— Мы не претендуем на эти подарки. Нас интересуют только бумаги.
— Да, у нее было много бумаг. Я все сложила в сундучок. Хотите посмотреть?
Анна и Данила прошли за старушкой. В небольшой комнатке было чисто, аккуратно, в углу висела русская икона. Надежда Васильевна достала небольшой сундучок и открыла его.
Полчаса они разбирали оставшееся от Ольги Ватрушкиной: там были старые квитанции, счета, театральные афиши, несколько фотографий, сломанный ридикюль, веера, перьевые ручки… Наконец на дне обнаружилась старая тетрадь с красивым четким почерком.
— Можно взять эту тетрадь?
— Да-да, конечно. — Надежда Васильевна была рада, что ей оставили драгоценности и портсигар, а старые бумаги ее не интересовали.
Они распрощались со старушкой и вышли на улицу…
— Нам нужно остановиться в отеле, — сказал Данила, не глядя на нее.
— Хорошо, — откликнулась Анна, и у нее внезапно похолодели пальцы, словно их окунули в снег.
Данила внимательно изучал карту, а Анне казалось, что ее обступила абсолютная тишина. Тихо было на улице, тихо в салоне машины. Тишина словно поглощала все звуки…
— Вот, нашел, — и он с шумом свернул карту. — Три километра отсюда. Мигом будем на месте.
Гостиница — шале, утопающее в молочных сугробах. Хозяйка подала им два ключа.
— Два номера, — сказал Данила в пустоту.
— Два, — прошептала Анна, не зная, слышит он ее или нет.
Она впала в странное оцепенение, руки и ноги двигались с трудом, но Анна все же шла за Данилой — покорно, стараясь не отставать.
— Это твой номер. Пока. Всего хорошего. Спокойной ночи.
— Всего… — Звуки таяли в воздухе, как снежинки — медленно, обреченно.
Закрыв за собой дверь, Анна зажгла свет, села на кровать и взяла в руки тетрадь…
«Ребеночек, который так и не родился… Я так часто представляю, каким бы он был: улыбку, смех, крохотные ножки, которыми он ходил бы по мне, а я целовала бы его пяточки…
Почему он так поступил со мной? Много раз я задавала себе этот вопрос и не находила ответа. Сокол мой ясный, голос золотой, муж невенчанный… Сколько я слез из-за него пролила, проплакала!
Наш роман случился так стремительно, я и не заметила, как оказалась околдована им, его голосом бархатным, глазами томными. И попала в плен, пропала моя душенька…
Как на афишах сначала писали: «Маленькая балерина, подающая большие надежды!»
«Маленькая»… Меня это всегда раздражало. Мне как будто бы указывали мое настоящее место — маленькая и никогда не станешь большой. «Ну, это мы еще посмотрим», — твердила я про себя.
Маленькая… Но в глубине души я понимала, что это, возможно, правда. И мне никогда не стать такой великой балериной, как Павлова или Гельцер… Но это только подстегивало мое рвение, и я работала, работала до изнеможения.
Дебютировала я в «Лебедином озере». А через пару месяцев начала танцевать в Большом еще несколько партий. Я освоила весь балетный репертуар сезона, но в первый состав не попадала, даже во второй — не всегда. Но в свой актив я могла записать Бинт-Анту в «Дочери фараона», Лизу в «Тщетной предосторожности», кукольную фею, а потом и саму Жизель в балете Адана.
Тот роковой день я, конечно, запомнила на всю жизнь. Моя бабушка, у которой я жила, была страстной любительницей оперы. Но дело не в этом… Здесь явно не обошлось без руки Провидения, Судьбы, Случая — можно назвать это как угодно, но суть от этого не изменится. В тот день бабушка очень хотела попасть на представление. Ведь должен был петь сам Леонид Собинов — всеобщий кумир! Я только недавно начала служить в Большом и получить контрамарки на оперу не могла. Мы приехали, в надежде достать билеты, но их, конечно, не было. Я отправила бабушку домой, а сама задержалась обсудить кое-какие театральные дела, прошла за кулисы… И здесь… До сих пор мои щеки обжигает румянец, когда я вспоминаю об этом… Мимо меня прошел мужчина в театральном костюме и гриме, посмотрел и улыбнулся. И тут же в этот самый момент я почувствовала, что пропала! И моя жизнь никогда уже не станет прежней…
Я не знала, кто он, и спросила об этом подругу, та не поверила мне и рассмеялась: «Это же Собинов!» А я его и правда не знала, хотя слава певца гремела в России.
Я собралась уходить, но дорогу мне преградил служитель и сказал, что господин Собинов просит остаться. Служитель провел меня в ложу, и я снова увидела его. На сцене. И он меня увидел и кивнул.
Я стояла, не помня себя, и слушала его. Его голос… В первый раз…
А на другой день все закрутилось, завертелось. Мы сталкивались в театре почти ежедневно, и все происходило как бы помимо меня. Меня словно увлек бурный поток, из которого я никак не могла выбраться. И если честно, то и не хотела…
Я никак не могла поверить, что САМ Собинов увлекся мной. Он, в которого были влюблены все женщины, выбрал меня?
