— Они, видишь ли, типа, страшные, — ответила Холли.
— Да заткнись ты. Как будто мне не все равно.
— Неужели? — не скрывая иронии, спросила Оливия. — Тебе ведь и в самом деле все равно, как ты выглядишь. То есть я хочу сказать, у тебя хорошая стрижка и сногсшибательная улыбка, но что касается всего остального, это просто «принимайте меня такой, какая я есть» или «оставьте меня в покое». У тебя веснушки, Трейси! Если бы у меня были такие глаза, как у тебя, натурального зеленого цвета, я бы только и делала, что наносила на веки крем от морщин! И ты всегда была такой. А я искала место в ванной для весов и становилась на них, опираясь на подоконник, чтобы они показывали сто два, а не сто пять фунтов. Я до сих пор этим занимаюсь.
— Вот это на самом деле чертовски много усилий! — озвучила свое мнение Трейси. — Чем ты теперь планируешь заняться, Лив?
— Провести несколько месяцев под одной крышей с матерью и осмыслить один факт: почему меня устраивало то, что она приезжала в Монтеспертоли только раз в год. — Оливия театрально вздохнула. — Возможно, потом я навещу друзей в Швейцарии и проведу там зиму, катаясь на лыжах. По всей вероятности, напишу что-нибудь. Я ведь пишу понемногу. Скорее это будут эссе, хотя, может быть, роман о нашей жизни с Франко на винограднике. Несколько моих рассказиков были опубликованы в Италии...
— Ты ничего мне об этом не говорила! — упрекнула ее Трейси.
— Просто нечего было рассказывать. Так, ерунда.
Но это была отнюдь не ерунда, и настроение Оливии резко упало, когда Трейси вновь ударилась в воспоминания, будто ее достижения действительно ничего не значили, как она сама только что утверждала. «Если бы они знали, — думала она. — Если бы они только знали...»
— Угадайте, кто ушел из монастыря! — ни с того ни с сего воскликнула Трейси. — Матушка Бернард! Она была уже президентом колледжа. Где же это было? Кажется, на горе Мэри в Милуоки. Ей сейчас, должно быть, около шестидесяти, да нет, скорее около семидесяти! Она мне звонила года два назад.
— Когда матушка Бернард была директором школы Святой Урсулы, она казалась нам старой, как Мафусаил. Ей, наверное, было тогда лет сорок, — добавила Холли.
— Зачем уходить из монастыря, если... — начала Оливия.
— ...если ты уже слишком старая, чтобы завести мужчину? — закончила за нее Трейси. — Вообще-то, у нее есть мужчина. Но она сказала, что это политическое решение. Теперь ее зовут Сильвия Венито. Она мне всегда напоминала Розалинд Расселл в «Проблеме с ангелами».
— Я была без ума от «Проблемы с ангелами», — подхватила Холли. — Я даже не обращала внимания на то, что их одежда уже тогда вышла из моды.
— А мне нравилась «История монахини», — продолжала Трейси, — и матушка Бернард утверждала, что в жизни все так же, как в этом фильме. Когда она сказала мне: «Называй меня Сильвией», я, признаться, опешила. Это было похоже на то, как если бы Бог попросил меня называть его «дружище».
Они на самом деле завели ее в комнату и отняли у нее плат и четки...
— Она все еще одевалась, как монахиня? — поинтересовалась Оливия.
— Может, она тоже смотрела «Проблему с ангелами».
— Она была хорошей женщиной, — сказала Холли. — Мы ее состарили.
— Нет, мы ей нравились, — возразила Трейси. — Она говорила, что мы были личностями. Но она боялась, что ты выйдешь замуж за гангстера, Ливи...
— Из меня вышла бы классная жена гангстера! — расхохоталась Оливия. — Куча денег, зеркала в золоченых рамах, капри в обтяжку... совсем как в Италии! Помните шаферов с пистолетами под пиджаками на свадьбе Джоди Каморини?
— Это совсем другой мир, — заявила Трейси. — Сейчас гангстеры — это несчастные подростки, которые распространяют наркотики и поют об убитых копах. Это уже не организованная преступность. Это дезорганизованная преступность.
— А в Италии у тебя что-то подобное было? Может, тебя тоже окружали преданные семье слуги, которые на самом деле являлись киллерами? — поинтересовалась Холли.
— Боже мой! У нас, как и у многих, были горничная и повар.
— Ну конечно, они и у насесть. И еще дворецкий. Без дворецкого никак не обойтись, особенно на отдыхе, — вздохнула Холли, кокетливо оттопырив мизинчик.
— Будет тебе! Они действительно есть у всех. Ну и еще рабочие на заводе. Вот и все. Меня никто, кроме матери, не считал графиней. С коммунистическим-то правительством, господи! Это был всего лишь старый унаследованный титул. — Оливия резко взмахнула рукой. — Basta[35].
— Но на твоих рождественских открытках всегда был ваш герб! — не унималась Холли.
— Пару лет назад я показала Кэмми ее крестильное платьице, которое ты сшила в Италии, — перебила подругу Трейси. — Боже мой, Ливи, это изумительно красивая вещь.
— Венецианское кружево, — сообщила Оливия. — По традиции этим же кружевом необходимо будет украсить ее свадебное платье...
— Мне трудно себе это представить, — откликнулась Трейси.
— Дает она тебе прикурить, Трейси?
— Вроде того.
