Итак, Шарль Бодлер посещал «Клуб гашишистов», где употреблял давамеск. Результатом подобных экспериментов стали эссе «Вино и гашиш» и «Поэма о гашише». В них поэт подробно описал воздействие каннабиноидов на сознание человека. Впрочем, сам он не являлся поклонником такого рода наркотиков и предпочитал опиум.
Наверное, по этой причине в стихах Бодлера есть и черви, и могилы, и трупы, и бесшумные пауки, вползающие в больной мозг. Ярким примером может послужить его шедевр «Падаль», который с первых строк будоражит читателя. В произведении перед нами вырисовывается разлагающийся труп лошади на фоне прекрасного идиллического пейзажа, что усиливает контраст произведения:
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.
Поэт сравнивает торчащие кости мертвой лошади с цветами, а сам труп животного стал пиршеством для мух и червей. Он наглядно показывает, что смерть одного существа дает возможность жить другим, позволяет продолжаться бесконечному процессу обновления природы. «В этой двойственности весь Бодлер, — в ней ключ к его мироощущению и к его логике», — пишет Косиков. Поэт не разделяет мир на черное и белое, на добро и зло попросту из-за того, что добро является основой зла и наоборот — все в мире взаимосвязано и дополняет друг друга. Также он пишет о том, что нет смысла бояться смерти, так как она в любой случае неизбежна:
Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым…
В «Падали» мы сталкиваемся с еще одним важным моментом в творчестве Бодлера — с воздействием запахов. В случае с мертвой лошадью мы видим, что отвращение людей, описанных в произведении, происходит как раз из-за зловония, исходящего от трупа. Жан-Поль Сартр пишет о значении запахов в творчества Бодлера, что они «обладают для него еще и особой властью: умея безраздельно отдаваться, они в то же время умеют вызвать представление о недоступном далеке».
Они телесны и вместе с тем отвергают телесность, в них таится некая неудовлетворенность, сливающаяся с неизбывной потребностью Бодлера быть не здесь (Жан-Поль Сартр, «Бодлер»).
Исследователь творчества поэта Артур Саймонс также пишет о том, что для Бодлера «запах означает больше, чем заход солнца», а «парфюм для него больше, чем цветок». Запахи для него являются своеобразными дверями в прошлое, они «создают взаимосвязь между мыслями и воспоминаниями».
В 1908 году на русский язык был переведен «Искусственный рай» — трактат о наркотиках. Этому же посвящена и «Поэма гашиша». Здесь Шарль Бодлер с утонченностью знатока рассказывает об опиумном и гашишном искусственном рае, предупреждает, к чему это ведет. Основываясь на своем собственном опыте и на ощущениях других людей, которых он опрашивал, поэт дает волнующее описание ощущений, связанных с приемом гашиша. «Многие полагают, — писал Бодлер, — что опьянение гашишем — не что иное, как волшебная страна, большой театр ловких фокусов, в котором все чудодейственно и непредвиденно. Это — предубеждение, абсолютная путаница». В главе «Человек, Бог» Бодлер, говоря о наркотиках, гашише, считает важным знать действие его и его последствия. Он полагает, что человек, долгое время находившийся в плену у опиума или гашиша и сумевший вырваться из него, все же должен помнить, что побег этот зачастую эфемерен, так как кандалы наркотика очень сильны и крепки. Но он как истинный маргинал-наркоман постоянно эпатировал публику — чего только стоило его решение выкрасить волосы в зеленый цвет. Братья Гонкур писали в «Дневнике», что Бодлер представляет собой тип человека, «который всю жизнь мучился, чтобы для шика казаться безумцем. Он так старался, так к этому стремился, что умер идиотом». То есть можно сказать, что поэт насильно заставлял себя страдать, чтобы держать свой ум в подвижном состоянии. Только таким образом он мог достигнуть желанных моментов вдохновения, которые создавали в его сознании целые россыпи безумно-гениальных мыслей. Судьба Бодлера имеет много общего с жизнью Эдгара Аллана По, который был для поэта одним из важнейших деятелей искусства. Схожесть произведений этих поэтов заключается в гнетущей атмосфере нарастающего ужаса, в суггестивной манере повествования, которая пронизывает читателя до самых костей. Стоит отметить, что первые переводы По на французский язык были выполнены самим Бодлером, который всеми силами стремился популяризировать творчество собрата по перу. Единственное за что Бодлер осуждал коллегу, так это за то, что он был склонен к алкоголизму. Эдгар По пил «торопливо, истинно по-американски экономя время, — пишет Шарль Бодлер в своей статье „Вино и гашиш“, — пил самоубийственно, словно было в нем нечто, подлежащее истреблению.
Есть на земном шаре несметные безымянные множества людей, страдания которых не могут быть утолены сном. Для них вино слагает свои песни и поэмы».
И в заключение хочется сказать, что есть разные понятия человеческого возраста. Есть возраст биологический, а есть психологический. Так вот, приведя примеры из биографий романтиков разных стран и культур, хочется отметить, что их поведение очень напоминает поведение «вечных подростков». Почти все они, за исключением В. Гюго, умерли молодыми, но даже восьмидесятилетний старец Гюго, кажется, в своем внутреннем, субъективном ощущении возраста остался подростком пубертатного периода, продолжая «ухлестывать» за красотками до самого конца. Романтизм действительно очень подходит ранней молодости, когда человеку кажется, что у него все впереди, когда он бунтует против мудрости отцов. Это своеобразный индивидуальный, «психологический» вариант старой библейской истории изгнания из рая. Поэтому понятие «про́клятые поэты» очень подходит ко всем романтикам. И они сами были рады наложить на себя это проклятие. Проклятие и было воплощением их космического бунта против Отца нашего. Можно сказать, что всех романтиков объединяет одна очень важная черта. У французов это называется Enfant terrible (анфан террибль) — буквально несносное дитя, непослушный, ужасный ребенок, своей чересчур откровенной болтовней ставящий родителей в неудобное положение. Но только ли откровенная «болтовня» романтиков и до сих пор поражает нас своей дерзостью и тем, что раздвинула наши собственные внутренние горизонты? Это как знаменитые «Маяки» Бодлера, маяки, чей свет пронизывает непроглядную тьму, а Тьмы во Вселенной, как утверждают астрофизики, 96 % и только 4 % — Свет. Романтики, может быть, излишне увлекались Тьмой и всем, что с этой Тьмой было связано, но в результате они оставляли по себе яркую дорожку Света. Они пытались добавить к этим фатальным 4 процентам во Вселенной хотя бы еще немного Вечного Сияния.
