Люди не понимают, как трудно быть филоном. Именно поэтому даже детки помладше вообще отказывались от этой роли. Стойкости не хватало.
Как именно Джейк развил в себе эту экстраординарную че–ооткость, грубую сексуальность, изощренный подход к укладке волос и даже рокенролльный талант, остается несколько загадкой, ибо вырос он в до жути санированной среде Канберры, столицы нации. Канберра восхитительна, как нефонский медовый месяц. Это хорошо спланированный город, где времена года начинаются точно в тот день, на который намечены, где вдохновенная криминальная деятельность более–менее ограничивается стенами Парламента, где секс — регулируемая индустрия и где еще незадолго до рождения Джейка пекари продавали иммигрантам ржаной хлеб из–под прилавка в заранее установленные дни, чтобы не пугать англов видом небелой буханки.
К тому же за свои двадцать три года на планете Джейк не так уж много путешествовал за пределами Канберры. Он совершил несколько кратких визитов в Сидней — еще до того, как переехал туда со своими лучшими корешами, близнецами Торкилем и Тристрамом. Один раз ездил в Мельбурн — попробовать собрать с кое–какими друзьями группу. Бывал там и тут на побережье на предмет серфинга, хотя доска Джейку всегда служила больше аксессуаром, нежели означала стиль жизни.
Куда бы Джейк ни путешествовал, он всегда ездил машиной, поездом или автобусом. Не летал никогда. Как поется в песне, музыка была его аэропланом[19]. Он пел, бренчал, он заходил настолько далеко, насколько она — и ассортимент химических коктейлей — могла его завести. Однако рок никогда его так не рокировал, дурь не возносила в такую высь, спид не разгонял, и кислота не забрасывала в места, что были бы страннее «Дочдочи», на борту которой Джейк очутился столь необъяснимым образом — выкрученный, дегравитированный, и голова его шла кругом.
Перед глазами все плыло и тряслось, а в груди было туго, как в штанах у Джина Симмонса[20]. Пару раз глубоко вдохнув, Джейк попытался разобрать, что его окружает.
Комната имела форму ломтика пирога. Похоже, без окон, хотя Джейк различал очертания иллюминаторов и дверей по боковым стенам. Они тлели зловещим лаймово–зеленым всепроникающим светом — при таком разглядывать что–то было бы отдельной задачей, даже если бы глазные яблоки Джейка сами по себе не отплясывали ламбаду.
Вздрогнув, Джейк засек серебристую фигурку, что плыла к нему на нежных копытцах. Ее изящные плечики поддерживали непропорционально крупную голову, бо́льшую часть которой занимали облегающие миндалевидные глаза. Сплошь зрачки — пугающе, непостижимо черные и странно похожие на те модели солнечных очков, в которых щеголяли парни, вроде Джейка. Глаза эти не выдавали ничего. Сходным же манером, рот существа представлял собой прорезь безо всякого в ней выражения. Уши вдавлены, а вместо носа Джейк разглядел небольшую вмятинку на месте ноздрей. В контрасте с инертной бессодержательностью лица веретенообразные руки существа со множеством суставов были кинетичны, как безумные. Четыре длинных узловатых пальца на каждой верхней конечности подергивались безостановочно. Всякий такой тик и трепет производил загадочный, едва ли не колокольный перезвон. Сердце простучало в груди барабанную дробь страха, и Джейк попробовал сосредоточиться на существе, однако чужая кожа ярко отливала металлическим блеском, который отталкивал взгляд.
Может, Джейк умер. Попал на небо, и вот так выглядят ангелы. Мертвый. Приехали. Он совершил свой последний нырок со сцены в огромный небесный партер. Такое постоянно случается с народом, если газетам верить. Господи. После того случая с трещиной в ключице Джейк пообещал матери, что никогда больше не станет нырять со сцены. Если она узнает, что он все равно нырял, он покойник, она его убьет.
Секундочку. Он не чувствует себя мертвым.
Не–а. Что бы ни чувствовал он, это явно не мертвость. У Джейка зудело в пальцах. И на ногах — тоже. Всякий мимолетный контакт его футболки «Хайосс»[21] с зимне–бледной кожей груди вызывал дрожь в позвоночнике. Закрыв глаза, Джейк прислушался к тому, как сквозь ноздри вырывается дыхание, а в жилах пульсирует кровь. Он никогда не был особо внимательным учеником, но помнил с уроков биологии: дыхание и пульс — сравнительно достоверные показатели того, что ты не умер.
Сегодня моя первая ночь на Земле…
Глаза его вновь распахнулись. Соблазнительно было бы сравнить выражение Джейкова лица с физиономией оглоушенной кефали. Тем не менее, ни одна рыба своими ихтиологическими очами не смогла бы точно отразить степень либо комбинацию шока, смятения и внезапной похоти, что взболтали в этот момент причинные Джейка.
