Калеб секунду молчит, словно прокручивая правду в руках.
– Зачем ты мне все это говоришь? – негромко спрашивает он.
– Потому что ты мой муж. Ты не можешь давать против меня показания в суде. Ты единственный, с кем я могу поделиться.
– Тогда почему ты не предупредила меня о том, что собираешься делать?
– Потому что ты бы меня остановил, – отвечаю я.
Калеб встает и подходит к окну, я иду за ним. Ласково кладу руку ему на спину, на выемку, которая кажется таким уязвимым местом даже у взрослого мужчины.
– Натаниэль это заслужил, – шепчу я.
Калеб качает головой:
– Никто такого не заслуживает.
Как оказывается, человек может жить, когда его сердце разбито на мелкие осколки. Кровь пульсирует, дыхание прерывается, нейроны раздражаются. Не хватает только эмоций: необычная вялость голоса и жестов, которая, если ее заметить, говорит о пустоте настолько глубокой, что дна не видно. Калеб не сводит глаз с этой женщины, которая еще вчера была его женой, и видит на ее месте совершенно незнакомого человека. Он слушает ее объяснения и удивляется, когда она выучила этот чужой язык, язык, который не имеет смысла.
Конечно, любой родитель хотел бы отомстить дьяволу, который мучает ребенка. Но девяносто девять и девять десятых процента родителей никогда не пойдут на это. Возможно, Нина думает, что она мстит за Натаниэля, но это ценой бездумно разрушенной собственной жизни. Если бы Шишинский сел в тюрьму, они остались бы семьей, пусть и залатанной, сшитой из кусочков. Если в тюрьму сядет Нина, Калеб потеряет жену, а Натаниэль – маму.
Калеб зол, сбит с толку и, возможно, немного испуган. Он знает каждый миллиметр этой женщины, понимает, отчего она плачет, что приводит ее в восторг, знает каждый изгиб, каждый шрам на ее теле, но при этом совершенно ее не знает.
Нина в ожидании стоит рядом, рассчитывая, что он похвалит ее за то, что она поступила правильно. Смешно: она попирает закон, но все равно нуждается в его одобрении. Именно по этой, и не только по этой, причине она так и не услышит от него того, что хочет услышать.
Когда в комнату, накинув на плечи скатерть с обеденного стола, входит Натаниэль, Калеб хватает и не отпускает сына. В этом урагане неизвестности Натаниэль единственный, кого он узнаёт.
– Эй! – с преувеличенным восторгом восклицает Калеб и подбрасывает сына вверх. – Это же накидка!
Нина тоже поворачивается, на ее еще минуту назад серьезном лице играет улыбка. Она тянется к Натаниэлю, и Калеб назло ей усаживает сына себе на плечи, чтобы Нина его не достала.
– Темно, – говорит Натаниэль. – Мы можем идти?
– Куда?
В ответ Натаниэль кивает на окно. На улице под окном целый батальон маленьких гоблинов, крошечных чудовищ, сказочных принцесс. Калеб впервые замечает, что листья уже опали, что скалящиеся тыквы, словно ленивые наседки, взгромоздились на каменный забор соседнего дома. Как он не заметил наступление Хеллоуина?
Он смотрит на Нину, но она поглощена собственными мыслями. Как по сигналу, в дверь звонят. Натаниэль ерзает на отцовских плечах:
– Открывай! Открывай!
– Позже откроем.
Нина беспомощно смотрит на мужа: у них нет ни одной конфеты, в доме не осталось ничего сладкого.
Однако еще хуже то, что у Натаниэля нет костюма. Калеба с Ниной одновременно озаряет, и это озарение их сближает. Оба вспоминают Хеллоуин сына в минувшие года, в обратном порядке: рыцарь в сияющих доспехах, космонавт, тыква, крокодил и гусеница, когда он был совсем крошкой.
– А кем бы ты хотел быть? – спрашивает Нина.
Натаниэль перебрасывает свой волшебный плащ-скатерть через плечо.
– Супергероем, – отвечает он. – Новым супергероем.
Калеб не уверен, что за считаные минуты они смогут смастерить костюм Супермена.
– А чем тебе не угодили старые?
Как оказывается, всем. Натаниэль не любит Супермена, потому что его может свалить с ног криптонит. Зеленое светящееся кольцо не работает на желтом. Невероятный Халк слишком тупой. Даже капитан Марвел рискует, произнося имя волшебника – Шазам, и превращается в обычного мальчика Билли Бэтсона.
– А как же Железный человек? – подсказывает Калеб.
Натаниэль качает головой.
– Может заржаветь.
– Человек-амфибия?
– Нужна вода.
– Натаниэль, – негромко возражает Нина, – никто не совершенен.
– Но они же супергерои! – объясняет Натаниэль, и Калеб понимает, что сегодня вечером Натаниэль хочет быть непобедимым. Ему необходимо знать: то, что с ним произошло, больше никогда, никогда в жизни не повторится.
– Нам всем нужен супергерой, – бормочет Нина, – у которого не было бы ахиллесовой пяты.
– Чего? – изумляется Натаниэль.
Она берет его за руку:
– Давай поищем.