Кто я? Приключение на одну ночь? Дамочка на содержании? Невеста? Будущая жена?
Не есть ли это шутка и каприз с его стороны? Любовные чары, которые вскоре рассеются? Я знала, что у балерин могут быть покровители, пример Матильды Кшесинской был перед глазами. Матильда, которая еще на выпускном балу хореографического училища понравилась престолонаследнику, и вспыхнувший между ними роман с самого начала был окружен разными сплетнями и пересудами.
Собинов был в полном расцвете сил. Он пел в Ла Скала, в Монте-Карло, в Мадриде.
Я была влюблена в него, меня волновал его голос, внешность. Меня влекло к нему, и вместе с тем я боялась…
Тот вечер я помню смутно, как в лихорадке, я предчувствовала, чем он закончится. Мы поехали в один из московских ресторанов… Там было шумно, весело, пели цыгане, потом они пустились в пляс. Мы сидели за столиком, и передо мной был он, и больше никого, его взгляд прожигал насквозь…
Очнулась я уже в его доме, в постели… Он подошел ко мне с улыбкой и поцеловал руку, а я зарылась лицом в подушки, ощущая смятение и… счастье!
Мне так хотелось, чтобы то мгновение длилось вечно!
Если бы я в тот момент знала, что вечного счастья не бывает, а вот горе может длиться долго, очень долго…
С тех пор, после окончаний репетиций, я ехала не домой к бабушке, а к Собинову. И оставалась у него ночевать. А в один прекрасный вечер я перебралась к нему вовсе. И мы стали жить вместе. Как муж и жена.
В это же время произошло эпохальное событие в истории балета. О нем говорили. Вздыхали, мечтали. Я имею в виду «Русские сезоны Дягилева». Мы должны были прославить русское искусство в Париже и были полны энтузиазма воплотить идеи мэтра на сцене.
Сергей Дягилев издавал журнал «Мир искусства», но и эти рамки были ему тесны. Ему хотелось размаха!
Я была назначена открыть балетную часть сезонов, несмотря на то что наш хореограф, знаменитый Михаил Фокин, видел в этой роли только Анну Павлову.
Наш балетный отряд был полон звездных имен: Матильда Кшесинская, Анна Павлова, Тамара Карсавина, Екатерина Гельцер, Михаил Фокин, Вацлав Нижинский, Михаил Мордкин. И я.
Мы с Собиновым приехали в Париж. Ах, эти прогулки по Елисейским Полям! Но радость омрачалась тем, что меня поставили во второй состав «Павильона Армиды», а на премьере должны были танцевать Павлова и сам Фокин.
Но Судьба была щедра ко мне на этот раз! Павлова задержалась на гастролях в Вене, и Дягилеву пришлось выпустить меня на премьере!
И это был настоящий триумф!
В тот вечер 19 мая 1909 года партер театра, где мы выступали, был заполнен, здесь были балетоманы, аристократы, известные композиторы, художники и писатели! Марсель Пруст, Клод Дебюсси, Игорь Стравинский, Андре Жид, Пабло Пикассо…
И это был настоящий триумф!
Гала-представление началось балетом, продолжилось сценами из оперы «Князь Игорь» с «Половецкими плясками» и закончилось балетным дивертисментом.
Овации не смолкали! Нас вызывали на бис снова и снова!
Наутро все газеты расточали похвалы, восторгались и восхищались нами. Я чувствовала опьянение и радость. Мне казалось, что теперь вся жизнь будет сказкой!
А вскоре мой сердечный друг сказал, что он продумал грандиозное турне по России. Поволжье, Сибирь, Дальний Восток! И я должна быть с ним рядом. Я не могла противиться его решению, хотя знала, что это плохо скажется на моей карьере…
Я хотела быть вместе с соловьем моим. Но неприятный вопрос все чаще стал закрадываться в голову: кто я ему? Содержанка? Невеста? Будущая жена? Временная любовница?
Конечно, я хотела стать женой, родить ребенка…
Ах, боже мой, все путается в моей голове, и я ничего не могу писать…»
Здесь текст обрывался, чернила растекались, похоже, это были пятна от слез…
Анна не могла разобрать ни слова и взяла следующий лист.
«Мой друг сердечный почему-то сразу перестал быть им, как только я сообщила ему о ребеночке. И я не знала, что и подумать… Но решила про себя твердо: рожу. Даже если придется уйти из балета. Хватит, пора дать себе жизнь простую, женскую… Как я ни любила балет, но страсть ощутить биенье сердца крохотного родного существа перевешивала. Так и представляла себе эти пухленькие ножки, пяточки, в складочках, и прямо слезы на глаза наворачивались. Так все умилительно.
Но почему он решил все по-другому? И когда это случилось? Вроде бы все было так хорошо, так душевно… И вдруг словно холодной водой окатили…
Но теперь я думаю, что сама виновата. Надо было сопротивляться до последнего, отстаивать, скандалить. Но я так любила его, моего соловья сладкоголосого, что даже не смела на него голос возвысить. Только и думала: как ему угодить, как услужить… А он все время тонкие намеки делал, что вместе будем. Непременно. Только вот от ребенка избавиться надо. А я поверила ему. И верила до последнего…