Эти же деньги обеспечивали его существование, как бы скромно оно ни было.
Деньги привели к такому положению, при котором, по выражению Мартова, «в оппозиции Ленину большевики не смели идти дальше бунта на коленях».
И как раз обратное значение в те далекие времена сыграла «сила» ленинских убеждений: от него разбежались все и всё сколько-нибудь индивидуальное, сохранившее к себе уважение. Силы убеждений не оказалось, прежде всего, потому, что предпосылки бланкизма, нечаевщины, максимализма, из которых они слагались, решительно не отвечали обстановке: до войны не было в России почвы для их развития.
У Ленина на жаловании остались наименее уважаемые, наиболее неспособные, а подчас и вовсе несомнительные люди. Иначе и быть не могло, если принять во внимание крайнюю нетерпимость Ленина к чужому мнению. Раскаленной железной полосой проходит она через всю его жизнь, во всех ее проявлениях, а отнюдь не только в образовании его политической концепции.
Чтобы судить об интеллектуальном уровне последователей Ленина, припомним, что первым учеником, или во всяком случае одним из первых, как за границей, так и в 1917 году в России, был Каменев. Обладая некоторыми ораторскими способностями, большим багажом чужих идей, Каменев отличался чрезвычайной робостью не только в прямом смысле, но робостью высказывания своих суждений. Предоставленный самому себе, он сдавал позиции, а как политическая сила в Совете Таврического дворца представлял пустое место.
Техническую работу Центра вела жена Ленина – Крупская. Плохой организатор, Ленин нашел в ней несомненные организационные способности. Искать в Крупской чего-либо индивидуального – задача неблагодарная, чтобы не сказать большего. «Женщина хитрая, очень ловкая, бесталанная, ничтожная» – так рисует ее Т. И. Алексинская, помогавшая ей некоторое время, но быстро от нее отшатнувшаяся[146].
Из членов Центра, работавших в России, выдвигался Рыков. Этот ездил к Ленину, получал указания, деньги и мужественно возвращался в Россию – в объятия охранки. В 1917 году за ослушание едва не был исключен из партии. Слабый удельный вес его известен.
Таковы первые ученики первой большевистской аудитории. Быть ее учителем не могло составить славы. Именно в этой аудитории Ленин годами завоевывал авторитет и проявлял свою тиранию.
В 1904 году Троцкий писал так: «Там, где надо было связать, скрутить, накинуть мертвую петлю, там на первом месте выступал Ленин»[147].
Сталин не был из «первых» по развитию; зато выделялся самомнением и аморальностью.
Охранное отделение окружило эту организацию тесным кольцом провокаторов. Имена Малиновского, Шурханова, Черномазова, Романова, Житомирского давно преданы широкой гласности. Я назвал только нескольких из тех, кого полиция ввела в Центр. Множество других, разбросанных по России, обнаружились впоследствии или просто пропали без вести. В одном Петербургском комитете из 7 членов 3 состояли на службе у полиции.
Провокаторы пользовались доверием Ленина наперекор чужим мнениям[148]. Они в корне подрывали его революционную работу, которая имела в основе, как упомянуто выше, заговорщицкий характер. Провокаторы подталкивали Ленина на эксцессы, которые вызывали неизбежные репрессии министерства.
Директор Департамента полиции играл по открытым картам. Шеф жандармов мог поздравить своих подчиненных: социал-демократическая партия была расколота; меньшевики, опасные идеей широкого, открытого движения, оказывались лишенными не только денег, но и большей части организаций на местах. Деньги Ленин тратил через провокаторов; через них же пересылались его брошюры, подавляющая часть которых попадала в Охранное отделение. Там их либо бросали в камин, либо использовали в целях дальнейшего сыска. Те немногие, кои доходили по назначению, составляли ничтожную часть литературы, выпускаемой другими партиями.
Приезжие агенты Ленина сопровождались по пятам агентами полиции. Заговорщицкие организации на местах подвергались повальному разгрому, а члены их ссылались в Сибирь. Последние удары остатки партии получили с началом войны, когда была арестована фракция большевиков Государственной Думы, а в ноябре 1914 года – несколько большевиков, созванных на конференцию в Озерках.
После этого логического результата, к которому привел захват Лениным партийной организации, участие его в русском «освободительном» движении фактически прекращается, если не считать нескольких листовок, случайно перекинутых в Россию, листовок с тезисами, пораженческие идеи которых совсем не отвечали настроению всего народа.