Из платяного шкафа она достает пиратскую бандану и лихо повязывает ее Натаниэлю на голову. Потом крест-накрест обматывает его грудь желтой лентой, которой полицейские оцепляют места происшествий, – ее когда-то принес Патрик. Дает ему очки для плавания синего цвета для рентгеновского зрения и натягивает поверх пижамы красные шорты, потому что в штате Мэн, в конце концов, ребенку непозволительно расхаживать по улице раздетым в такой холод. После делает знак Калебу, чтобы он снял свою красную утепленную рубашку и передал ей. Ее рукава она завязывает на шее Натаниэля – еще один плащ.
– Боже мой, ты видишь, на кого он похож?
Калеб понятия не имеет, но все равно подыгрывает:
– Поверить не могу!
– На кого? На кого? – Натаниэль чуть не приплясывает он восторга.
– Разумеется, на мистера Исключительного, – отвечает Нина. – Ты читал о нем комиксы?
– Нет.
– О, он самый супер-супергерой! У него два плаща, поэтому он летает быстрее и дальше.
– Круто!
– И он может читать мысли других еще до того, как они произнесут их вслух. Если честно, ты так на него похож! Держу пари, ты уже наделен его суперсилой. Давай-ка, – Нина закрывает глаза, – угадай, о чем я думаю.
Натаниэль сосредоточенно хмурится.
– Ну… что я так же хорошо умею читать мысли, как мистер Исключительный?
Она хлопает себя по лбу:
– Боже мой, Натаниэль, как у тебя это получается?!
– Наверное, и зрение у меня рентгеновское! – восклицает Натаниэль. – Я могу видеть через стены и узнавать, какие и где дают конфеты! – Он бросается к лестнице. – Поторопитесь, хорошо?
Когда посредник в лице сына убегает, Калеб с Ниной неловко улыбаются друг другу.
– И что мы будем делать, когда он не сможет видеть сквозь стены? – интересуется Калеб.
– Скажем, что в его оптическом сенсоре помехи, которые нужно устранить.
Нина покидает комнату, а Калеб на мгновение задерживается наверху. Через окно он смотрит, как его пестро одетый сын спрыгивает с крыльца – с грацией, рожденной уверенностью. Даже отсюда Калеб видит, как улыбается сынишка, слышит его заливистый смех. И задумывается: а может, Нина права, и что, если супергерой всего лишь обычный человек, который верит в свою непогрешимость?
Она приставляет пистолет, а на самом деле это фен, к голове, когда я спрашиваю:
– А что после любви?
– Что?
В голове перепутались все вопросы.
– Ты же любишь Мейсона, да?
Пес слышит свое имя и улыбается.
– Люблю конечно, – отвечает она.
– А папу ты любишь больше?
Она смотрит на меня:
– Да.
– А меня еще больше?
Ее брови взлетают вверх:
– Верно.
– А что после этого?
Она поднимает меня и усаживает на край раковины. Место, где лежал фен, теплое – наверное, фен тоже живой. Она на минутку задумывается.
– После любви, – говорит она мне, – женщина становится мамой.
Был момент в моей жизни, когда я хотела спасти мир. Я наивно и доверчиво слушала университетских преподавателей и искренне верила, что, когда стану прокурором, у меня появится шанс избавить планету от зла. Но потом я поняла: когда ведешь пять сотен дел одновременно, сознательно решаешь довести до суда все, что можно. Еще позже я поняла, что справедливость не имеет ничего общего с приговором, все дело в убеждении. А когда прошло еще какое-то время, я уяснила, что выбрала для себя не «священную войну», а всего лишь работу.
Тем не менее я никогда не задумывалась над тем, чтобы стать адвокатом защиты. Мне претила сама мысль о том, что нужно будет лгать от лица морально разложившегося преступника, и, как по мне, многие из них были виновны, пока не доказывали обратное. Но когда я сижу в роскошном, отделанном деревом кабинете Фишера Каррингтона, а его хорошенькая квалифицированная секретарша угощает меня ямайским кофе за 27,99 долларов за полкило, я начинаю понимать все плюсы этой профессии.
Мне навстречу выходит Фишер. Его голубые, как у Пола Ньюмана, глаза сияют, словно для него нет большей радости, чем застать меня сидящей в его приемной. А почему бы ему и не радоваться? Запроси он хоть втридорога, я бы все равно согласилась. Ему выпадает шанс поработать над громким делом об убийстве, что привлечет к нему толпы новых клиентов. И, в конце концов, это шанс отвлечься от бытовухи – дел, которые Фишер может выиграть с закрытыми глазами.
– Нина, – приветствует меня он, – рад вас видеть! – Как будто менее суток назад мы не встречались в тюрьме. – Проходите в мой кабинет.
Это отделанная тяжелыми деревянными панелями типично мужская комната, при взгляде на которую представляешь себе запах сигар и бокал бренди. У него на полках выстроились, как у меня, своды законов, и это в некоторой мере успокаивает.
– Как Натаниэль?
– Хорошо. – Я опускаюсь в огромное кожаное кресло с подголовником и осматриваюсь.
– Наверное, обрадовался, что мама вернулась домой?
«Больше, чем его отец», – думаю я. Мое внимание привлекает висящий на стене небольшой набросок кисти Пикассо. Не литография – оригинал.