Ибо прямо перед теми же самыми, ныне — почти тревожно ясными — глазами странное серебристое существо метаморфировало в девчонку, какие для мальчишек вроде Джейка олицетворяли всю на свете девчонскость. Рокенролльная мечта. Волосы — масса косичек всех цветов под Солнцем, а также под любой другой звездой во всюхе. Челка фиолетовая, а из–под густых ресниц лучились шаловливым разумом огромные зеленые глаза. Между скобками убийственных скул длинноватый нос стрелой целил в изгиб полных губ. Грязное пластиковое миниплатье цвета горящего ракетного топлива тем временем облекало тело, которое можно было описать лишь как потрясное: сиськи, перечащие закону тяготения, талия тоненькая настолько, что ее можно заключить в орбиту двух ладоней, не задница, а две полные луны, и сильные ноги, длинные, словно реактивные выхлопы.
Ну и пускай ее кожа слегка зеленовата. Зеленый — это четко. Если бы Джейк побеспокоился зарегистрироваться на избирательном участке, он бы точно голосовал за зеленых. Особенно теперь.
Но антенны?
Миллисекундочку, подумал он. «Жутемер» зашкаливает. Ну конечно. Тьфу ты. Дело в кислоте. Не иначе. Джейк закинулся микроточкой перед тем, как двигать на концерт «Агента Малдера». Но все равно трип отпадный и дебильный. Кислота никогда не вставляла его таким манером — даже если баночки «Веджемайта»[22] отращивали ножки и пускались чечеткой по комнате к «Голодильнику». Может, не стоило пить те четыре бурбона с колой. Нет, бурбон Джейка не парил. Но ведь никто не знает, что́ кладут в кока–колу.
Давай, Джейк, соображай.
Последнее, что он мог припомнить, — это как пробирался мимо вышибал в «Селинасе» и карабкался на сцену в шестой, рекордный раз. Один миг — он в воздухе, ладони раскрыты, плывет над головами и вытянутыми руками. Затем — яркая вспышка, жуткая тишина и сладкое таянье. А дальше он уже покачивается на цыпочках, в нем все зудит, и медоточивый голос инопланетной девчонки плещется у него в ушах, а поток ее слов закорачивает ему мозги. Бляляляляляля…
Инопланетной девчонки?
Бэби — вот как, она сказала, ее зовут. Бэби Бэби. Где он это уже слышал? Болтая дальше, она отвечала на каждый вопрос, приходивший ему на ум. Самое странное, вдруг дернуло его, — он всего этого не спрашивал. Он вообще рта не раскрывал — разве что челюсть отвесил. Как она это делает? Мозг ему это выкручивало по–настоящему.
Взгляд ее был так пристален, что больно.
Может, у Бэби, конечно, с рокенролльным прикидом все тип–топ, но как себя вести в приемлемой рокенролльной манере, она явно понятия не имела. Любая сушка тебе скажет: современные манеры рок–н–ролла довольно крепко привязаны к этикету филонов. А среди прочего этикет филонов требует, чтобы никто никому не смотрел в глаза слишком долго или слишком внимательно, и в особенности — тому, с кем разговариваешь. Для филона чрезмерный прямой зрительный контакт — уже не просто грубо, а чуть ли не физически болезненно. Инстинктивно уворачиваясь от дротика ее внимания, Джейк нервически огляделся.
Вокруг теперь все медленно густело в фокусе. Девушка села на диван цвета спелой клубники — его покатый контур приводил на ум гигантский язык. «Салон Вуду»? Она сказала что–то про «Салон Вуду»? Лингвальный диван, похоже, лизал ей попу. Стараясь не таращиться, Джейк слегка повел взглядом и обнаружил, что на салон смотрит другой диван — обтянутый замшей голубичного оттенка и в форме гигантского башмака. Какая–то контрольная панель ярко пульсировала на стене в углу. Все очень НФ.
Однако несмотря на весь этот высокостильный хайтек, в помещении царил бордель — тотальный, абсолютный, хаотический, неряхоидозный бардак. Повсюду разбросаны одежда, журналы и компакты. На самом деле, немножко похоже на Джейкову комнату в Ньютауне. Ну вот только вся одежда новая, и бардаку не хватало того всепронизывающего черте–чего, что возникает от опыления мануфактуры несколькими почти пустыми пивными бутылками и полусъеденными шоколадными пирожными, а также пропитанной жиром коробкой–другой из–под пиццы. Джейк заметил и несколько табличек, похожих на свинченные указатели улиц, только значилось на них «Красный Гигант» и «Белый Карлик». Звездные знаки? Она крадет звездные знаки? Еще на стенах висели постеры. Джейк различил на одном плакате знакомую физиономию Курта Кобейна[23]. Зрелище его несколько утешило, пока он не вспомнил, что Курт уже тоже умер.
Не тоже умер. Просто умер. Я — нет. Я не умер. Я не мертв. Джейк думал, что если будет твердить это достаточно долго, убедит сам себя.
Инопланетная девчонка?
В уме его кубарем закувыркались видения похитителей тел, мозгососов, воспламеняющих взглядом, престидижитаторов, космических обезьян, жидких небес, параллельных вселенных, лиловых людоедов, Дэвида Боуи, Сигорни Уивер, Людей в Черном, и предпоследнего Доктора Кто[24]. Он поискал в себе правильной реакции, но правильная реакция съежилась, дрожа в каком–то темном уголке мозга вместе со всеми остальными способностями здравого рассудка.