И, закрыв лицо сгибом локтя, чтобы не поцарапаться, полезла за псом.
За плотными зарослями оказалось вполне приличное редколесье, растущее на склоне. А между деревьев вилась едва заметная тропка. По ней-то и трусил, подняв пушистый хвост как сигнальный вымпел, мой охранник.
После яркого полуденного солнца в тенистом лесу казалось немного сумрачно и прохладно. По веткам прыгали белки, перепархивали птички, стрекотали цикады. Хорошо! Сама не заметила, как под горку добежала до густо поросшей плющом стены, сложенной из песчаника.
— И зачем ты меня сюда привёл? — поинтересовалась я у пса.
Тот словно ждал моего вопроса и начал царапать побеги, разрывая их острыми когтями. За переплетением лиан скрывалась деревянная дверца с кованой ручкой-кольцом.
— Дружок, мне страсть как интересно, что за этой дверью, но ты уверен, что мы не нарушаем границы частного владения? — спросила, безо всякой надежды поворачивая кольцо. — Тут, наверное, никто и не живёт. Смотри, как всё запущено.
Вопреки моим ожиданиям, калитка открылась. И я вновь уткнулась в густой кустарник — на сей раз, кажется, смородины. Аромат стоял умопомрачительный, крупные ягоды наливались соком, а ветви переплелись так, что проползти смог только пёс. На брюхе. Прополз — и тихо, но настойчиво рыкнул, приглашая и меня последовать за ним.
— Ну всё… опять Евгения без сладкого оставит на три дня, — предсказала я самой себе, понимая, что моё беленькое платьице, отделанное кружевом, после такого приключения чистым остаться не сможет.
Выползла из кустов и остановилась, забыв обо всём.
Вид открылся восхитительный. Белоснежный трёхэтажный дом с широкими террасами вокруг каждого этажа окружали несколько сосен. Зелень хвои, золото стволов и ветвей на фоне светлых стен выглядели изящной японской гравюрой, выполненной опытным мастером.
Между кустами смородины и широкой дорожкой пушился злаковыми метёлками запущенный газон. Такой же газон окружал и дом.
— Видишь, как здесь всё неухоженно, — прошептала я Дружку, — здесь явно никто не живёт. Уходим!
Но пёс одним прыжком перемахнул через траву и не спеша побежал по дорожке, цокая когтями по камню. Не бросать же друга, вдруг его сторожа поймают и в клетку запрут. Пошла следом. Да и посмотреть хотелось, далеко ли дом от моря находится.
Тропа привела на полукруглую площадку, где и разделилась надвое. Одна дорожка повернула направо к дому, вторая ступеньками продолжила спускаться к пляжу. Вернее, к уютной бухте, окружённой с двух сторон выдвинувшимися глубоко в море скалами. Скорее всего, даже в самый сильный шторм до пляжа максимум небольшие волны докатываются.
Красота какая! Вдруг поймала себя на мысли: «Я хочу в этой бухте плавать каждое утро». И тут же посоветовала себе губки закатать. Пиратский клад ещё не найден.
— Ну что же ты там стоишь, девочка? — вдруг услышала я и повернула голову в сторону дома.
На террасе в плетёном кресле сидела дама, с головы до ног одетая в чёрное. Тень от широких полей кружевной шляпы скрывала её лицо и руки в тонких перчатках, лежащие на подлокотниках, а высокий воротник блузки не позволял увидеть даже полоску кожи на шее. Длинная широкая юбка живописными складками стелилась по светло-кремовым плитам пола, пряча ноги.
Вот же, — ругнулась я на себя, — у человека траур, а я тут с собакой влезла, покой нарушаю. Делать нечего, надо подойти, извиниться и бежать, пока крапивой не отстегали.
Чем ближе подходила ко входу на террасу, тем больше деталей замечала. Рядом с женщиной стоял низкий столик, на нём большая открытая шкатулка с бумагами и трубка с длинным — полметра, не меньше — мундштуком, лежащая поперёк массивной пепельницы.
Подхожу, делаю книксен, опускаю глаза и начинаю извинительную речь:
— Добрый день, сударыня. Меня зовут Роксана Верхосвятская. Мы с бабушкой отдыхаем в поместье Романовских. Поехали на прогулку, видами полюбоваться. А мой пёс убежал. Я за ним… и вот… Простите, я не хотела нарушить ваш покой. Мы сейчас уйдём.
Сказав это, я заозиралась в поисках Дружка, но его нигде не было видно. Вот кто так охраняет?
— Роксана? Красивое имя. Хорошо, что ты сюда забрела, девочка. Ты же ведьма? — женщина взяла в руки трубку и затянулась. В глубине чаши, куда набивают табак, замерцали красные огоньки.
— Нет, что вы! Я ведунья… — отступила на шаг и отмахнулась от струи ароматного дыма, выпущенного в мою сторону странной особой.
— Другая сторона одной монеты, — собеседница слегка отклонила голову, и тень от шляпы приподнялась, позволив увидеть острый подбородок и узкие губы.
Передо мной сидела старуха. Хоть её голос не дребезжал, но плотная сеть морщин, изрезавших лицо, говорила о немалом возрасте.
— Сядь, Роксана, — старуха махнула рукой, и плотный поток воздуха уронил меня в такое же плетёное кресло, в каком восседала она сама. — Сядь и послушай. Ты смогла войти сюда только потому, что в тебе есть сильный дар ведовства. Иначе ни стены, ни ворота, ни калитка тебя бы не пропустили. Плохо, что ты такая юная, но выбора у меня нет. Затянись-ка!