И еще немного о том, что Романтизм стал колыбелью массового общества и всей массовой культуры. И дело здесь не только в образах вампира и графа Дракулы, в образе Франкенштейна и доктора Джекила и мистера Хайда, этих безусловных порождений романтической эстетики, но и, например, в рок-культуре, без которой мы не можем представить себе бунт молодых. Утверждаю, что рок-культура по своей природе тоже романтическая. Все эти Джаггеры, Джоплин, Моррисоны, Боб Марли и прочие заметные фигуры по своей природе были l’enfant terrible, людьми, выбивающимися своими поступками, словами, наружностью и манерами из общего серого плана послушных конформистов. Девиз Джаггера: «Секс, рок-н-ролл и наркотики» был общим для этих «ужасных» детей конца шестидесятых и семидесятых годов. Группа «Doors» Моррисона уже в самом названии говорила о стремлении увести слушателей за пределы бытия своими шаманическими ритмами. А сам Моррисон являл собой и ангела, и демона одновременно. Не случайно на знаменитом парижском кладбище Пер-Лашез есть только две «живые могилы», у которых ни днем, ни ночью не прекращается тусовка, и это могилы двух романтиков: Оскара Уайльда, еще одного l’enfant terrible, и Джима Моррисона. В рок-культуре есть даже магическая цифра — 27. Именно в этом возрасте ушли из жизни многие звезды, потому что, как сказал еще один знаменитый романтик: «Тот, кого любят боги, умирает молодым».
Глава III. Политики-романтики
Наполеон
Фигура императора Франции неизменно притягивала к себе восторженные взоры современников. «Невозможно было, побеседовав с ним десять минут, — пишет один из них, — не признать в нем человека с широким кругозором и с исключительными способностями». Стендаль, его верный поклонник, вместе с великой армией участвовавший в Московском походе в качестве интенданта, так характеризует своего кумира в период после итальянского похода и накануне прихода к власти: «Тем временем и молодому генералу и всем вообще стало ясно, что во Франции нет такого поста, который являлся бы подходящим для него. Даже жизнь частного лица, и та для него была полна опасностей; в славе, его окружавшей, и в его манере держать себя было нечто необычайно романическое, необычайно увлекательное… Нередко в этот период, как и впоследствии, когда им овладевало уныние, Бонапарт страстно жаждал покоя, мирной, частной жизни. Ему казалось, что на лоне природы он обретет счастье».
Фатализм, вера в судьбу, в свою избранность — это одна из ведущих черт романтических возвышенных личностей. Наполеон был человеком своей эпохи. Он любил яркие фразы и афоризмы. «На той пуле, которая меня убьет, будет начертано мое имя», — любил повторять кумир целого поколения.
«Язык, мысли, манеры, — пишет Мельци, — все в нем поражало, все было своеобразно. В разговоре, так же как и на войне, он был чрезвычайно находчив, изобретателен, быстро угадывал слабую сторону противника и сразу же направлял на нее свои удары. Из всех его способностей его самая выдающаяся — это поразительная легкость, с какою он по собственной воле сосредоточивал свое внимание на том или ином предмете и по нескольку часов подряд держал свою мысль как бы прикованною к нему, в беспрерывном напряжении, пока не находил решения, в данных обстоятельствах являвшегося наилучшим. От природы вспыльчивый, решительный, порывистый, резкий, он в совершенстве умел быть обворожительным и посредством искусно рассчитанной почтительности и лестной для людей фамильярности очаровывать тех, кого хотел привлечь к себе».
Эта мужественная душа, по свидетельству современников, обитала в невзрачном, худом, почти тщедушном теле. Энергия этого человека, стойкость, с какою он при таком хилом сложении переносил все тяготы, казались его солдатам чем-то выходящим за пределы возможного. Здесь кроется одна из причин неописуемого воодушевления, которое он возбуждал в войсках.
Но Наполеон, как и любой другой романтик, по меткому выражению В. Г. Белинского, мог «высоко говорить, но дурно поступать». Дело в том, что возвышенные личности «почитают всех нулями, а единицами себя». Вспомним Раскольникова, героя романа Достоевского, разделяя людей на «тварей дрожащих и право имеющих», он постоянно сравнивал себя с Наполеоном. Эта обратная сторона романтического титанизма, как мы видели выше, разбирая биографии известных писателей и поэтов, всегда будет давать знать о себе. Так, во время неудачного египетского похода Наполеона историки вменяют ему в вину следующие факты:
1. избиение пленных в Яффе;
2. отравление, по его приказу, больных солдат его войск под Сен-Жан-д’Акр;
3. его мнимое обращение в мусульманство;
4. его отъезд из армии.
О событиях в Яффе Наполеон рассказал на острове Эльба следующее: «В Яффе я действительно приказал расстрелять около двух тысяч турок. Вы находите, что это чересчур крутая мера? Но в Эль-Арише я согласился на их капитуляцию под условием, что они возвратятся в Багдад. Они нарушили это условие и заперлись в Яффе; я штурмом взял этот город. Я не мог увести их с собой в качестве пленных, потому что у меня было очень мало хлеба, а эти молодцы были слишком опасны, чтобы можно было вторично выпустить их на свободу, в пустыню. Мне ничего другого не оставалось, как перебить их». Помимо этого следует упомянуть и резню в Каире. Жители Каира поднимают восстание против гарнизона; Наполеон не удовлетворяется тем, что велит казнить тех, кто был захвачен с оружием в руках. Он заподазривает их духовенство в том, что оно втайне подстрекало их к мятежу, и велит арестовать двести духовных лиц; они приговариваются к расстрелу. Каирская резня привела в ужас весь мусульманский мир. «С тех пор, — говорил Наполеон, — они стали выказывать мне преданность, так как убедились, что мягкость чужда моему управлению».
Относительно же отравления больных и раненых мы знаем, что Наполеон сам рассказывал ряду лиц, что хотел приказать врачам отравить опиумом некоторое число больных в своей армии. Излишний обоз сковывал его маневр. Но противоречивость натуры будущего императора заключалась в том, что все те, кто описывает эти события, единогласно признают, что во время сирийского похода Наполеон проявлял заботу о больных и раненых солдатах. Он сделал то, чего ни один полководец до него не делал: посетил лазареты, где лежали чумные больные, беседовал с ними, выслушивал их жалобы, лично проверял, в какой мере врачи исполняют свой долг. При каждом передвижении своей армии, особенно при отступлении от Сен-Жан-д’Акр, он величайшее внимание уделял лазаретам. Разумными мерами, принятыми им для того, чтобы вывезти больных и раненых, а также хорошим уходом, которым они пользовались, он снискал похвалу англичан. Но при этом отдал приказ об отравлении раненых, когда в этом возникла острая нужда. Это очень согласовывалось с поведением так называемой романтической личности.
Романтик — это, вообще, особый тип психики. Здесь следует обратить внимание на то, что в быту у нас почти любой сумасшедший ассоциируется с Наполеоном. Как только человек начинает проявлять черты бонапартизма, так сразу мы обычно подумываем: не отправить ли этого индивида в сумасшедший дом? Диагноз: паранойя. Но сам Наполеон вряд ли был параноиком. Так что это был за тип личности, который являл собой Наполеон, тип, что так пришелся по душе всем романтикам? Постараемся разобраться в этом. Дело в том, что за каждым поступком и действием человека стоит его ключевая психологическая потребность. Люди никогда и ничего не делают просто так!