— Ну а что ты хотела? — равнодушно произнесла Оливия. Ее снова клонило в сон. Может, сегодня ей опять расположиться в гамаке на палубе? Да нет, на этот раз ничего не произойдет. Она зевнула. От одного воспоминания о вчерашнем приключении внизу живота заныло. «Почему Кэмми не могла подождать своей очереди?» — с неожиданной досадой подумала Оливия.
После того как Ленни отправился на берег, Кэмми попыталась сосредоточиться на книге, чтобы не следить за каждым дви-жением Мишеля. Парень расчехлил паруса, аккуратно сложил и убрал чехлы, присоединил к парусам какие-то... как их там?.. поднял паруса, проверяя их исправность. Солнце начинало припекать, и он сбросил рубашку. Кэмми опустила козырек и углубилась в чтение «Миссис Даллоуэй». Она шесть раз прочитала первое предложение на открытой странице.
«Я просто развлекаю твоих спутниц», — объяснил ей Мишель. Сейчас он уверенным шагом продвигался по борту. Все его движения были исполнены изящества и грации. Может, отсюда и произошло выражение «кошачья походка»? Если такое выражение существует... Нет, наверное, это что-то вроде «модельной походки»... Кэмми вновь попробовала сконцентрировать свое внимание на книге. Она в седьмой раз перечитала одни и те же полстраницы.
— Я обожала Вирджинию Вулф, — сказала Оливия, располагаясь рядом с Кэмми. — Я изумительно поспала! Я не привыкла к режиму, — добавила она, — теперь я опять смогу ночью спать на палубе.
Девушка почувствовала, что на нее накатывает приступ раздражения, но сумела взять себя в руки. Оливия привлекательна, а Мишель признал свою ошибку.
Кэмми все еще помнила его прикосновения. Она покраснела, и это не ускользнуло от внимания Оливии. Кэмми показалось, что ее крестная внезапно стала выше. Спина женщины выпрямилась, трансформировав ее осанку из ленивой в царственную.
— Непривычно видеть красивого мужчину раздетым среди дня, не правда ли? — улыбаясь, спросила Оливия.
В голове Кэмми мелькнуло: «Она думает, что я не знаю, и пытается вызвать меня на откровенность».
— Пожалуй, да, — ответила она и зевнула. — Похоже, здесь вообще не злоупотребляют одеждой. Зато ты, как всегда, на высоте, тетя Ливи.
— Стараюсь.
— Ну а что касается Вирджинии Вулф, то я... не в восторге. Это все так депрессивно. Я не понимаю, почему художник обязательно должен умереть. Он с самого начала обречен на смерть.
— Ну, в романе это метафора. Художник — жертва, он должен умереть, как Христос. Но это предвещает и ее собственную смерть, тебе не кажется? Она все это подробно описывала, еще и еще раз, по три часа не вставая из-за стола.
— И затем покончила с собой. Неужели ее совсем не радовала жизнь? Она так упорно работала. Я с трудом представляю, как сильно надо хотеть умереть, Чтобы набить карманы огромными булыжниками и...
— Должно быть, она утратила надежду, — произнесла Оливия. — Был один момент, когда Франко только поставили диагноз... Я думала, что не смогу жить без этого мужчины, который так долго обо мне заботился. Я не уверена, что Вирджиния Вулф знала, что будет знаменитой. Мне кажется, она думала, что ей никогда не встать вровень со своими талантливыми братьями и сестрой...
— Но их сейчас никто не знает.
— В этом и заключается ирония.
— М-м-м, — произнесла Кэмми.
— И она была серьезно больна. Депрессия — это болезнь. У меня такого никогда не было. Просто бывало очень-очень грустно.
— Ах, тетя Лив, — вежливо откликнулась Кэмми. Оливия казалась ей такой старой и такой одинокой. И то, что она выглядела моложе, ничего не меняло. Она была в возрасте, как Трейси и Холли. Сочувствие заставило девушку забыть об уязвленном самолюбии.
Оливия опять заговорила:
— Твоя мать как-то сказала мне, что жизнь хороша, даже если тебе не везет.
— Она научилась этому у Холли. Та все время повторяет эту фразу.
— Может, Холли и говорит так, но Трейси — это самый чистый и хороший человек, которого я когда-либо встречала, Камилла. Она много для меня сделала. Я много сделала для нее. Она может показаться суровой...
— Вот именно, суровой. Но я знаю, что она любит меня. Нас.
— Ты путаешь честность и черствость.
— Именно в этом я ее и обвинила. В черствости. Всего пару дней назад.
— Когда мы были молоды, твоя мать могла принять любой вызов. Она ездила верхом на самой бешеной лошади из конюшни моего дяди. Она быстрее всех выпивала самое большое количество рюмок бренди. Имей в виду, это было, когда мы еще учились в школе. Она была Майклом Джорданом в школе Святой Урсулы. Она дважды выигрывала чемпионат штата.
— Я ее вижу иначе, — призналась Кэмми. — Преподавать физкультуру в том же зале, в котором ты играла в баскетбол, когда тебе было семнадцать лет! Я не могу себе этого представить.
— Я тоже, но твоя мать... она как Полярная звезда, Кэмми. Чем мы только не увлекались! Вначале мы были рокерами. Потом мы стали металлистами. Через какое-то время, уже в колледже, мы отпустили волосы и ударились в политику. Но Трейси всегда оставалась верной себе. Спроси ее сегодня, чего она хочет, и твоя мать скажет то же самое, что говорила тогда.