Джудит немедленно согласилась и вновь увидела графа только вечером, когда вместе с остальными дамами поднималась в свою комнату. Он стоял в холле в окружении нескольких мужчин и вручил ей свечу. Она приняла ее, не поднимая глаз, с печальным выражением лица, и тогда граф, бережно взяв ее за тонкое запястье, тихо сказал:
– Вы по-прежнему недолюбливаете меня? Очень жаль. Постарайтесь не дать своему предубеждению заставить вас не доверять мне. В этом нет ни малейшей необходимости. – Он помолчал. – Посмотрите на меня!
Она подняла на него глаза. Он слабо улыбнулся.
– Вот послушная девочка! Если бы вы поверили в мою честность столь же безоглядно, как и вашему кузену, это было бы весьма кстати.
– У меня нет причин не доверять вам, – еле слышно пролепетала она. – На нас обратят внимание. Прошу вас, отпустите меня, лорд Уорт!
Он отпустил ее руку.
– Одна из привилегий опекуна заключается в том, что он может разговаривать со своей подопечной без того, чтобы об этом начали шептаться, – сказал он. – Уверяю вас, у него их и так немного.
Джудит положила руку на перила, готовясь последовать за леди Джерси. В глазах у девушки заплясали лукавые искорки.
– Неужели ваше положение в качестве моего опекуна доставляет вам такие неудобства, сэр?
– Чертовски болезненные неудобства, – без обиняков ответил он, развернулся и ушел, а она замерла с открытым ртом, глядя ему вслед.
Глава 13
Мисс Тавернер уже не удивлялась тому, что неделя, которую Перегрин первоначально собирался провести в Хартфордшире, затянулась до двух, а потом и до трех. Она четырежды получала почтовые уведомления о его скором приезде, уже на следующий день сменявшиеся торопливо написанными письмами, где он сообщал, что его возвращение откладывается еще ненадолго. Джудит с юмором заметила кузену, что появление на Брук-стрит почтальона в ярко-алом плаще и шляпе с кокардой означает лишь очередную задержку.
– В конце концов, сэр Джеффри устанет франкировать[85] письма Перри ко мне, и только тогда можно ожидать его появления в городе.
Впрочем, сама мисс Тавернер была настолько занята, что у нее практически не оставалось времени, чтобы скучать по отсутствующему брату. Она получила еще два предложения руки и сердца, оба из которых отклонила с предельной вежливостью; после долгих уговоров кузена согласилась позировать Хоппнеру[86] для своего портрета и дважды побывала в театре в сопровождении опекуна. Оба раза он не сказал ничего, что могло бы разозлить девушку, а, напротив, разговаривал и вел себя с ней как вполне разумный и воспитанный человек, ухаживая за Джудит с такой галантностью и тактом, что она, проникшись к нему расположением, от всего сердца поблагодарила за два приятных вечера.
– Вам не за что меня благодарить, – заявил он в ответ. – Или вы думаете, что я не получил удовольствия от вашего общества?
Джудит улыбнулась.
– Я не привыкла к тому, что вы умеете говорить комплименты, лорд Уорт.
– Да, но и я не привык к тому, что моя подопечная ведет себя столь дружелюбно, – парировал он.
Она выставила перед собой ладошку.
– Прошу вас, не будем вспоминать прошлые разногласия! Я не намерена ссориться с вами; так что провоцировать меня бесполезно.
На его лице отразилось веселое изумление.
– Никогда, мисс Тавернер?
– О, что до этого, то на сей счет есть забавная поговорка, так что ни в чем нельзя быть уверенным! Но сегодня вечером я ваша гостья, и потому выказываю вам чрезвычайную вежливость и покладистость, однако уже завтра смогу бранить вас с чистой совестью.
– Вот как! И вы впрямь способны на это? Или вы получили очередное предложение руки и сердца, в котором я должен отказать, даже не посоветовавшись с вами для приличия?
Она отрицательно покачала головой.
– Полагаю, женщина не должна рассказывать о тех предложениях, которые она могла получить, – только и ответила Джудит.
– Подобное поведение делает вам честь, но мне вы можете довериться с полным соблюдением всех приличий. Отчего я вижу печаль на вашем челе?
Подняв на него глаза, Джудит обнаружила, что лицо графа смягчилось и он смотрит на нее с выражением, которое она уже почти готова была принять за сочувствие, но при этом не была уверена, что ему известно столь нежное чувство. Она угрюмо сообщила ему:
– Это правда. Я получаю многочисленные предложения руки и сердца, но здесь нечем хвастаться, поскольку мне представляется, что ни одно из них не было бы сделано, не будь я обладательницей большого состояния.
Он прохладным тоном подтвердил:
– Пожалуй, вы правы.
В тоне графа не слышалось и тени сочувствия. Если бы ей понадобилась поддержка и участие, то как раз этот прозаичный тон и был тем, что требовалось. Девушка помимо воли улыбнулась, хотя и добавила с легким вздохом:
– Осознание этого факта меня не радует.
– Не могу с вами согласиться. Родившись счастливой обладательницей независимого положения, вы уже стали самой популярной в Лондоне молодой женщиной и завидной невестой.
– Да, – печально согласилась она, – однако вряд ли можно считать комплиментом то, что моей руки домогаются исключительно из-за моего состояния. Вы смеетесь надо мной, но я считаю себя жертвой несчастливых обстоятельств.
