– Давненько? – сухо отозвался Ульянов, четким военным шагом он пересек комнату, подошел к столу, выложил «заветную» папку и приготовился к докладу.
– Погоди, Коль, давай-ка послушай это… – сказал ему Дробот и, придвинув ноутбук, увеличил звук.
Из компьютера донесся скорбный голос танцовщицы кордебалета Веры Глуховой. «Близкая Варина подруга» – так, во всяком случае, она себя называла – с энтузиазмом делилась подробностями личной жизни примы. Врала Вера самозабвенно, но беззлобно. Пару раз в ее интервью прозвучало имя Дробота, впрочем, в нейтральном контексте. Мол, действительно, у Вари был с ним роман, отношения – серьезные, и что, дескать, Варенька сама признавалась Глуховой, что мечтает о замужестве…
При этих словах на лице Дробота возникло гадливое выражение, и он резко захлопнул компьютер.
– Ну, это неизбежно, Аркадий. На каждый роток не накинешь платок, – развел руками дядя Веня. – Так о чем бишь я? Ах, ну да… что касается похорон, то всю организацию взяла на себя дирекция Большого. Я предлагал, как ты велел, но от помощи они отказались. Панихида назначена на пятницу, иначе мать Варвары не успеет… Рита Васильевна, кажется. Она сейчас в больнице, я звонил, завтра ее выписывают, и тогда… – Тут он прервался, заметив, что Дробот выжидательно смотрит на Ульянова и его папку.
Собственно, в ней было собрано все, чем на данный момент располагали следственные органы: фотографии с места происшествия, копии протоколов, опрос свидетелей, перечень личных вещей, результаты вскрытия, заключение судебно-химического анализа, запись видеокамер из поезда…
– Ну, так и что… – Дробот потянулся к папке, но дядя Веня его опередил:
– Аркаш, постой, лучше я, тебе не надо… – по-отечески заботливо произнес он и, придвинув к себе документы, принялся их изучать, время от времени скороговоркой что-то зачитывая вслух, – «…специфических запахов не имеется… в желудке остатки частично переваренной пищи…».
Ульянов был готов согласиться с Верником (некоторые фото Дроботу, возможно, видеть и не стоило), но, вообще говоря, эта бесцеремонная, чересчур свойская манера поведения родственника его раздражала. Содержимое папки Николаю Николаевичу было, разумеется, хорошо известно, и он мог бы ответить на любой вопрос. Но дядя Веня всем своим видом давал ему понять, что дело это сугубо семейное, родственное и не терпит вмешательства чужаков. Он и сидел к Ульянову как-то боком, не оборачиваясь.
– «…Также был произведен судебно-химический анализ представленных материалов: крови, желудка, кишечника и ликвора. При исследовании обнаружено действующее вещество хлордиазепоксида…».
– Это что? – вскинулся Дробот.
Верник не знал, что ответить, и, качая брылами, застыл в сосредоточенности.
– Это реланиум, – пояснил Ульянов.
– Откуда он взялся? – недовольно спросил Аркадий. – Коль, чего молчишь-то?
– Сейчас выясним… – вместо него отозвался Верник.
– Да погоди ты, дядя Веня, не бери разгон! – перебил родственника Дробот и посмотрел на Ульянова.
– Откуда взялся, вопрос резонный, – заговорил наконец он. – Действительно, упаковки реланиума в личных вещах Ливневой найдено не было. Однако следствию стало известно, что Варвара в последнее время жаловалась на бессонницу. Это показал свидетель, некий Байков Сергей Валентинович.
– Какая бессонница?!! Впервые об этом слышу! – буркнул Аркадий.
Ульянов не ответил, промолчал – он умел многозначительно молчать о том, чего говорить не стоило. Правда заключалась в том, что в отличие от Дробота Сергей Байков работал с Варварой бок о бок уже третий год, каждый день видел ее на репетициях, на спектаклях и мог знать о ней то, чего не знал Аркадий.
В разговор снова вмешался Верник:
– В поезде многие страдают бессонницей. Можно предположить, я повторяю, только предположить, что Варвара приняла реланиум впервые, допустим, перед поездкой, чтобы хорошо выспаться в дороге. Человек просто не знал, сколько таблеток следует принимать. А упаковка осталась дома…
– Дядя Веня! – И под взглядом всемогущего родственника тот умолк.
– Для начала я бы предложил отделить официальную версию случившегося от неофициальной. Формулировка «трагическая случайность, передозировка», прозвучавшая в отчете, – обстоятельно продолжал Николай Николаевич, – нас, в общем и целом, устраивает. Не так ли?
Дробот кивнул.
– Тогда пусть это останется для прессы и прокуратуры. А мы займемся своим расследованием. Итак, по порядку, из того, что известно. Ровно в 23.00 Ливнева села в поезд Москва – Петербург и заняла место в вагоне СВ. Единственный человек, который контактировал с ней в поезде, был проводник Ковшов. Под протокол он показал, что примерно в 23.30 заходил к пассажирке в купе и предлагал ей чай, кофе, но та отказалась. Ливнева была с ним любезна, никаких признаков беспокойства не проявляла, готовилась ко сну. Ночью подозрительных звуков из купе не доносилось. Казалось бы, абсолютно штатная ситуация. Однако на следующее утро около 7 часов Ливнева была обнаружена мертвой. Судебно-химический анализ выявил большую дозу хлордиазепоксида в крови и в кишечнике Ливневой. Это факт. Вопрос: каким образом он туда попал? И когда? По дороге на вокзал? Или все-таки в поезде? Ведь обычно таблетки запивают водой…
Дробот нетерпеливо его перебил:
– Я уже объяснял, что при мне в машине Варвара ни-че-го не пила.