Ключевая потребность — это то, что для человека является самым важным, значимым и необходимым в жизни, причем — с самого детства. У каждого человека есть все шесть ключевых потребностей, но они развиты не одинаково: одна или две ключевые потребности всегда преобладают. Потребности бывают ситуативные (проявляющиеся быстро и в конкретной ситуации) и постоянные (пожизненные, с детства). Нас сейчас интересуют именно постоянные ключевые психологические потребности человека, то есть те, которые определяют его тип личности. Ключевые психологические потребности людей сохраняются с детства и определяют поведение всей жизни! Взгляните на маленьких детей в песочнице. Один громко хвастается своими машинками, второй его совершенно не слушает и, воровато озираясь, прячет свои формочки в песок, а третий громко ревет из-за того, что его снова не приняли в общую игру. Четвертый картаво разъясняет друзьям правила игры в прятки. Пятый тихо пересказывает сюжет нового мультфильма. Шестой просто молча роет подземный ход, не обращая внимания на то, что другие этот ход постоянно разрушают. И все эти дети сидят в одной песочнице! Но каждым движет своя ключевая потребность, которая закладывает его тип личности. В зависимости от того, какая ключевая потребность является наиболее важной для человека, он относится к определенному типу личности. Мысленно мы можем в эту самую детскую песочницу посадить и Наполеона. Вот, что известно о его ранних годах. «Характер властный, повелительный, упрямый», — отмечают в Бриенне. «Крайний эгоист, — прибавляют в Военной школе, — с чрезмерным самолюбием, всего желающий, любящий одиночество», без сомнения потому, что в компании равных он не может быть господином и чувствует себя плохо там, где он не приказывает. Сейчас бы сказали о комплексе неполноценности, который в дальнейшем перешел в комплекс величия. «Я жил в стороне от моих сверстников, — говорил он позднее. — Я избрал в ограде школы уголок, где я сидел и мечтал вволю. Когда мои товарищи хотели овладеть этим местом, я отстаивал его всеми силами; у меня уже был инстинкт, что моя воля должна господствовать над желаниями других, и то, что мне нравилось, должно было мне принадлежать». Далее, во время первых лет жизни под отцовской крышей на Корсике — он описывает себя как маленького злого звереныша, которого не обуздать и не убедить. «Все мне было нипочем; я никого не боялся; одного я бил, другого царапал, все меня боялись. Мой брат Жозеф был искусан, избит, а я нажаловался на него, прежде чем он пришел в себя». Превосходная тактика, которою пользоваться он никогда не упускает случая: в нем врожден импровизаторский талант лгать в свою пользу. Позднее он хвалится этим свойством, делает из него указание и меру «высшей политики», и «с удовольствием вспоминает, как один из его дядей, когда он еще был ребенком, предсказал ему, что он будет управлять миром, потому что он привык вечно лгать».
Тип личности — это совокупность характерных черт человека, которая объясняется его ключевыми потребностями. Так что же можно отнести к типу романтической личности? Какие ключевые потребности здесь будут преобладать? Заметим, что в природе нет человека только с одной какой-то потребностью. Человек — явление сложное, и намешано в нем немало. Но сначала определим основные ключевые потребности. Вот их классификация: признание, отношения, принятие, познание, порядок, контроль. А что предполагает каждая из этих ключевых потребностей? Начнем с признания. Эта потребность предполагает уважение к себе, высокий статус, безоговорочное признание себя окружающими. Отношения. Здесь другая необходимость: добрые, комплиментарные отношения с другими, стремление завести как можно больше друзей. Принятие. Здесь самым важным является чувство коллективизма. Вовлеченность в какое-то сообщество, в общее дело для таких людей является наиболее комфортной ситуацией. Познание. Здесь самое главное — докопаться до истины и познать причины всех явлений. Порядок. Для человека подобного типа самым важным является установить правила и следовать этим правилам всю жизнь. Контроль. Здесь самым важным является стремление все контролировать и доминировать. Из этого выходят следующие основные типы личности:
• Артист: главная потребность — всегда быть в центре внимания общества и получать признание, одобрение, аплодисменты.
• Социолог: потребность — всегда и со всеми быть в позитивных отношениях, дружить, не ссориться и не ругаться.
• Участник: потребность — не остаться одиноким, быть принятым в человеческое общество, участвовать в общем деле.
• Интеллектуал: потребность — решать интеллектуальные задачи, получать ответы на интеллектуальные вопросы, познавать истину.
• Прагматик: потребность — соблюдать общепринятый порядок, всегда действовать в соответствии с правилами.
• Контролер: потребность — контролировать ситуацию, располагать полной информацией, иметь власть и влияние. Как мы уже сказали ранее, чаще всего человек сочетает в себе несколько основных потребностей. Если говорить о романтическом типе личности, то это артист и контролер-манипулятор в одном лице.
Итак, начнем с артиста. Самое главное для человека этого типа — впечатление, которое он производит на других людей. Для него с самого раннего детства важно, как его воспринимают и что о нем думают окружающие. Статус, уважение других — вот что движет всеми поступками этого человека. Всем своим поведением Артист стремится произвести хорошее впечатление на окружающих. Ш. Л. Монтескье писал: «Желание славы свойственно всем людям. Мы как бы умножаем свое существо, когда можем запечатлеть его в памяти других». Центр внимания Артиста — его собственное Я: как он выглядит, как воспринимается со стороны. Уникальность артиста заключается в том, что он видит мир как бы через себя, сквозь собственное состояние. И эта личностная характеристика Наполеона нашла чуть ли не философское подтверждение. «Я» в романтизме, по словам Б. О. Кормана, воспринималось не просто как ценность первого порядка, а, по существу, единственно возможная ценность, другой же человек выступал либо как абсолютное подобие «я» (его эманация и двойник) — и в этом смысле не обладал самостоятельным значением, либо оказывался противоположностью «я» — воплощением прозаической бездуховности, обывательской серости. Такой яркий философский индивидуализм был спровоцирован учением Э. Канта. Так, если Кант считал, что мы воспринимаем вещи не такими, какими они являются сами по себе, а познаем их и судим о них на основании априорных, то есть данных нам до всякого жизненного опыта, врожденных что ли, форм чувственности и рассудка (то есть мы воспринимаем состояние нашей души, находящейся под воздействием вещей, а не вещи сами по себе), то Фихте, приняв от Канта идею невозможности логического обоснования бытия, поставил акцент уже на понятии абсолютного творчества. Фихте утверждал, что мы полагаем или предполагаем вещи вне нас, поэтому, когда мы мыслим, то вместе с тем и творим собственный мир. Вот эта установка на экстраполяцию, то есть перенесение внутреннего мира на внешний и подчинение последнего первому, и стала основой романтического волюнтаризма. Наполеон по своему психическому типу личности был артистом. Эту черту прекрасно отметил Л. Толстой в своем романе «Война и мир». Сцена перед Бородинским сражением тому может быть ярким примером. Наполеон выставляет портрет своего малолетнего сына перед войсками и с удовольствием слышит крики «ура» своих гвардейцев. Он принимает перед боем пастилку от простуды, получает удовольствие от того, как слуги ухаживают за его холеным телом, и ему дела нет до того, что всего через несколько часов поле битвы будет обильно полито чужой кровью. Для него битва — это всего лишь театр военных действий, сцена, на которой должно дать знать о себе Его Величие. Известно, что Наполеон брал специальные уроки актерского мастерства у известного в то время трагика Франсуа Тальма (1763–1826). Это был самый знаменитый французский актер в наполеоновскую эпоху. Наполеон откровенно восхищался трагиком, игравшим Отелло и Гамлета, считая его совершенным актером, который использовал классические трагедии для воплощения его собственных мечтаний о величии. Актер вошел даже в личный круг Императора и ставил величественные представления о героизме Бонапарта, организовывал зарубежные турне. Таким образом, Наполеон денно и нощно прославлялся на сцене. Последний раз они встретились уже после трагических событий битвы при Ватерлоо. О том, как важно было для Наполеона ощущать себя артистом, говорит следующий факт. Всеевропейское признание пришло к любимому актеру императора в 1808 году. Собираясь на свидание с Александром I в Эрфурт, Наполеон сказал: «Тальма, я тебя повезу играть перед партером царей». Там, в Эрфурте, Тальма продемонстрировал Европе, по-видимому, все, чего может достичь искусство в мире политики. На представлении Вольтерова «Эдипа», когда Тальма в роли Филоктета произнес: «L’amitie de grand homme est un bienfait des dieux» (дружба великих людей случается по благословению божью), Александр I повернулся к Наполеону и демонстративно пожал ему руку. Очень показательный, кстати сказать, жест, характеризующий близкий тип личности Александра I и Наполеона, в них обоих Артист брал верх над политиком.
