ьные рамки исчезают…
Папан, увлекаясь, шпарил свою речь все быстрее и быстрее. И я, запутавшись, в конце концов не выдержала:
– Пап, ты это к чему? Я не понимаю тебя! Потребительство, потребительство. Мне бабки Виктора по боку были. Я выходила замуж, потому что любила. А сейчас прошла любовь, завяла морковь. Так бывает!
– Да ты не понимаешь. А я… я не могу тебе доказать, что ты эгоистична и думаешь только о себе. Для тебя Виктор – как старые джинсы. Поносила и выбросила. Как устаревший телефон или вышедший из моды пейджер. Но люди – не вещи. Я точно знаю, что так нельзя. Но как доказать, что нельзя обижать детей, что надо заботиться о родителях? Я точно в этом уверен, но я не могу доказать. И своего нового мужчину ты точно так же бросишь, как бросила Виктора. И это даже не твоя вина! Просто этот культ навязывается всеми средствами массовой информации, и их воздействие оказывается сильнее влияния среды…
Папан еще много чего трындел, но я терпеливо ждала, пока он иссякнет. Лучше не перебивать. Папан – препод, а они такие, начнешь цепляться, как разойдутся, потом ваще фиг успокоишь.
Когда папан наконец устал, маман, еще раз хлебнув валокордина, продолжила эстафету.
А я молча изучала скатерть. Мне так хотелось, чтобы предки меня пожалели. Но они же не знали всего, что происходило в нашей семье. Поэтому и обижаться на них, наверное, не стоило. К тому же они слегка в маразме. Твердят: потребитель, эгоист. Но разве люди не должны стремиться делать свою жизнь лучше? В квартире делают уборку, выбрасывают хлам. Я тоже имею право навести порядок в своей жизни, в конце концов она моя!
Когда мы наконец разбрелись по комнатам, чтобы сделать вид, что спим, я включила компьютер.
И мне стало так горько… Моя вдруг снова распустившаяся любовь к Кириллу от воплей родителей свяла, окончательно и бесповоротно.
Я вспоминала его голос, его признания и… ничего не чувствовала.
Тогда я подумала о Викторе. И поняла, что мне абсолютно на него наплевать.
Попыталась описать события сегодняшнего дня. Перечитывая, поймала себя на мысли, что переживаю… из-за того, что библиотечные книжки опять спустили в хранилище, а реферат сдавать через пару дней… Получается, маман и папан правы, я монстр, думаю только о себе. Эгоистка и предательница, ага.
Но я все равно считаю, что человек не должен предавать прежде всего себя. Так честнее. Если какие-то правила – да даже самые лучшие – вызывают протест, то на фиг такие правила. Even betrayal is better than hypocrisy.[60]
Глава 8
Екатерина Владимировна Матвеева возвращалась домой из магазина. И мысленно себя ругала.
Вот ведь баба, вот дура! Вроде и ужасы блокады только со слов мамы знает. Но все равно, как пенсию дадут – бежит в магазин, еды накупает полные сумки. А нести-то их тяжело, все-таки немолодая уже. А дверь в подъезд как неудобно открывать! И пачка макарон из пакета вывалилась…
Она вышла из лифта и от неожиданности вздрогнула. На лестничной клетке стояла высокая светловолосая женщина, звонила в квартиру Савельевых.
– А Валерия Петровича нет и, скорее всего, долго не будет еще. – Екатерина Владимировна опустила тяжелые сумки с продуктами и полезла в сумочку за ключами. – Наверное, вы Анечка, да? Двоюродная сестра Валерия Петровича? Он мне альбом показывал, а у меня такая память на лица.
– Нет, я не Анна. Мы с Валерием Петровичем работаем вместе. Что-то не могу до него дозвониться, а вопрос срочный.
Голос у нее был хриплый, простуженный. Матвеева взглянула на верхнюю одежду женщины и решила: в таком-то тонюсеньком то ли плащике, то ли пальтишке простудиться недолго. Длинный, просторный, а все равно несолидный какой-то.
– Валерий Петрович, наверное, в больнице еще, – предположила Екатерина Владимировна, открывая дверь в общий коридор. – Танечке утром опять стало плохо, она так кричала, я через стенку даже слышала, хотя стены у нас в доме толстые. А потом я мусор пошла выбрасывать – вижу, вышли они вдвоем. Не могу даже сказать, что Таня плохо выглядела. Обычно – рассеянная, улыбающаяся. Но Валерий Петрович сказал, что приступ был тяжелый, все равно надо врачам показаться.
– Что ж, тогда я пойду.
Екатерина Владимировна, собиравшаяся пригласить женщину к себе в гости, немного расстроилась. Поговорить после смерти мужа даже не с кем, а хочется. Того же Валерия Петровича обсудить: золотой он человек, как о сестре заботится и спиртного в рот не берет.
Но потом решила, что, наверное, женщина торопится. Вот ведь даже дозвониться не смогла, так сама приехала, прямо в квартиру. Видимо, что-то случилось, и не до гостей ей сейчас.
– Что-нибудь передать соседу? – прокричала Матвеева вслед удаляющейся незнакомке.
Та обернулась:
– Нет, спасибо! Я попытаюсь дозвониться!
– Дозвонитесь! Знаете, когда с врачом говоришь, может, и неудобно сотовый брать!