Ульянов согласно кивнул. Вчера, находясь в питерской прокуратуре, он сам настоял на беседе следователя с Дроботом, так сказать, предвосхищая события, и сам же их соединил по телефону.
– И все же, Аркадий, я вынужден повторить. Вспомни, может быть, у нее в сумке была бутылка воды?
– Я уже говорил. Я не помню! – устало отозвался шеф и добавил: – Мой водитель, кстати, тоже никакой бутылки не видел, а он посадил ее в купе.
– Что ж, исходя из этого, мы можем заключить, что снотворное Ливнева приняла в поезде. Тогда сразу возникает следующий вопрос: она сделала это сознательно или неосознанно? Возможно, и то и другое. И тут, кстати, подозрительным обстоятельством является то, что перед сном она не переоделась, а была как пришла, в пиджаке и брюках. Хотя обычно пассажиры переодеваются в какую-то более удобную одежду, которая как раз имелась у нее в чемодане.
– А ты не думаешь, что самое слабое звено в этой цепочке – проводник? – вдруг перебил Ульянова Аркадий с едва заметной усмешкой.
– Ковшова допрашивали дважды, второй раз это было при мне. Не знаю, Аркадий Борисович, не похоже, чтобы он что-то замалчивал.
– Постойте! В купе первого класса на столиках стоит минеральная вода, – вставил Верник.
– Так точно, – ответил Ульянов. – В купе Ливневой были две бутылки минеральной воды «Вереск», обе – неоткрытые. Ни на пробке, ни на бутылке отпечатков потерпевшей не обнаружено.
Дробот снял очки, потер глаза, задумался и после продолжительной паузы заговорил с внезапным раздражением:
– Нет, не то, Коля! Всё не то! Я знаю! Из личного опыта знаю, что любого человека можно подкупить и так обработать, что он полгорода отравит, а потом соврет на голубом глазу. Не мне тебе говорить, какие существуют методы! Людям Бакшеева они тоже известны. Неужели ты не понимаешь? Лично я уверен, что это убийство, что Варю убили! И пострадала она из-за меня! Потому что это моя Варя!
– Согласен, эту версию исключать нельзя, – спокойно отозвался Ульянов. – Мотив есть, и то, что казанские умеют работать филигранно, я признаю. Убить они могли. Но где факты? И потом, исходя из их логики, они бы наверняка оставили на месте преступления свой «привет». Помнишь? В назидание, так сказать, какой-нибудь небольшой «штришок», понятный лишь посвященным…
– Усложняешь ты! – не дослушал его Дробот. – Нет, Коля, это сигнал! Как ты не понимаешь! Этот сигнал мне из Казани прислали! Проводника обработали, не знаю как, но обработали. Ясно, что он ей в чай что-то подсыпал и теперь врет как сивый мерин.
– Проводника проверяли, как и всех пассажиров вагона СВ. Если настаиваешь, еще проверим. Он двадцать лет в РЖД работает. Так врать может только человек, прошедший специальную подготовку, либо гениальный актер.
– А почему бы и нет?! – вставил Верник. – Хотя постойте, сейчас во всех поездах ведется видеонаблюдение!
– Да-да, камеры. До них я еще не дошел, – согласился Ульянов. – К сожалению, запись видеонаблюдения нам мало что дала, так как камера установлена крайне неудачно. Вход в купе проводника виден четко. Остальная часть вагона с плохим обзором…
– Вот!!! – И Дробот стукнул кулаком по столу. – Вот тебе и доказательство!
– Во всем составе одно и то же доказательство?! – вздохнул Ульянов, которого все время перебивали, не давая договорить. – Дело в том, что камеры установлены неудачно везде, во всех вагонах плохой обзор. Делалось-то как всегда у нас делается, для галочки. Но копию я на всякий случай отдал ребятам в техотдел.
Николай Николаевич неплохо разбирался в людях, как он это сам называл – «просчитывал». Он полагал, что и шефа своего «просчитал» неплохо. Дробот – эгоцентрик и свято убежден в том, что все происходящее вокруг связано с ним и только с ним, как и гибель Варвары Ливневой. Однако версию «хорошо подготовленного, спланированного убийства» Ульянов считал ошибочной. Надо немного подождать. Ульянов также знал, что Аркадий Борисович всегда неохотно признается в том, что не прав, что ошибается, а если и меняет свою точку зрения, то не сразу. Лишь спустя некоторое время он вдруг сам заговаривает о предмете, из-за которого вышли разногласия, и, слегка перефразировав, веско озвучивает мнение оппонента, будто эта мысль в его собственной голове и зародилась.
– Ты, Николай, опять про факты долдонить будешь! А мне не надо никаких доказательств, я и без них убежден, что Варю использовали, чтобы заставить меня отступить. Кожей чувствую!!! Интуиция, понимаешь? – Дробот разозлился и почти сорвался на крик… – Тебе нужны доказательства, ну так ищи! Если людей мало, скажи! – Взглянув на большие настенные часы, Дробот резко поднялся из кресла. – А пока свободен. Вернемся к разговору позже. И ты, дядя Веня, тоже.