До последних дней большевики испытывают острое желание приобщиться к лаврам февральской революции, чтобы рассказывать народу о своих «заслугах» по свержению царского престола. Однако дальше острого желания за 20 лет вопрос не продвинулся. Троцкий делал отчаянные попытки сорвать для большевиков хотя бы несколько лавровых листков; но, читая его описания, только видишь, как он от них удаляется, как противоречит сам себе, когда говорит, что «старые большевики были обречены на поражение, ибо защищали тот элемент партийной традиции, который не выдержал исторической проверки»[149].
Как база, у Троцкого известное объяснение большевиков, что престол свергла только масса – рабочие и крестьяне.
После этого один за другим тянутся факты, размывающие всю базу: экономическая стачка женщин 23 февраля, забастовка текстильщиков, «вопреки прямым директивам»; военные власти, которые «отчасти недооценивают то, что происходит»; «семь револьверов русских главнокомандующих», приставленных к виску императора; переговоры со Ставкой Родзянки, участие Государственной Думы до и после переворота: значение Таврического дворца, куда стекаются рабочие и солдаты[150]. Особенно живописны его воспоминания, как уцелевшие в Выборгском комитете большевики предполагают 26 февраля призывать к окончанию стачки, а на другой день им вдруг, как снег на голову, выбрасывается на улицу восставший Волынский полк. Столь же характерны первые шаги всех старых большевиков, вернувшихся из ссылки, когда 30 марта 1917 года они голосуют за формулу меньшевиков об условной поддержке Временного правительства и только смущены перспективами побед буржуазии, которые рисует им все тот же Нахамкес.
Троцкий не упомянул, что Советы – органы большевистской власти – были собраны меньшевиками, теми самыми меньшевиками, которых Ленин за границей «систематически оглашал поименно в печати», то есть предавал Охранному отделению[151].
В феврале активно выступает Государственная Дума, которую в момент первого созыва Ленин исступленно призывал бойкотировать. Он старался сорвать планы меньшевиков, видевших в Государственной Думе будущий революционный центр, созывающий Учредительное Собрание[152]. 1 марта появляются Советы, ставшие впоследствии органами диктаторской власти политического бюро коммунистической партии; те самые Советы, которые, как идея революционного коллектива, подверглись яростным выпадам Ленина в 1905 году, когда они тоже были собраны всеми, кроме большевиков, окриков которых не слушали рабочие[153]. Так, еще в 1905 году большевики вынуждены были пристроиться к первой революции. Тогда, изменив тактику, внеся дезорганизацию, они начали свое выступление со «скромной» претензии о подчинении им первого русского Совдепа и закончили его московским восстанием, подавленным одним гвардейским полком состава мирного времени.
С началом военного времени Ленин призывает к немедленному окончанию войны, той самой войны, затяжной характер которой привел к революции.
Поставив эти вехи, мы можем разглядеть в точной исторической перспективе путь, по которому шел Ленин на первом этапе.
Как видно, его принципиальные положения опрокидывались действительностью; а в моменты решительных столкновений ставили его самого вне революционного движения, способствовавшего падению монархии. Итак, первый этап не дает оснований говорить о непогрешимости Ленина, в силу которой большевикам теперь так необходимо уверить народ.
Перейдем ко второй странице карточки Ленина, на которой соберем несколько моментов его жизни, взятых в разных обстановках. Они рисуют его психический комплекс, относящийся к области симпатических переживаний, в частности тот элемент, из которого развивается личный страх.
Выехав из России в 1900 году с разрешения властей, Ленин предпочел поселиться вне территории политических преследований. В его биографии мы не найдем подвига, который украшал прошлое каждого идейного революционера. Он свои советы посылает из-за границы. Ленин не дает ни одного примера, который бы говорил о настойчивости, связанной с личным риском, о том самоотверженном упорстве, коим богато иллюстрирована вся история русского революционного движения. За 17 лет он один раз, в 1906 году, после манифеста 18 октября, после первых выступлений других, на несколько дней приезжает в Россию. Поездка обставляется чрезвычайными предосторожностями: английский паспорт, вилла в Куокала (в Финляндии) и запас денег, которые были всегда отложены на собственный непредвиденный случай.
Вот как описывает его Т. И. Алексинская[154]:
«Восприняв марксистскую доктрину с ее безличным методом, мы все-таки искали в вожде человека, в котором были бы соединены темперамент Бакунина, удаль Стеньки Разина и мятежность горьковского Буревестника. Такой живой фигуры не было перед нами; но мы хотели олицетворить ее в лице Ленина. И когда я увидела его впервые в 1906 г. на одном из загородных митингов в Петербурге, я была страшно не удовлетворена