Что касается вероотступничества Наполеона в Египте, то все свои воззвания он начинал словами: «Нет бога, кроме бога, и Магомет его пророк». И тут невольно вспоминаются восточные поэмы Байрона. Восток и мусульманский фатализм были необычайно привлекательны для всех романтиков. Наполеон хотел расположить к себе жителей Египта. Он вполне основательно рассчитывал, что благочестивые и пророческие выражения повергнут в ужас значительную часть все еще суеверного египетского народа, а его собственную личность окружат ореолом неодолимого рока. «Вы не можете себе представить, — говорил он лорду Эбрингтону на острове Св. Елены, — сколь многого я добился в Египте тем, что сделал вид, будто перешел в их веру».
Произвести нужное впечатление, даже если для этого следует что-то сделать на грани дозволенного, — вот типичная черта любого Артиста. И Наполеон был таким Артистом. По этой причине его так тянуло к великому трагику Тальма, которому он даже собирался пожаловать орден Почетного легиона. Артист в Наполеоне, скорее всего, выражался в следующем типе поведения: чувствовать себя храбрым и обнаруживать это, встречать пули шуткой и вызовом, сменять благополучие на битву и битву на бал, веселиться и рисковать до крайних степеней, без задней мысли, без другой цели, как только получить ощущение момента, играть своими способностями, до крайности возбужденными соревнованием и опасностью, чтобы потом все поставить на карту и все проиграть в битве при Ватерлоо серому и скучному лорду Веллингтону. Это потеха, а не жизнь. Потеха заключалась для Наполеона в победах ради своего могущества, а для его молодых и пассионарных военачальников в делании карьеры, в приобретении чинов, в грабеже ради своего обогащения. С босыми ногами, в рубище, с четырьмя унциями хлеба на сутки, с жалованьем ассигнациями, которых не принимают на рынке, офицеры и солдаты хотят, прежде всего, выйти из нищенского положения. Прибавьте к этому потребность развернуться, порыв и избыток молодости, ибо главный состав армии — молодежь, которая смотрит на жизнь с точки зрения галла или француза как на удовольствие или как на дуэль. И вот готовый культ императора-победителя, за которым хоть в ад. И Наполеон цинично заявлял о своих солдатах: «Им нужна слава, удовлетворение тщеславия; что касается до свободы, то они в ней ничего не смыслят. Взгляните на армию! успехи, только что полученные в Италии, уже вернули французскому солдату его обычный характер. Я для них все».
Другой ведущей чертой романтической личности является желание манипулировать окружающими. И это уже не Артист, а Контролер. Иметь власть и влияние для такого типа личности крайне необходимо. В Египте Наполеон очень многое сумел открыть в своей личности. Там, в Африке, неограниченный властелин, вне всякого контроля, в борьбе с низшей расой, он действует как султан и привыкает быть им. Тут он окончательно утвердился в решении не стесняться впредь с человечностью. «Я — главное совершенно разочаровался в Руссо, — говорил он впоследствии, — с тех пор как побывал на Востоке: дикарь та же собака», и цивилизованный человек, если с него снять налет культуры, становится тем же дикарем; когда ум грубеет, то ярко выступают наружу первобытные инстинкты. Как один, так и другой нуждаются в хозяине, в волшебнике, который бы порабощал их воображение, держал их в повиновении, не позволял бы им без должного повода кусаться, сажал их на цепь, заботился об них и водил их на охоту: повиновение их удел; они не заслуживают ничего лучшего и не имеют права ни на что иное.
Став консулом, а затем императором, Наполеон широко применял на практике свою теорию, и под его управлением опыт ежедневно подкреплял теорию новыми доказательствами. По его мановению все французы распростерлись перед ним ниц с полной покорностью и застыли так, словно это было их естественным состоянием; все маленькие люди — крестьяне и солдаты повиновались ему с животной преданностью, а все значительные люди — сановники и чиновники с византийской раболепностью.
Посмотрим внимательно на каждодневный график работы Императора. Вот оно, воплощение стремления к абсолютному контролю. Поднявшись с рассветом, в халате, он просматривает личную корреспонденцию и газеты, принимая во время утреннего туалета врача, архитекторов или своего библиотекаря; пока он лежит в ванне, ему читают срочные депеши. Он одевается, покидает свои апартаменты в 9 часов, принимает офицеров, членов своей семьи или сановников. Он завтракает в 9.30, но далеко не всегда, так как затягивающиеся аудиенции нередко позволяют ему выйти к столу только к 11 часам. Ему жалко тратить время на еду, и он разделывается с этой неприятной обязанностью за 7–8 минут. Но эту короткую паузу он использует для того, чтобы принять артистов или ученых и назадавать им кучу вопросов.
После короткого отдыха в апартаментах императрицы он отправляется в свой кабинет и погружается в работу, то есть в управление империей, которая занимает половину Европы и насчитывает 83 миллиона жителей. В соседнем топографическом кабинете разостланы карты, планы, схемы и статистические таблицы, они, в случае нужды, у него всегда под рукой. Он бросает шляпу и шпагу на кресло и, расхаживая взад и вперед, диктует секретарю. Его тексты носят отпечаток этой нервной ходьбы: фраза прекрасно построена, но проста, так как его внимание занимают лишь идеи. В то время как секретарь начисто переписывает этот словесный поток, чтобы превратить его в текст депеш, Наполеон открывает присланные ему министерские досье и читает их, не пропуская ни одной детали, постоянно требуя комментариев, испещряя пометками почти все документы. Какой еще монарх с такой тщательностью изучал столько деталей! От него ничто не ускользнет. Он скрупулезен в том, что касается императорского бюджета… «Получено 44 800, израсходовано 39 800, остаток 5000, плюс 15 000 поступлений в марте, который кончается, итого 20 000. 30 марта. Н.».
