Квентин приближается к Патрику и сквозь зубы, так, чтобы слышал только свидетель, шипит: «Что, черт побери, ты вытворяешь?» Потом поворачивается к присяжным:
– Детектив, в какой момент вы решили арестовать отца Шишинского?
– После того как Натаниэль сделал устное признание, я поехал с ним поговорить.
– И сразу арестовали?
– Нет. Сперва я надеялся, что он во всем признается. Мы всегда надеемся на это, когда речь идет о растлении малолетних.
– Отец Шишинский когда-нибудь признавал, что совершал акт сексуального насилия по отношению к Натаниэлю Фросту?
Патрик довольно часто бывал в судах и знает, что этот вопрос явно недопустим, поскольку ответ основан на показаниях с чужих слов. И судья, и прокурор смотрят на Фишера Каррингтона, ожидая, что он будет протестовать. Но адвокат Нины уже все понял. Он сидит за столом защиты, сложив руки, и следит за тем, как разворачиваются события.
– Растлители малолетних почти никогда не признаются в том, что насиловали детей, – отвечает Патрик, заполняя тишину. – Они понимают, что в тюрьме им придется несладко. Где-то в половине случаев эти негодяи выходят сухими из воды из-за недостаточности улик или потому, что ребенок слишком испуган, чтобы давать показания в суде. А если дети все-таки выступают в суде свидетелями, присяжные не верят ребенку на слово…
Квентин прерывает его речь, пока Патрик не наломал еще больше дров:
– Ваша честь, можно попросить небольшой перерыв?
Судья смотрит на прокурора поверх бифокальных очков:
– Мы на середине допроса свидетеля.
– Да, ваша честь. Я понимаю.
Судья О’Нил, пожимая плечами, поворачивается к Фишеру:
– Защита не возражает против того, чтобы ненадолго прерваться?
– Поверить не могу, ваша честь! Но я бы просил уважаемый суд напомнить сторонам, что свидетели должны быть изолированы и во время перерыва приближаться к ним запрещено.
– Отлично, – сквозь зубы бросает Квентин. Он так поспешно выскакивает из зала суда, что не замечает, как Патрик наконец смотрит на Нину, улыбается и подмигивает ей.
– Почему этот полицейский свидетельствует в нашу пользу? – строго спрашивает Фишер, когда уводит меня в совещательную комнату наверху.
– Потому что он мой друг. Он всегда был на моей стороне.
По крайней мере, это единственное объяснение, которое я могу придумать. Разумеется, я знала, что Патрик будет свидетельствовать против меня, и не принимала это слишком близко к сердцу. Это был бы не Патрик без его фанатичной преданности четкой границе, отделяющей хорошее от плохого. Именно поэтому он не разрешил обсуждать с ним убийство, именно поэтому так бился за то, чтобы быть рядом со мной, пока я ждала суда. Именно поэтому его предложение разыскать отца Гвинна так много для меня значило и так трудно далось ему самому.
Именно поэтому, мысленно возвращаясь к Рождеству, я поверить не могу в то, что произошло.
Фишер, похоже, размышляет над необычным подарком, который свалился ему на голову:
– Нужно ли мне быть начеку? На что он никогда не пойдет, чтобы защитить вас?
Мы переспали не потому, что в тот вечер Патрик отбросил свои моральные принципы. А потому, что он настолько, черт побери, был честен с собой, что убедил себя: о чувствах в тот вечер речь не шла.
– Он не станет лгать, – отвечаю я.
Квентин возвращается к своим нападкам. Какую бы игру ни затеял этот детектив, ее следует немедленно прервать!
– Почему утром тридцатого октября вы оказались в суде?
– Потому что я вел это дело, – холодно отвечает Дюшарм.
– Вы в то утро общались с подсудимой?
– Да. Я разговаривал и с мистером, и с миссис Фрост. Оба очень нервничали. Мы обсуждали, где оставить Натаниэля во время слушания, потому что, естественно, они очень боялись оставлять его с чужими людьми.
– Что вы предприняли, когда подсудимая застрелила отца Шишинского?
Дюшарм встречается взглядом с прокурором:
– Я увидел пистолет и бросился за ним.
– Вы до этого знали, что у Нины Фрост есть пистолет?
– Нет.
– Сколько понадобилось полицейских, чтобы уложить ее на землю?
– Она упала, – поправляет детектив. – На нее прыгнули сразу четверо приставов.
– А потом что вы сделали?
– Попросил наручники, и пристав Иануччи дал мне их. Я защелкнул наручники у Нины Фрост за спиной и отвел ее в камеру.
– Сколько вы с ней просидели?
– Четыре часа.
– Она вам что-нибудь говорила?
Во время репетиции Дюшарм сказал Квентину, что подсудимая призналась в совершении преступления. Но сейчас он натягивает на лицо выражение эдакого ангелочка и смотрит на присяжных:
– Она повторяла одно и то же: «Я сделала то, что должна была сделать». Казалось, она тронулась.
Тронулась?
– Протестую! – ревет Квентин.
– Ваша честь, это же свидетель обвинения, – говорит Фишер.
– Протест отклонен, мистер Браун.
– Прошу разрешения подойти! – Квентин бросается к судье. – Ваша честь, я хочу просить признать этого свидетеля чересчур враждебно настроенным, чтобы я мог задавать наводящие вопросы.
