Церковь начинает раскачиваться, цветы тянутся к моим лодыжкам. Надо мной склоняется широкое, как луна, лицо, и звучат слова, которые я не понимаю. «Если я потеряю сознание, они узнают, кто я. Они меня распнут». Я собираюсь с последними силами, расталкивая всех, пошатываясь, иду по проходу, толкаю двойные двери церкви Святой Анны и вырываюсь на свободу.
Мейсон, золотистый ретривер, считался псом Натаниэля столько, сколько мальчик себя помнил, хотя родители завели собаку за десять месяцев до того, как Натаниэль вообще появился на свет. И вот что странно: если бы все было наоборот – если бы в семье первым появился Натаниэль, – он бы сказал родителям, что на самом деле хочет кошку. Ему нравится, как котенок свешивается с руки, словно пальто, которое снимаешь, когда слишком жарко. Ему нравится, как он мурлычет тебе на ушко, и от этого урчание передается и его коже. Ему нравится, что кошки не любят купаться в ванне, и то, что они могут упасть с большой высоты и приземлиться на лапы.
Однажды на Рождество Натаниэль попросил котенка, и хотя Санта принес все остальное из того, что он заказывал, котенка ему так и не посчастливилось заиметь. Он знал, что дело в Мейсоне. У пса привычка приносить подарки: череп мыши, которую он обглодал; раздавленную змею, которую он нашел в конце подъездной дороги; жабу, которую он поймал зубами. «Одному Богу известно, – сказала Натаниэлю мама, – что бы он сделал с котенком».
Поэтому в тот день, когда он бродил по полуподвалу церкви, в тот день, когда он смотрел на картину с драконом в кабинете отца Глена, первое, что Натаниэль заметил, была кошка. Черная, с тремя белыми лапами, как будто она вступила в краску и поняла, уже на полпути, что это была не очень хорошая мысль. Ее хвост изгибался, как кобра у факира. Морда кошки была не больше ладони Натаниэля.
– Ага, – говорит священник, – тебе понравилась Эсме. – Он наклонился и почесал у нее между ушами. – Моя девочка…
Он взял кошку на руки и сел на диван под картиной с драконом. Натаниэль решил, что он очень храбрый. На его месте он бы боялся, что чудовище вот-вот оживет и сожрет его целиком.
– Хочешь ее погладить?
Натаниэль кивает, его горло перехватывает от счастья, и он не может говорить. Он подходит ближе к дивану, к маленькому пушистому клубочку у священника на коленях. Он кладет руку на спину котенка, чувствуя его тепло, косточки и стук его сердечка.
– Привет, – шепчет он. – Привет, Эсме!
Кошка щекочет подбородок Натаниэля, он смеется. Священник тоже смеется и кладет руку Натаниэлю на затылок. На то же место, где сам Натаниэль гладит кошку, и на мгновение он увидел нечто, напоминающее бесконечное зеркало в комнате смеха: он гладит кошку, священник гладит его и, возможно, невидимая рука Господа гладит самого священника. Натаниэль убирает ладонь и делает шаг назад.
– Ты ей нравишься, – говорит священник.
– Правда?
– О да. Мало кому из детей она дает себя погладить.
И от этих слов Натаниэль взмывает, как на крыльях. Он опять чешет кошку за ушком и может поклясться, что она улыбается.
– Вот так, – ободряет его священник. – Не останавливайся.
Квентин Браун сидит за рабочим столом Нины в кабинете окружного прокурора, не понимая, чего же здесь не хватает. Из-за недостатка места ему для работы выделили ее кабинет, и тут судьба посмеялась над ним: он собирается засадить эту женщину за решетку, сидя в том самом кресле, где раньше сидела она. Как он уже заметил, Нина Фрост фанатично аккуратна: даже скрепки для бумаг – ради всего святого! – разложены по размеру. Все дела в алфавитном порядке. Никаких зацепок: ни скомканного листочка самоклейки с именем продавца оружия, ни даже карикатурного наброска отца Шишинского на промокательной бумаге. «Здесь мог бы работать кто угодно, – размышляет Квентин, – и в этом-то и кроется проблема».
Какая женщина не хранит на письменном столе фотографию ребенка или мужа?!
Он минуту размышляет, значит ли это что-нибудь, потом вытаскивает свой бумажник и из складок достает потертую детскую фотографию Гидеона. Они фотографировались в «Сирз». Чтобы заставить мальчика улыбаться, он сделал вид, что бьет Таню по голове поролоновым мячом, и нечаянно выбил у нее из глаз контактные линзы. Он кладет квадратик снимка в угол пресс-папье Нины Фрост, когда открывается дверь.
Это два местных детектива – Ивэн Чао и Патрик Дюшарм, если Квентин не ошибается.
– Проходите. – Он жестом приглашает их устроиться напротив. – Присаживайтесь.
Они входят вместе, плечи почти соприкасаются. Квентин берет пульт дистанционного управления и включает телевизор и видеомагнитофон на полке за спиной. Он уже тысячу раз пересмотрел пленку, вероятно, эти детективы тоже ее видели. Черт, ее видела уже бóльшая часть населения Новой Англии; ее показали в новостях на Си-би-эс. Чао и Дюшарм замирают, загипнотизированные видом Нины Фрост на маленьком экране. С необычайной грацией она идет к перилам заграждения, направляет пистолет… В этой версии, неотредактированной, видно, как взрывается правая сторона головы Глена Шишинского.