Когда он, наконец, садится за обед на короткую четверть часа, он успевает дать указания гофмаршалу, прочесть срочные депеши или послушать выдержки из прессы. После кофе он возвращается в кабинет, оставляя Жозефине заботу о гостях, и вновь принимается за диктовку или чтение. Улегшись в 10 часов, он поднимается среди ночи, читает докладные, а главное — изучает в деталях армейские дела, откладывая в своей памяти передвижение полков, этапы трудного марша, число батарей, следит за ежедневным состоянием казны и финансов. Часто будит секретаря, и диктовки возобновляются… (Бен Вейдер, «Блистательный Бонапарт»).
Вот почему все, кто приближался к Наполеону, должны были отказаться от собственной воли и превратиться в простое оружие управления. «Этот ужасный человек, — говаривал часто Декре, — поработил всех нас, он крепко держит в своей руке все наши стремления, а эта рука попеременно бывает то бархатной, то стальной и никогда нельзя заранее знать, какою она будет в данный день, так же как невозможно было ускользнуть от нее — она никогда не выпускала того, что ей удавалось захватить».
Паразитировать на других ради своих корыстных целей — вот, что является главным для подобных людей романтического склада. Именно по этой причине романтической личности свойственен не просто эгоизм, а эгоцентризм.
Желание не оказаться на периферии политической борьбы, не быть забытым в далекой африканской провинции заставили будущего императора предать свою армию и бежать из Египта. Бегство из Египта и оставление своей армии — это, бесспорно, говорило о необычайном эгоцентризме Бонапарта. Получив известия о поражениях французских войск, о потере Италии, об анархии и недовольстве внутри страны, Наполеон из этой печальной картины сделал вывод, что Директория не может удержаться. Для него настал шанс самому взять власть или, как он сам выражался, «поднять корону из грязи», или еще одно его меткое выражение: «груша созрела» — ее надо сорвать. Для романтиков Наполеон станет живым воплощением романтической воли, воли возвышенной личности, которая по своему желанию, исходя исключительно из собственного волюнтаризма, способна изменить мир и ход истории. Романтическая эстетика именно в поступках Наполеона увидит реальное воплощение их самых странных фантазий. Бесспорно, когда Наполеон высадился во Франции, он не знал, как к нему отнесутся, и пока лионцы не оказали ему восторженного приема, можно было сомневаться в том, что явится наградой его отваги: трон или эшафот. Как только стало известно, что он возвратился, Директория отдала Фуше, тогда министру полиции, приказ о его аресте. Прославленный предатель ответил: «Не такой он человек, чтобы дать себя арестовать, и не я буду тем человеком, который его арестует». Сейчас модно говорить о харизме того или иного политического лидера. Так вот, харизма Наполеона, судя по этой фразе его врага, буквально зашкаливала, а то, что восторженная публика готова была ему простить и откровенное предательство, и жестокость, и убийство своих больных и раненых, — все это говорит лишь о том, что романтическое мышление, как ядовитый газ, уже насквозь пропитало сознание современников, что явный государственный преступник стал в один момент героем и всеобщим любимцем. Все были готовы жить по закону «диалектики добра и зла», закону, который обладал особым очарованием для людей, читавших роман Казота «Влюбленный дьявол». И если Романтизм — это действительно грандиозный, космический бунт против основ христианского мироздания, то Наполеон не случайно ассоциировался аристократическим обществом, для которого он представлял смертельную угрозу, с антихристом. С 1804 по 1815 год он убил 1 700 000 французов, рожденных в пределах старой Франции, к ним следует прибавить приблизительно два миллиона людей, рожденных вне Франции и убитых, благодаря ему, либо в качестве его союзников, либо в качестве врагов.
Он провел на Святой Елене шесть томительных лет. Диктовал воспоминания, обдумывал свою жизнь… Однажды английская девочка, дочь служившего на острове офицера, сказала ему: «В газетах вас называют людоедом…» Бонапарт беззаботно рассмеялся, шутливо растопырил руки — вот, мол, я сейчас тебя съем… Артист, для которого страдания и смерти миллионов были лишь потехой и ничем более. Он решительно не понимал, о чем идет речь, и совесть его никогда не терзала из-за того, что он стал причиной стольких бед. «Я видел ваших солдат, — сказал ему Меттерних, — ведь все это дети. Что вы станете делать, когда вся эта армия юношей поставленных вами под ружье, исчезнет?» При этих словах, угодивших ему прямо в сердце, Наполеон побледнел, его лицо перекосилось от бешенства и, обезумев от нанесенной ему раны, он невольно сделал ложный шаг и выдал себя, горячо возразив Меттерниху: «Вы не солдат и не можете понять, что происходит в душе солдата. Я вырос на поле брани, а такой человек, как я, ни во что не ставит миллион человеческих жизней».
Впрочем, у Наполеона по-прежнему оставалось немало поклонников, так что после его смерти по Европе даже прокатилась волна самоубийств. Совершенно равнодушной к его судьбе осталась, кажется, только его вторая супруга Мария Луиза. Она решительно отказалась от завещанного ей заспиртованного мужниного сердца. Завещание Наполеона было выдержано в обычном для него величественном стиле: деньги — слугам, шпаги и ордена — сыну, сердце — жене, будто он не знал, что жена давно утешилась в объятиях австрийского офицера, родила незаконнорожденного ребенка и вообще только и ждет, чтобы овдоветь и освободиться от него. Тогда вместо сердца Марии Луизе послали посмертную маску человека, благодаря которому она вошла в историю. Позже кто-то видел, как ее дети катают эту маску по полу за веревочку, как игрушечную карету.
Для романтиков Наполеон был интересен еще и потому, что его жизненный путь напоминал слепую игру роковых сил. Так, он победил в артиллерийской дуэли, повел людей на штурм Тулона — и неприступная крепость пала, продемонстрировав при этом полное бесстрашие: во время штурма перед ним разорвалось ядро и засыпало Бонапарте песком. Герой Тулона в это время писал депешу в Париж. Как ни в чем не бывало, Наполеон лишь произнес: «Вот и хорошо — бумагу даже промокать не надо». Но посмотрите, сколько в этой фразе рисовки? Такое произносят только на публику. Артист во всем и даже смертельную опасность он использует для создания определенного героического образа. И такие жесты эпоха любила. В это время вместо привычной промокашки использовали песок, чтобы чернила быстрей засохли. Очень прозаическая основа этого жеста, но Наполеон прекрасно понимает, что на него обращены взоры его солдат, что от него, как в театре, ждут какой-нибудь завершающей фразы. Можно сказать, что эпоха романтизма — это очень театральная эпоха во всех отношениях. И если в театр попадают далеко не все, то толпа на улице жадно прислушивается к красивым и выразительным фразам героев. Эта эпоха не признает незаметного христианского героизма жертвенности, она ориентирована на аффект, на эстетическое выражение крайних эмоций. И вот награда. Наполеон оправдал ожидания и с блеском справился со своей ролью спасителя и один из современников так выражает свои эмоции. «У меня слов не хватает, чтобы изобразить тебе заслугу Бонапарта: у него знаний столь же много, как и ума, и слишком много характера, и это еще даст тебе слабое понятие о хороших качествах этого редкого офицера», — писал генерал Дютиль в Париж, в военное министерство, и с жаром рекомендовал министру сохранить Бонапарта для блага республики. Огромная роль Бонапарта отмечалась и в расположении орудий, и в искусном ведении осады и канонады. Но только профессиональных заслуг артиллериста не хватало. Нужен был сильный театральный эффект, поэтому Наполеон сам шел впереди штурмующей колонны и был ранен. И Франция буквально аплодировала ему стоя. Театр! Театр во всем!