«Приятная женщина, – решила Екатерина Владимировна, входя в квартиру. – Вот было бы хорошо, если бы Валерий Петрович ей понравился. Хороший мужчина – и одинок. Вместе-то легче живется».
Включив телевизор, Матвеева разобрала сумки с продуктами, повязала фартук и занялась обедом.
Интернет-кафе находилось на втором этаже, над переговорным пунктом, где у синих телефонных будочек не было ни единого человека.
Когда Лика Вронская увидела ступеньки, которые предстояло преодолеть, чтобы воспользоваться компьютером, ей стало дурно. Узкие, крутые, деревянные. Да еще и сама лестница перпендикулярная, прямо как на крышу или в погреб. Смертельный номер, зрелище не для слабонервных…
Она еще раз осмотрела странное помещение и внезапно поняла, что второй этаж изначально не предусматривался архитектором этого старинного здания. Здесь, скорее всего, был холл с огромными пятиметровыми потолками. Поставили пару колонн, положили настил – и вот уже два этажа.
«Если бы конструкция была ненадежна, она бы разломалась раньше, – думала Лика, с опаской придерживаясь за металлические перила. – Не может же она обвалиться исключительно в мою честь, это будет несправедливо!»
Полумрак, спины людей, голубой свет, льющийся с мониторов.
И дым, дым, дым!
Здесь явно можно курить, и посетители пользуются разрешением на полную катушку, в двух шагах уже ничего не видно из-за плотного седого облака.
Из дыма вдруг вынырнула тщедушная фигурка, и Вронская едва не грохнулась в обморок.
– Вам надолго компьютер нужен? – меланхолично осведомился вампир номер два.
Он был точной копией своего собрата из мини-отеля. Только длинные спутанные волосы, крашенные в светлый тон, зловеще отливали в полумраке фиолетовым цветом. А руки его разглядеть в никотиновой завесе не получалось.
«Клонируют здесь таких мальчиков, что ли?» – оторопело подумала Лика. И, стараясь не смотреть на вампира номер два (а вдруг он такой же любвеобильный, как и первый вариант?!), пробормотала:
– На полчасика максимум.
Вампир-блондин показал Лике на ближайший компьютер, находящийся возле входа-лаза-амбразуры. А сам уселся за стол рядом, положил подбородок на ладони и задумчиво улыбнулся.
Часть лица под воздействием гипнотизирующего вампирского взгляда сразу же вспыхнула, и Вронская разозлилась. Отодвинула стул, повернула монитор. И, убеждая себя не обращать внимания на вампира, защелкала по клавишам.
Про смерть Алексея Потапенко писали много. Казалось бы, только вчера нашли тело, а уже не только сообщения в новостных лентах, но и репортажи в интернет-газетах.
А еще – Федор Михайлович просто лидирует по упоминанию в новостях. «Продажи романов Достоевского бьют все рекорды». «Готовится к изданию полное собрание сочинений Достоевского». «Известный режиссер намерен снять новую версию „Идиота“».
«Идиот этот режиссер, – думала Вронская, просматривая заголовки. – Зачем после экранизации Бортко делать такой проект? Все равно выше его планки не прыгнешь…»
Зазвонил телефон, высвечивая на экране питерский номер.
«Влад», – обрадовалось сердце.
– Лика, ты можешь сейчас с нами встретиться? – поинтересовался Андрей Соколов. – Мы с Мариной в кафе на перекрестке Гороховой и Садовой. Подъезжай, дело срочное.
– А что случилось? – холодея, пролепетала Вронская. Интонация собеседника не предвещала ничего хорошего.
Эксперт коротко бросил: «Не по телефону». И отключился.
Лика рассчиталась с вампиром, категорически отвергла его робкое предложение прогуляться по Питеру. И, придерживаясь за перила, стала аккуратно спускаться вниз.
Спуск оказался сложнее подъема. Телефон снова запел голосом Эроса Рамазотти, и Вронская, думая, что у Соколова поменялись планы, ответила на звонок.
– Лика, ты где? Я сейчас возле станции метро «Университет» в пробке застряла, проспект Вернадского мертвый. Давай я где-нибудь припаркуюсь, а ты ко мне подъедешь. Только машину не бери, на метро быстрее выйдет. Лика? Что с тобой?! Что за грохот?!
– Да так, Ир, ерунда, – слукавила Вронская. Пятая точка, на которую она приземлилась, мучительно ныла. Вверху виднелись белые патлы вампира номер два, а люди, по закону жанра уже заполнившие переговорный пункт, оторвались от телефонов и взирали на триумфальное падение с нескрываемым любопытством.
Держась за копчик, красная как помидор Вронская выскочила на улицу и, перекрикивая шум машин, затараторила:
– Я в Питере еще, так что сегодня встретиться с тобой ну никак не смогу. Что-нибудь срочное?
Бренд-менеджер недовольно хмыкнула:
– Естественно. Тебя на запись ток-шоу завтра зовут, мы в пролете, получается. О чем ты думаешь? Что ты там забыла?!
Лика ляпнула первое, что пришло в голову:
– Материал для новой книги собираю! Надоело Москву описывать, действие новой книжки будет разворачиваться в Питере.
Выслушав гневную отповедь, Лика засунула сотовый в карман джинсов и достала из сумочки карту Санкт-Петербурга. Гороховая улица оказалась очень длинной, но район перекрестка с Садовой находился относительно близко.