Судья О’Нил переводит взгляд с Дюшарма на прокурора:
– Господин прокурор, он отвечает на все ваши вопросы.
– Но не так, как должен отвечать!
– Простите, мистер Браун, но это ваша проблема.
Квентин делает глубокий вздох и отворачивается. Вопрос заключается не в том, что Патрик Дюшарм единолично разрушает его дело. Вопрос: почему?
Либо у Дюшарма на Квентина зуб, о чем последний даже не догадывается… либо он по какой-то причине хочет помочь Нине Фрост. Он поднимает глаза и перехватывает взгляд, которым обмениваются свидетель с подсудимой, – между ними такой сильный разряд, что Квентина удар хватит, если он пройдет между ними.
Отлично!
– Как давно вы знакомы с подсудимой? – спокойно спрашивает он.
– Тридцать лет.
– Так давно?
– Да.
– Какие между вами отношения?
– Мы вместе работаем.
«Черта с два! – думает Квентин. – Готов поспорить на свою пенсию, что вы и отдыхаете вместе».
– Вы когда-нибудь встречались в ней за пределами конторы в непринужденной обстановке?
Возможно, что никто, кроме Квентина, который не сводит со свидетеля глаз, этого не замечает… но Патрик Дюшарм стискивает зубы.
– Я знаком с ее семьей. Время от времени мы обедаем вместе.
– Что вы почувствовали, когда узнали, что случилось с Натаниэлем?
– Протестую! – восклицает Каррингтон.
Судья потирает пальцем верхнюю губу:
– Суд разрешает вопрос.
– Я испугался за мальчика, – отвечает детектив.
– А за Нину Фрост? За нее вы испугались?
– Конечно. Мы же коллеги.
– И все? – допытывается Квентин.
Он готов к реакции Дюшарма – кровь отливает у того от лица. И вдобавок Нина Фрост застывает, как каменное изваяние. «Точно в яблочко!» – думает Квентин.
– Протестую!
– Протест отклонен, – отвечает судья и, прищурившись, смотрит на детектива.
– Мы дружим давным-давно. – Дюшарм пробирается по минному полю из слов. – Я знаю, что Нина была расстроена, и сделал все, чтобы ей стало легче.
– Например… помогли убить священника?
Нина Фрост вскакивает со своего места:
– Протестую!
Адвокат усаживает ее на место. Похоже, Патрик Дюшарм готов убить Квентина, чему последний даже рад: сейчас присяжные думают, что детектив мог быть соучастником убийства.
– Как давно вы служите в полиции?
– Три года.
– А до этого вы служили в военной полиции?
– Да, пять лет.
Квентин кивает.
– Будучи следователем, детективом, полицейским как в вооруженных силах США, так и в полицейском департаменте Биддефорда, как часто вам приходилось выступать свидетелем в суде?
– Десятки раз.
– Поскольку вы являетесь свидетелем, осознаете ли вы, детектив, что находитесь под присягой?
– Разумеется.
– Вы заявили суду, что все четыре часа, которые вы провели в камере с подсудимой, она казалась безумной?
– Совершенно верно.
Квентин смотрит на свидетеля.
– На следующий день после смерти отца Шишинского вы с детективом Чао приехали в прокуратуру побеседовать со мной. Помните, что вы сказали о душевном состоянии подсудимой?
Патовая ситуация. Наконец Дюшарм отворачивается:
– Я сказал, что она прекрасно осознавала то, что делала. Если бы это был мой сын, я поступил бы точно так же.
– Таким образом, на следующий день после убийства вы считали Нину Фрост абсолютно вменяемой. А сегодня вы называете ее безумной. Так как, детектив? Что такого она сделала за это время, что заставило вас передумать? – спрашивает Квентин и с улыбкой садится на свое место.
Фишер разыгрывает перед присяжными своего парня, но я едва слежу за его словами. Внутри у меня все перевернулось, когда я увидела Патирка на месте свидетеля.
– Вы знаете, – начинает Фишер, – мне кажется, мистер Браун пытался намекнуть, что у вас с миссис Фрост непростые отношения. И я бы хотел воспользоваться шансом прояснить ситуацию для присяжных. Это правда, что вы с Ниной с детства были близкими друзьями?
– Да.
– И, как все дети, наверное, время от времени привирали?
– Наверное, – отвечает Патрик.
– Но привирать и лжесвидетельствовать – не одно и то же, согласны?
– Да.
– И, как все дети, вы вынашивали планы и, возможно, даже претворяли их в жизнь?
– Конечно.
Фишер разводит руками:
– Но строить планы и планировать убийство – это разные вещи, согласны?
– Абсолютно.
– И с детства вы были особенно близки. Даже сейчас вы особенно близки. Но вы только друзья. Я прав?
Патрик смотрит прямо мне в глаза.
– Разумеется, – отвечает он.
Обвинение заканчивает допрос свидетелей. Я слишком взвинчена. Меряю шагами небольшой зал для совещаний, где меня оставили одну, – Калеб пошел посмотреть, как там Натаниэль, а Фишер отправился звонить в контору. Я стою у окна – Фишер предупреждал меня, чтобы я держалась подальше от окон, потому что у фотографов внизу есть какие-то супертелеобъективы, – когда дверь приоткрывается и внутрь просачивается шум из коридора.