Наполеон дал на своем веку около 60 больших и малых сражений (количественно несравненно больше, чем в совокупности дали Александр Македонский, Ганнибал, Цезарь и Суворов), и в этих битвах участвовали гораздо бо́льшие людские массы, чем в войнах его предшественников по военному искусству. Накануне битвы Наполеон испытывал всегда особый прилив душевных сил, как музыкант перед большим выступлением. Так, накануне Аустерлицкого сражения двое суток Наполеон то на коне, то пешком, то издали, то вблизи, то ложась на землю, то осматривая всю местность с какой-либо высоты, исследовал поле будущей битвы. Современники отмечали, что он буквально нюхал землю, словно ощущая, как она скоро пропитается кровью. Вечерние часы он любил проводить среди солдат: присаживался у костров, обменивался с солдатами шутками, узнавал старых друзей-ветеранов. Так дирижер проверяет, все ли готово к грандиозному концерту и не подведет ли его самый последний флейтист завтра во время премьеры. Все контролировать, манипулировать людьми, создавать нужное впечатление у тех, кто завтра превратится в пушечное мясо — вот главная цель, вот ведущая установка в поведении. «У меня одна лишь страсть, одна любовница — Франция, — писал Наполеон, — я сплю с ней, она никогда мне не изменяет, она отдает мне свою кровь и свои сокровища; если мне нужно 500 тысяч человек, она мне их дает». Корпусу армии, отправляющемуся в атаку, он сказал: «Солдаты, мне нужна ваша жизнь, и вы обязаны отдать мне ее». А генералу Дорсенну и гвардейским гренадерам заявил: «Говорят, что вы ропщете, что вы хотите вернуться в Париж к вашим любовницам; но не самообольщайтесь, я продержу вас под ружьем до восьмидесяти лет, вы родились на бивуаке, тут вы и умрете».
На сабле Наполеона сделана надпись «G1. Bonaparte. Armée D’Italie», на пряжке ремня имеется монограмма «BLP» — переплетение начальных букв фамилий Наполеона Бонапарта и его жены Ла Пажери (девичья фамилия Жозефины Богарне, первой супруги Наполеона). Сам Антуан-Жан Гро сопровождал Наполеона на протяжении всей итальянской кампании и также принимал участие в этом сражении, поэтому картина написана по личным впечатлениям художника.
Образ Наполеона в литературе
Английский поэт Джордж Гордон Байрон во многом определил моду на Наполеона в романтической литературе. Об этом свидетельствует его так называемый наполеоновский цикл. Стихотворения этого цикла создавались в основном в период 1814–1816 гг.: «Ода к Наполеону», «На бегство Наполеона с острова Эльба», «Звезда Почетного легиона», «Прощание Наполеона», многие стихотворения имеют добавление: «С французского». Это связано с тем, что стихотворения могли поместить в журналах как переводы, так как малейшее сочувствие Наполеону или напоминание о славе расценивалось как недозволенное. Байрона вполне могли обвинить в государственной измене. Сначала Байрон восхищается Наполеоном. Правда, во время путешествия по Испании при написании «Чайльд-Гарольда» поэт осудил захватническую политику Наполеона. Однако он для него по-прежнему — романтический герой. Поражение Наполеона при Лейпциге подорвало веру Байрона в талант наполеона-полководца. В течение следующего года поэт радовался победам Наполеона, не верил в возможность его падения, поэтому был потрясен первым отречением. Затем Ватерлоо и второе отречение стали для Байрона ударом. Он задумался над судьбой недавнего властителя Европы.
В целом наполеоновский цикл звучит скорбно. Байрона интересует проблема трагической несовместимости заслуг и преступлений Бонапарта. В стихотворении «Прощание с Наполеоном» отмечается, что он вписал в историю Франции «самые блестящие и самые черные страницы». Он покрыл французское оружие такой славой, что содрогнулись все враги свободолюбия. На поле Ватерлоо Наполеон сразил себя сам, так как превратился из защитника, героя в тирана и царя. По мнению Байрона, честолюбие превратило Бонапарта из защитника свободы в деспота. Далее поэт размышляет: могло ли быть иначе? Или же в его положении необузданное тщеславие, честолюбие — неизбежное зло? Так возникает проблема сильной личности, которая стремится к власти, достигает ее, а затем разочаровывает тех, кто в нее поверил. Над этой проблемой будет размышлять В. Скотт в «Жизни Наполеона Бонапарта» (1827). Байрон и В. Скотт близки в понимании трагедии вождей, руководителей, в появлении которых заинтересованы. Народы. Даже самые талантливые из них подвластны некоему року, который приводит их к ошибкам и гибели.
В Швейцарии, уже в изгнании, Байрон находит художественный образ для решения темы сильной личности. Аллегорический образ подсказал ему швейцарский пейзаж. Великий, одаренный человек поднимается над другими людьми примерно так, как смельчак восходит на горную вершину. Достигнув вершины, он видит, что она окутана облаками и туманами. Тот, кто стоит выше других людей или подчиняет их себе, теряет с ними связь. Он будет сверху взирать на ненависть тех, кого оставил внизу. Ему светит солнце славы, земля и океан стелются у его ног, а кругом — ледники и ветры, он не защищен от стужи. Его награда на этих высях. Вывод, к которому приходит поэт, печальный. По Байрону, удел сильной личности, гениальных властолюбцев — высокомерное одиночество.
В середине XIX века Жюль Мишле дал следующую формулу польского культа Наполеона: «Vainqueur, c’était pour eux un grand homme; vaincu et captif, un héros; mort, ils en ont fait un messie» («Победитель, он был для них великим человеком; побежденный и плененный, стал героем; из мертвого они сделали мессию»). В польской литературе романтическое воплощение Наполеона оказалось решающим для дальнейшего бытования традиции. Образ Наполеона создавался в меру национальных надежд и ожиданий польского романтизма. Наполеон здесь трактуется как вселенский герой, человек будущей Европы, которую он не сумел создать, но которую предчувствовал и провозглашал. Дембовский чрезвычайно высоко оценивал его роль: «На Польшу Наполеон имел решающее влияние. (…) Только послушай зимней порой старого служаку, что он порасскажет об императоре! Посмотри, как у него заблестят глаза и как застывшее в строгости и унынии лицо расцветет дрожью вдохновения. Послушай, как люди тех времен говорят об этой эпохе великих дел (…), и узнаешь, какие токи заиграли в сердце народа, когда французский орел распростерся над Польшей. Это не была жизнь в полном смысле (…). Это была тень жизни (…), но и эта прелюдия прогремела [как] удар молнии, который уже должен был обрушиться на старое общество». Мицкевич в своей поэме «Пан Тадеуш» выводит романтический образ Императора. Наполеон является одним из героев романа «Мария Валевская» польского писателя М. Брандыса. Событиям, связанным с Наполеоновскими войнами, посвящен и такой роман классика польской литературы Стефана Жеромского, как «Пепел», по которому Анджей Вайда снял в дальнейшем прекрасный фильм. В этом романе подробно описано, как на стороне Франции сражаются польские легионы: поляки надеются, что Франция поможет их родине вновь обрести независимость. В Париже Гинтулт, герой романа, встречает многих знаменитых поляков, в том числе генерала Домбровского и князя Сулковского, адъютанта Наполеона. Выясняется, что наполеоновская армия вместо освобождения Польши планирует поход в Египет. Это такой своеобразный вариант польского романа-эпопеи, наподобие «Войны и мира».