Мне в рот ткнулся мундштук трубки, и я, внутренне корчась от брезгливости, послушно затянулась. Думала, что сейчас моё тельце, не отравленное табаком, зайдётся в кашле, но нет. Закружилась голова, терраса слегка поплыла перед глазами, но скоро всё пришло в норму.
— Молодец! — похвалила старуха и продолжила. — Так вот… В этом ларце дарственная на дом, землю, сады и виноградники. На всё, что относится к этому поместью. Дарственная на твоё имя. Ты же, кажется, Петровна? Значит, правильно я тебя считала. Живи, взрослей, радуйся жизни. Ну-ка, затянись ещё!
И вновь мундштук ткнулся мне в губы, и я опять, не в силах сопротивляться приказу, затягиваюсь дымом, который не похож на табачный.
— Вот только средств на содержание дома и прочего наследства оставить тебе не могу. Самой придётся выкручиваться. Но ты же, — старуха скривила губы и словно выплюнула, — ведунья. Выкрутишься. Была бы… Но это уже не важно. Давай, ещё затяжку — и будем прощаться.
Я смотрела, как лёгкий ветер раздувает фигуру собеседницы, превратившейся после моей третьей затяжки в песок. Только что она была — пусть и очень старая, но живая, и вдруг превратилась в фигуру из чёрного песка, который тут же начал осыпаться под собственной тяжестью.
Облетели поля шляпы, рассыпалась трубка, горкой осела на подушку верхняя часть тела, а на пол нижняя. Похоже, песок был сродни пыли, потому что очень скоро от моей собеседницы не осталось ничего.
Я смотрела на это внезапное исчезновение с полным равнодушием. Наверное, случись такое в кино увидеть, и то больше эмоций испытала бы. А тут ни страха, ни жалости, ни радости от получения наследства. Должно быть, это от курения, — так же безразлично решила я. Свернулась клубочком на мягкой подушке большого кресла и уснула.
Глава 9
— Ксана-детка, проснись! Триединый, да что же это такое?!
Я слышала и чувствовала, как Глафира зовёт меня, как целует мокрыми от слёз губами мои глаза, лоб, щёки. Чувствовала, но не могла проснуться.
— На вот… Я платок в воде намочила.
Стоп! Такое уже было. Почти четыре года назад. Я спала и не могла проснуться. Только бабушка не плакала, а тётка злая не влажный платок предлагала, а водой холодной сбрызнуть.
Сейчас я не больная пятилетняя девочка, надо очнуться хотя бы затем, чтобы не расстраивать Глафиру.
Что-то мокрое и прохладное касается моего лица. Я открываю глаза.
— Ба…
Родные руки обнимают, прижимают к себе.
— Ксаночка моя… — чуть отстраняет, чтобы заглянуть в глаза. — Ты как сюда попала? Если бы не Дружок, мы не смогли бы тебя отыскать. Надо найти хозяев, извиниться и идти к повозке. Ты сможешь встать?
Я разом вспоминаю, как я сюда попала, встречу с ведьмой — просто уверена, что это ведьма была, — её подарок…
— Ба, не надо никуда идти! Это мой дом, и я… нет, мы с тобой здесь хозяйки, — радостно улыбаюсь, глядя в заплаканные глаза опекунши.
— Жени́-душенька, она бредит, — испуганно пролепетала Глафира.
— Должно быть, перегрелась, — сочувственно поддакнула Евгения из кресла напротив.
Раньше там ведьма сидела. Потом чёрным прахом осыпалась, и ветер её останки унёс. Если хоть что-то осталось, то будет на юбке у княжны тёмное пятно, — с лёгким злорадством подумала я. — Наконец-то поймёт, что платье можно и не нарочно испачкать.
— Ба, со мной всё в порядке. Тут ларец должен быть, да, этот, в нём дарственная на моё имя и все остальные бумаги на дом и земли… На всё поместье. Да сами посмотрите!
Глафира не отрывала взгляда от моего лица, пытаясь увериться в том, что я не заболела внезапно, не брежу, перегревшись на солнце, не умираю от неизвестной болезни или укуса ядовитого. Евгения же подтянула шкатулку поближе к себе, открыла, достала первый лист, внимательно вчиталась.
— Глашенька-душенька, а девочка-то не лжёт. Тут и правда дарственная на её имя. Бог мой, Роксана, да ты теперь богатая невеста! — княжна перебирала бумаги, читала и перечитывала, не веря собственным глазам. — Но как?! Это не розыгрыш? Не глупая шутка эксцентричного богатея?
Ответ пришёл в виде колоритного смуглого мужчины средних лет, одетого в полосатые шальвары с низкой мотнёй, широкую рубаху, обмотанную на талии алым кушаком, и вышитую бархатную жилетку. На бритой голове расшитая шапочка — явная пара жилету. Я видела таких местных дядек, когда мы ездили на рынок экзотикой любоваться. Они громко расхваливали свой товар, сыпали комплименты всем проходящим дамам и белозубо улыбались.
— Добрый день, уважаемые! — мужчина, приложив руку к сердцу, низко поклонился. — Кто из вас новая хозяйка поместья? Уважаемая Алтын-апа уже ушла? А кто вместо неё будет?
Он спрашивал, не дожидаясь ответа, переводя взгляд с Глафиры на Евгению, словно пытался угадать, кому же из них он теперь служить будет, да и будет ли — вдруг прогонят.
— Почему Алтын? В документах написано Злата Селим-заде, — переспросила Евгения, всегда и во всём любившая точность.