее отношения с актрисой Ольгой Судейкиной. И Цветаева шокировала тогдашнее отнюдь не пуританское общество, спутавшись с другой поэтессой Софьей Парнок: муж на фронте, а она предается однополым утехам. А Гумилев вступал в двойственные, тройственные союзы… О его любовных связях легенды ходили! Профессорская дочка Лариса Рейснер, будущая валькирия революции, отдалась ему в гостинице, которую он снял на один час… И это еще я скачу по верхам! Общество гнило изнутри, а наши деятели искусств в этом помогали…
— Вась, — робко сказала Анна. — Но богема же всегда славилась свободою нравов.
Вася яростно сверкнул на нее глазами.
— Я говорю с тобой как ученый, а не как моралист. А логика исторического развития была такова, что эта распущенность, так называемый э-ро-тизм, — по слогам произнес Вася, — сыграл свою роль в разложении империи и привел ее к краху. Барышни одновременно заигрывали и с революцией, и с эросом. Одно подготовило другое. Обрати внимание — внешнее равно внутреннему. Раскованность внутренняя, сексуальная свобода, обернулась разнузданностью внешней — заигрыванием с революционной стихией. Чем все кончилось — общеизвестно. Все эти барышни, летевшие в революцию, как бабочки на огонь, потом были либо изнасилованы в грубой форме солдатней и матросней, либо просто вымерли с голоду, либо бежали в эмиграцию и там влачили жалкое существование. Какой-то процент перешел на службу к новой власти. А все начиналось там — в кругах творческой богемы, которая стала провозглашать сексуальную свободу и проповедовать эротизм. Вообще, учитывая нравы, царившие в обществе, Распутин попал на подготовленную почву. Секс с грубым мужиком только подогревал любопытство и похоть великосветских дам. Им хотелось пасть еще ниже, чтобы упиться грехом. И Распутин потакал им в этом… Они ели из его рук, были счастливы прикоснуться к нему…
Васин монолог прервал телефонный звонок. Вася снял трубку и вновь начал с кем-то ругаться по поводу корректуры статьи, которая, по мнению автора, исказила смысл.
Затем Вася позвонил сам. Трубку не брали. Он повернулся к Анне с нахмуренным видом.
— Непонятно что! Тот священник, отец Николай, который день не отвечает. Нужно забрать оставшиеся материалы, а он молчит. Во время последнего нашего разговора по телефону он не сказал, когда мне нужно приехать. И это меня настораживает. — Вася запустил руку в волосы и почесал затылок.
— И какие твои выводы?
— Черт-те что! — громко сказал Вася. — Никаких выводов! Может быть, он сам решил заняться исследованием? Но сказал бы тогда об этом. Или…
— А нам что делать?
— Ждать! — сердито буркнул Вася. — Больше ничего и не остается. А сейчас нужно обработать прочитанный материал, внести его в компьютер и сделать сноски, хотя бы предварительные. Добро? Вот и займись этим!
Остаток дня Анна сосредоточенно вносила текст в компьютер, стараясь не сделать ошибок и ляпов. Но она уже знала — что ей нужно сделать… Вася часто пенял ей на отсутствие инициативности. Вот она и собиралась эту самую «инициативность» проявить.
— Мне предстоит командировка, — сказала за ужином Елена.