Не менее ярко образ Наполеона дал знать о себе и в Германии. Именно романтики с их мистическими интуициями в отношении энергий, с одной стороны, «черных бездн», а с другой — горних высот программным образом обозначают проблему человеческой индивидуальности. Человек распознается романтиками как «поле судьбы», на котором разыгрывается «война миров» — битва Света и Тьмы. В особенной степени это касается великих людей, возводимых романтизмом в художественную значимость легенды. Такой легендой был для немецких романтиков и Наполеон. Для многих из них, влюбленных в идеал романтической свободы и поэтому восторженно воспринявших Великую французскую революцию, император стал ее персонификацией. Затем наступает стремительное «остывание иллюзий», вызванное откровенно захватническим характером Наполеоновских войн. Однако легенда сохраняется в усиливающемся противоречии: от «мирового духа на белом коне», которого увидел в Наполеоне молодой Гегель, до «символа общественной противоестественности» в оценке Генриха фон Клейста. Наиболее отчетливо основание и логику положительных оценок Наполеона отразил Г. В. Ф. Гегель, для которого исторический процесс есть не то, что осознанно и ответственно определяется человечеством, а то, что обусловлено движением Мирового духа, абсолютного по своей непостижимой природе. История есть, по Гегелю, производное от абсолютного духа, этого великого анонимного дирижера, управляющего «репетициями оркестра», то есть разными историческими эпохами человечества. Нередко этот Мировой дух превращает историю в «суд над миром», выбирая в качестве исторических судей тех, кто им наиболее глубоко проникся. К ним философ относит и Наполеона, который в реальной истории чуть не погубил молодого Гегеля, когда в 1806 году тот в страшной спешке бежал из горящей Йены, куда вступала французская армия. Вера в справедливость дела Мирового духа, однако, не остудила восхищение Гегеля Наполеоном, воплощавшим в его глазах этот дух и ставшим его Мировой душой. Он писал о Наполеоне: «Это поистине чудесное ощущение — видеть такого индивидуума, который, сидя на коне, обрушивается на мир и овладевает им…» А затем, будто не в силах сдержать себя, Гегель восклицает: «Я видел ее, видел, как она пришпоривает коня, видел Мировую душу!»
Глубокую оценку личности Наполеона дал и Гёте, который лично встречался с императором. Гёте уточняет, как он понимает гениальность Наполеона, связывая ее с нахождением «великого человека» в поле «демонической» игры. В заметках Эккермана от 6 декабря 1829 года читаем: «Засим мы еще долго беседовали о „Фаусте“, о его композиции и тому подобном. Гёте долгое время молчал, погруженный в размышления, и наконец сказал следующее: „Когда человек стар, он думает о земных делах иначе, чем думал в молодые годы. Так я не могу отделаться от мысли, что демоны, желая подразнить и подурачить человечество, время от времени позволяют возникнуть отдельным личностям, столь обольстительным и столь великим, что каждый хочет им уподобиться, однако возвыситься до них не в состоянии. Ведь и Наполеон недосягаем“». Гёте с его великой интуицией универсального гения в своем размышлении о Наполеоне доходит до мистической границы прозрения исторической значимости манипуляций человечества со стороны тех «темных иерархий», которые именуются им «демонами». Именно эти «демонические силы», согласно парадоксальному предположению Гёте, «позволяют возникнуть» таким личностям, как Наполеон, с тем чтобы они могли «подурачить человечество». Поражает то, что Гёте приписывает этим «демоническим личностям» величие духа! Это величие есть не что иное, как «величие зла», хотя Гёте напрямую и не говорит об этом. Но идея его «Фауста» оказывается адекватной странному доверию веймарского старца к особой миссии этого исторического демонизма, который «часть силы той, что без числа / Творит добро, всему желая зла». Размышляя об униженном положении Наполеона в заточении после его поражения, 10 февраля 1830 года Гёте говорит: «Даже за душу берет, когда подумаешь: царь царей унижен до того, что ему приходится носить перелицованный мундир. Но если вспомнить, что этот человек растоптал счастье и жизнь миллионов людей, то видишь, что судьба отнеслась к нему еще достаточно милостиво, и Немезида, приняв во внимание величие героя, решила обойтись с ним не без известной галантности. Наполеон явил нам пример, сколь опасно подняться в сферу абсолютного и все принести в жертву осуществлению своей идеи». Это суждение Гёте подчеркивает, с одной стороны, величие зла в Наполеоне, который «растоптал счастье и жизнь миллионов людей», а с другой — всю историческую эффективность идей, связанных с тайной демонических глубин зла, претендующего на абсолютность, то есть полную независимость от того, что всегда связывалось с «кодами добра»: совести, милосердия, сострадания, человечности. Наполеон находится вне этой мерности, и в восхищении им Гёте, проявляя фаустовский дух, восторгается величием абсолютного демонизма, в котором усматривает необходимую логику индивидуального и исторического развития, основанную на дуализме природного мироустройства. Высокая оценка Наполеона объясняется именно этой верой Гёте в мудрость природной необходимости, которой служат личности, подобные Наполеону. Но если Немезида и была не столь сурова к падшему императору при жизни, то напомним, что дети Наполеона играли с его посмертной маской, привязав к ней веревочку. Согласитесь, образ возникает жутковатый, ибо дьявол всегда обманщик и обманет любого, а договор с ним всегда окажется фикцией.