– Господи… – бормочет Чао.
Квентин не останавливает кассету. Но в этот раз он не смотрит ее – он наблюдает за реакцией детективов. С Ниной Фрост они проработали семь лет, с Квентином – всего двадцать четыре часа. Когда камера начинает дико скакать, а после останавливается на потасовке между Ниной и приставами, Чао опускает глаза. Дюшарм решительно смотрит на экран, на его лице не дрожит ни один мускул.
Одним щелчком Квентин выключает телевизор.
– Я прочел свидетельские показания всех ста двадцати четырех свидетелей. И, естественно, посмотрел этот спектакль, так сказать, вживую. – Он подается вперед, его локти на Нинином письменном столе. – Здесь неопровержимые улики. Единственный вопрос: виновна она или нет на основании невменяемости? Она станет упирать либо на это, либо на состояние аффекта. – Повернувшись к Чао, он спрашивает: – Вы присутствовали на вскрытии?
– Да.
– И?
– Патологоанатомы уже отдали тело родственникам, но они не предоставят мне отчет, пока не получат историю болезни потерпевшего.
Квентин закатывает глаза:
– Как будто есть сомнения в причине смерти!
– Дело не в этом, – вмешивается Дюшарм. – Они хотят приобщить к делу все медицинские документы. Такова официальная процедура.
– В таком случае поторопите их, – просит Квентин. – Мне плевать, болел ли Шишинский СПИДом… Умер он не от этого. – Он открывает лежащее на столе дело и помахивает перед Патриком Дюшармом какой-то бумагой. – Что, черт побери, это такое?
Он дает детективу прочесть его же рапорт о допросе Калеба Фроста по подозрению в совращении своего сына.
– Мальчик не разговаривал, – объясняет Патрик. – Его научили основным жестам языка глухонемых, и когда мы попросили назвать своего обидчика, он постоянно показывал жест, обозначающий «отец». – Патрик отдает документ назад. – Сначала мы пошли к Калебу Фросту.
– И что она сделала? – интересуется Квентин. Нет нужды уточнять, кого он имеет в виду.
Патрик потирает лицо рукой и что-то бормочет.
– Я не расслышал, детектив, – говорит Квентин.
– Она получила ордер на арест мужа.
– Здесь?
– В Биддефорде.
– Мне необходима копия этого ордера.
Патрик пожимает плечами.
– Ордер был аннулирован.
– Плевать! Нина Фрост застрелила человека, который, по ее мнению, надругался над ее сыном. Но за четыре дня до этого она была убеждена, что в этом виноват другой человек. Ее адвокат станет уверять присяжных, что она убила священника потому, что он обидел ее сына… Но откуда такая уверенность?
– Следы спермы, – отвечает Патрик. – На нижнем белье ее сына.
– Да. – Квентин листает страницы. – Где результаты анализа ДНК?
– В лаборатории. На этой неделе будут готовы.
Квентин медленно поднимает голову:
– Она даже не видела результатов анализа ДНК, когда стреляла в этого парня?
Патрик играет желваками:
– Натаниэль сказал мне. Ее сын. Он сам назвал своего обидчика.
– Мой пятилетний племянник говорит, что доллар ему дала зубная фея, но это же не означает, что я ему верю, лейтенант.
Квентин даже не успевает закончить, как Патрик вскакивает со своего места и нависает над его столом.
– Вы не знакомы с Натаниэлем Фростом, – отрезает он. – И у вас нет права подвергать сомнению мои профессиональные суждения.
Квентин встает, возвышаясь над детективом.
– У меня есть все права. И читая материалы по делу, которое вы ведете, я прихожу к выводу, что вы напортачили просто потому, что у вас к прокурору, которая принимает поспешные решение, особое отношение. И буть я проклят, если позволю вам и впредь так поступать, пока я выступаю на стороне обвинения!
– Она не принимает поспешных решений, – возражает Патрик. – Она точно знала, что делает. Господи, если бы это был мой ребенок, я поступил бы точно так же!
– Вы оба, послушайте меня! Нина Фрост подозревается в убийстве. Она сама решила совершить преступное деяние и хладнокровно убила мужчину перед полным залом людей. Ваша работа – стоять на страже закона, и никому – никому! – не позволено подчинять его собственной выгоде, даже окружному прокурору. – Квентин поворачивается к полицейскому. – Это ясно, детектив Чао?
Чао натянуто кивает.
– Детектив Дюшарм?
Опускаясь на свое место, Патрик смотрит ему в глаза. Детективы уже давно покинули кабинет, а Квентин только сейчас понимает, что Дюшарм на самом деле так ничего и не ответил.
По мнению Калеба, готовиться к зиме – попытка выдать желаемое за действительное. Самая лучшая в мире подготовка – не позволить буре застать тебя неожиданно. Северо-восточный ветер коварен, не всегда можно заметить его приближение. Он рождается из моря, потом поворачивается и с силой ударяет по Мэну. За последние годы бывали случаи, когда Калеб открывал входную дверь и обнаруживал снежные заносы по грудь. Он освобождал дорогу лопатой, которую хранит в переднем чулане, и обнаруживал, что земля за ночь совершенно изменилась.