– Можете быть спокойны, ваше состояние не отпугнет честного человека, – ответил он.
– Да, этим предстоит заниматься как раз вам, – игриво заметила она.
Граф улыбнулся.
– Я не позволю такому случиться. Я отпугнул всего лишь охотников за приданым, и за это вы должны быть благодарны мне.
– А почему вы решили, что я не испытываю к вам благодарности? Но я до сих пор не понимаю, почему вы, отказавшись дать согласие на мое замужество до тех пор, пока я остаюсь вашей подопечной, не возражаете против обручения Перри?
– Мисс Фэйрфорд представляется мне едва ли не совершенством молодой девушки. И я надеюсь, если позволю Перегрину жениться на ней, она освободит меня, по крайней мере, от части моей ответственности.
– Вам не следует забывать о том, что мой супруг полностью освободит вас от нее.
К этому времени экипаж остановился на Брук-стрит; когда отворилась дверца, граф сказал:
– Вы ошибаетесь: я не имею желания быть от нее освобожденным полностью.
К счастью, выходя из экипажа и опираясь на его руку, Джудит была избавлена от необходимости отвечать. Да и, откровенно говоря, девушка просто не знала, что ответить. Слова ее опекуна можно было счесть попыткой проявления знаков внимания и даже ухаживания, но его манеры никак не напоминали влюбленного джентльмена, посему она вновь пребывала в растерянности, не зная, как следует его понимать. Поэтому она просто вышла из кареты, заметив:
– Теперь я совершенно уверена в том, что уже завтра Перегрин окажется в Лондоне.
Граф, судя по всему, не возражал против того, чтобы сменить тему.
– Неужели? Может, вы опасаетесь очередной отсрочки?
– Нет, на сей раз он должен прибыть непременно. У одного из детей леди Фэйрфорд, младшего сына, заболело горло, и они боятся, что болезнь может оказаться заразной. Так что Перри придется вернуться домой.
– В котором часу вы ожидаете его?
– Не знаю, но полагаю, он появится еще засветло.
Ливрейный лакей распахнул перед ней дверь дома. Граф сказал:
– Что ж, очень рад за вас. Доброй ночи, моя подопечная.
– Доброй ночи, мой опекун, – эхом откликнулась мисс Тавернер, протягивая ему руку.
Перегрин прибыл в Лондон вскоре после полудня, пышущий здоровьем и брызжущий жизнерадостностью. Он прекрасно провел время и очень жалел о том, что пришлось уехать; в конце концов, лучшего места, чем деревня, не найти. Вместе с Томом Фэйрфордом он добрался до Лондона в рекордные сроки, хотя без приключений не обошлось. Джудит наверняка помнит, что в Хартфордшир брат отправился на своей коляске, предпочтя ее почтовому дилижансу. Что ж, как она вполне может догадаться, и вернулся он аналогичным способом, да еще сподобился опередить Тома Фэйрфорда, который тоже управлял каретой, запряженной четверкой лошадей.
– У меня в упряжке шли мои гнедые, а у Тома – серые в яблоках, знаешь, такие выставочные лошадки, но тяжеловатые на ходу. Их хорошо использовать для перевозки грузов по пересеченной местности, но моим гнедым они в подметки не годились. Я очень быстро вырвался вперед и поехал по дороге на Хатфилд, поскольку поместье Фэйрфордов, как я тебе уже говорил, если мне не изменяет память, расположено далеко к востоку от Сент-Олбанса. Когда я ехал туда, то направился через Эджуэр и Элстри, но тамошние тракты оказались очень плохими.
– Да, – терпеливо согласилась его сестра. – Ты писал мне об этом: возвращаться собирался по Большому Северному пути. Я помню, как удивился этому мой кузен, полагая второй маршрут более коротким и прямым.
– О да, пожалуй, это действительно так, вот только дорога там очень плохая, и как следует разогнать лошадок на ней просто невозможно. Уорт сказал мне то же самое и посоветовал сразу же сворачивать на Большой Северный путь, однако я решил поступить по-своему. Но, как вскоре выяснилось, решение мое оказалось опрометчивым. До самого Хатфилда мы шли, что называется, ноздря в ноздрю, а на Белл-бар так и вообще прибыли вместе. Сторож на дорожной заставе, по-моему, глух как пень; он заставил меня прождать добрых три минуты, прежде чем поднял шлагбаум. Хотя, пожалуй, во всем виноват мой новый слуга, которого я взял с собой. У него был при себе почтовый рожок, но дудеть в него он не умел, чем окончательно лишил меня терпения. Скорее всего, сторож просто не услышал его поначалу. Ну, вот Том и догнал меня, и оттуда мы устроили настоящие скачки с препятствиями до самого Барнета. К этому времени его клячи уже выдохлись и от них валил пар, поэтому ему пришлось менять их в «Зеленом человеке». А мои, напротив, обрели второе дыхание и потому без труда домчали меня до Уэтстоуна, где ждала свежая упряжка, с хорошим шагом – как раз то, что нужно для гладких скачек, – и я уехал оттуда еще до того, как Том показался на горизонте. Ты должна знать, Джу, что после Уэстоуна дорога идет через пустошь Финчли-Коммон. А помнишь, как мы с тобой увидели заставу Тернпайк-Оук и спрашивали себя, не нападут ли на нас грабители? В тот день мы с тобой их не встретили, зато – ты не поверишь – на меня напали сегодня!