Одним из создателей романтического мифа о Наполеона, так называемой «наполеоновской легенды» во Франции стал Беранже. Стендаль, который служил интендантом в армии Наполеона, составил жизнеописание Наполеона, а в начале неоконченной книги «Воспоминания о Наполеоне» (1837) отмечал: «Я испытываю нечто вроде благоговения, начиная писать первую фразу истории Наполеона». Образ императора присутствует и в главном произведении классика французской литературы, в романе «Красное и черное». Жюльен Сорель, главный герой этого произведения, именно Наполеона воспринимает как идеал, в соответствии с которым он и выстраивает свою собственную судьбу. Сам образ полководца, который совершил головокружительную карьеру, манил юношу возможностью выбиться в люди за счет своих талантов. Его мечты подогревались рассказами старого полкового врача об итальянских походах под предводительством Наполеона. На протяжении многих лет Жюльен повторял себе, что Бонапарт, никому не известный бедный поручик, сделался властелином мира с помощью своей шпаги. Значит, надежда есть и у него. Рассуждая так, он верил в свою счастливую звезду. И даже когда отказался от карьеры военного, это было открытие, навеянное образом и примером Наполеона. Он открыл для себя, что мир изменился, что теперь не военная победа в моде, а служба священника. Так он изменил свой выбор, но не изменил честолюбивых намерений, связанных с карьерой. Наполеон, его пример вдохновлял Жюльена преодолевать все препятствия на пути к славе. Он чувствует, что у него есть все для победы: он упорный, умный, целеустремленный, образованный. Но его время оставалось позади. Сорель живет в другую эпоху, и эпоха Реставрации уже не нуждается в выдающихся личностях из народа. Во времена Наполеона он еще мог надеяться на карьеру, но сейчас он должен измениться, приспособиться или погибнуть. Другой роман писателя, «Пармская обитель», рассказывает нам о судьбе итальянца Фабрицио дель Донго, который очень близок Жюльену Сорелю. Он и начинает, как Жюльен — тот повсюду носит с собой портрет Наполеона, которому поклоняется, словно божеству. Фабрицио, почти еще мальчишкой, тайно убегает во Францию, прослышав, что Наполеон вырвался из своего заточения на Эльбе и идет маршем на Париж. Конечно же, Фабрицио буквально молится на императора и жаждет вкусить славы на поле брани. И вот тут тогдашнего читателя — да и сегодняшнего тоже — подстерегает почти в буквальном смысле этого слова бомба замедленного действия. Фабрицио попадает в самую кульминацию последней военной эпопеи Наполеона — в сражение при Ватерлоо. Но как странно показано это сражение! Здесь нет никакого воодушевления, никакого геройства, никаких знамен, фанфар и подвигов. Здесь царит всеобщая неразбериха и какая-то мелочная суетливость, царит случайная смерть и грязь, солдаты императора крадут друг у друга лошадей, чтобы сподручней было поскорей удрать из этой страшной мешанины, — повсюду хаос, разброд, непонятно для чего происходящий. И наш герой, чье сердце рвалось к славе и горело как факел, мечется по полю сражения, вечно попадает то в трагикомические, то просто в комические ситуации, никому он тут не нужен, у всех он мешается под ногами; и сам он уже перестает понимать, как и зачем он сюда попал, и выручает его из этой передряги разбитная маркитантка, снабдившая его чужими документами и посоветовавшая поскорее убираться восвояси, что он, в конце концов, и делает. Нам, читателям XX в., знающим батальные описания и Толстого, и многих новейших авторов, все это, может быть, не так удивительно. К тому же мы понимаем, что Стендаль здесь исторически очень точно описал и последний поход Наполеона, и психологически столь же достоверно изобразил метание желторотого юнца по полю сражения. Конечно же, Стендаль по-своему развенчивает культ Наполеона, уже с точки зрения взрослого, умудренного историческим опытом человека. Но вот для тогдашнего читателя все здесь было ново: и такое развенчание Наполеона, и такая насмешка над романтическим героем, и просто такое заостренно-прозаическое, почти комедийное изображение войны. В противоположность Стендалю вдохновенно отзывается о Наполеоне романтик Альфред де Мюссе в своем произведении «Исповедь сына века», которое оказало немалое влияние на «Героя нашего времени» М. Ю. Лермонтова.
Александр Дюма создал собственный вариант жизнеописания императора. Французский писатель Макс Галло посвятил ему свой одноименный роман, на основе которого был снят самый дорогой в истории европейский мини-сериал. Также образ Наполеона нашел отражение в творчестве Андре Моруа — «Наполеон. Жизнеописание». Не стоит обходить вниманием и книгу Лас Каза «Записки узника Святой Елены».
Наполеон появляется в романе «Отверженные» Виктора Гюго: священник Мириэль становится епископом благодаря встрече с императором. Также Наполеон много раз упоминается в последующих главах романа, в том числе при описании битвы при Ватерлоо.
Анатоль Франс упоминает Наполеона в романе «Преступление Сильвестра Бонара»: в наполеоновской армии воевал Виктор Аристид Мальдан, дядя главного героя, а отец Сильвестра Бонара долго работал в наполеоновском правительстве. Именно на почве отношения к Наполеону в семье Бонара и в семье его возлюбленной Клементины их отношения оказываются обречены. Тематику образа Наполеона первым поднял А. С. Пушкин в своих ранних лицейских стихотворениях «Воспоминания в Царском Селе», «Наполеон на Эльбе». Здесь Наполеон предстает «бичом Европы», коварным завоевателем (прошло немного времени с 1812 года). В «Евгении Онегине» Пушкин рассматривал его человеческие качества: эгоизм, гордость, чувство исключительности. В стихотворении «Наполеон», написанном поэтом при получении известия о смерти императора, Пушкин уже восхваляет усопшего как бессмертного и великого человека, завещателя свободы. Герой «Пиковой дамы» Германн имеет сходство с Наполеоном (VI; 228), что призвано подчеркнуть основное его качество — погоню за несбыточной мечтой.
Если в раннем творчестве Лермонтова Наполеон является романтической роковой фигурой («Эпитафия Наполеона»); то позднее предстает символом западной культуры, борцом с судьбой, а не покорным исполнителем велений рока («Воздушный корабль», «Последнее новоселье»).
Образ Наполеона в произведении Л. Н. Толстого «Война и мир» отрицательный, Бонапарт предстает перед читателем в облике не великого человека, а неполноценного, ущербного «палача народов».
Ф. М. Достоевский приводит его имя как негативный идеал «сверхчеловека» в романе «Преступление и наказание», также упоминает его в «Записках из подполья».
Наполеон в романтической живописи
В числе наиболее известных работ европейских живописцев, посвященных Наполеону, — произведения Жана Огюста Энгра, Жака-Луи Давида, Поля Делароша и других художников.
Картины Давида и Делароша изображают переход Наполеона через Альпы в ходе итальянского похода 1800 года. На картине «Наполеон на перевале Сен-Бернар» Давид изображает молодого революционного генерала Наполеона Бонапарта во главе итальянской армии высоко в Альпийских горах. Произведение писалось в те времена, когда Наполеон был у власти как Первый консул Французской республики. Композиция сильно театрализована, замысел картины состоит в возвеличивании Наполеона.
Картина Делароша «Переход Наполеона через Альпы» написана в 1848 году и, напротив, показывает то же самое событие в более реалистическом виде — Наполеон выглядит унылым и замерзшим после долгого перехода. Эта картина стала одним из первых образцов реализма и его типичным примером.
«Шах!» — картина французского художника Жана-Жоржа Вибера на сюжет эпизода из жизни Наполеона Бонапарте. Он играет против своего дяди (кардинала Жозефа Феша), который ставит его в тяжелое положение в партии и уже отказал ему в политической поддержке, перейдя на сторону папы римского.
Наполеон в музыке
Первоначально Бетховенская симфония № 3 ми-бемоль мажор, op. 55 (Героическая) была написана в честь Наполеона и посвящена ему, но в дальнейшем, из-за разочарования в политике Наполеона, композитор вычеркнул его имя из партитуры симфонии, не изменив при этом ни одной ноты. Г. Берлиоз в 1849 году его памяти посвятил свое монументальное хоровое сочинение Te Deum, Op. 22 / H118.