— Ах, мадам, ну почём мне такое знать?
— Неужели нам здесь на полу спать придётся?
Люди, окружившие меня, шептались обо мне, о себе и своих проблемах. Смотрели с настороженным любопытством: приду ли в себя или так и буду у ног их валяться. Влажная тряпка по лицу. Хорошо, освежает. Встать надо, но как же не хочется. Тело словно ватное. Стоп! А почему я упала?
— Ба?
Глафира склонилась ко мне, обняла голову, забаюкала, раскачиваясь:
— Всё хорошо, голубка моя, всё хорошо. Набегалась без шляпки, голову напекло. Расстройства сколько, страха и ужаса. Пройдёт… всё пройдёт, лапушка.
— Ваша Светлость, давайте я девочку вашу в свою келью отнесу. Вы там с ней и побудете.
Вода… прохладная. Пустыню, что во рту и горле, увлажняет. Хоть языком шевельнуть смогу. Ещё глоток, ещё! Вроде и мысли какие-то появились, а не просто фиксация происходящего.
— Ба?
— Лежи, лежи, детка… — рука по голове гладит.
— Ба, со мной всё хорошо. Ты только не переживай. Триединый меня благословил. Но, кажется, силы не рассчитал… — я пытаюсь улыбнуться. — Велел счастливой быть.
Рука Глафиры застывает.
— Нехорошо это, Роксана, благословение Его озвучивать. Тебе пожелал, тебе исполнять.
— Я лишь чтобы тебя успокоить. Могу я встать? — делаю попытку подняться.
— Нет, полежи ещё немного, а я тебе песенку спою. Помнишь, ты мне в Калиновке пела?
— Ты же спала тогда, — беру сухую тонкую кисть и целую благодарно. — Спасибо, что ты моя бабушка.
Утром нас спасли. По дороге над храмом пробрался отряд казаков. Лихие вояки, привязав к деревьям верёвки, спустились к церкви, чтобы проверить, жив ли священнослужитель, а тут мы. Из трёхсот сорока человек, живших в районе сметённого бугра, выжили двадцать три. Структура почвы, подвергшаяся воздействию, претерпела невероятные изменения. В ней не осталось ни камней, ни плодородной земли. Непонятная субстанция, похожая на пепел.
— Вот учёным-то раздолье будет… — предположил Евстафий Евстафьевич.
— Это вряд ли. Приказом цесаревича это участок огородят глухим забором, дабы потом ещё и любопытствующих спасать не пришлось, — ответил маг-лекарь, обследовавший нас диагностическим артефактом и заодно информировавший о произошедшем.
— Его Высочество жив? — воскликнула я и чуть не прикусила язык.
Но на мою излишнюю эмоциональность и неуместный вопрос внимание никто не обратил.
— А как же, жив, конечно! Не иначе милостью Триединого. Намедни, перед самой катастрофой, в порт корабль англицкий зашёл. Так Дмитрий Васильевич с супругой и чадами с раннего утра, пока прохладно, отбыли в гости к адмиралу тамошнему. Друзья они, оказывается. Тем и спаслись.
Я облегчённо выдохнула. Жизнь каждого человека бесценна, и о смерти каждого скорбеть будут. Но наследник престола — это надежда Империи на стабильность, мир и процветание.
— Воистину всё в воле Твоей, — прошептала я, подавая руку для обследование артефактом.
Глава 19
Наряды для приёма у цесаревича были сдержанными, но респектабельными — ровно такими, как хотела Глафира. Только мы их не покупали. Самая дорогая и модная портниха Ялды со своими помощницами привезла нам целый гардероб, объявив, что выполняет приказ Его Императорского Высочества.
Случилось это на другое утро после нашего спасения. Всех потерпевших разместили в небольшой, но очень комфортной гостинице, где кроме нашей компании других постояльцев не было. Охраняли здание всё те же казаки, что вытаскивали нас из чудом уцелевшего храма. Никаких любопытствующих, никаких журналистов. Только скромного вида чиновники в серых мундирах с папочками под мышками. Они застенчиво стучали в дверь номера, с извинениями просили позволения задать пару вопросов, а получив согласие, устраивали форменный допрос.
Хорошо, что мы приехали намедни перед катастрофой, иначе нам пришлось бы поминутно и пошагово вспоминать каждый день проживания в курортном городишке.
— Роксана Петровна, вспомните, кого вы встретили, выйдя из номера и отправляясь на вечернюю прогулку.
— По какой стороне улицы вы спускались к набережной?
— Опишите, как выглядел господин, сообщивший спутнице о пребывании цесаревича в Ялде?
И ещё сто сотен подобных вопросов, в ответ на которые хотелось заорать:
— Да не помню я! Не пом-ню!
Но понимая, что любопытство непраздное — люди на службе, — напрягала память, прокручивала перед мысленным взором вечерние события и произошедшее утром, описывала детали, казавшиеся мне совершенно незначительными, ненужными и неважными. Из соседней комнаты доносились звуки тихого разговора. Там с другим чиновником беседовала Глафира.
— Ну наконец-то, — презрев приличия, упала я на диван и вытянула ноги, как только за дознавателями закрылась дверь. — Я даже представить не могла, сколько всего запомнила, но он смог из меня это вытрясти.
— Да. Дотошные господа, — согласилась Глафира и присела рядом. — Как ты себя чувствуешь, детка?
После моего обморока в храме бабушка задавала этот вопрос чуть ли не каждый час.
— Ба, со мной всё в порядке, — я положила голову на плечо княгини. — Целитель объяснил, что после двух сильнейших сторонних воздействий немного сбились потоки силы.
— Двух? Почему двух? Ты говорила об одном, о благословении Триединого, — теплая сухая ладонь погладила меня по щеке.
— Первое было во время землетрясения. Смешались ощущения от толчков, страха, падения, потому прошло незамеченным, — ответила я и положила свою ладошку поверх бабушкиной. — Сама-то как?
— Всё хорошо. Я уже и письмо Николаю Ивановичу написать успела, да только не позволили отправить, — Глафира вздохнула, глядя куда-то вдаль. Уголки губ у неё чуть приподнялись, в глазах появилось мечтательное выражение.
Сколько смотрю на их пару, столько диву даюсь, как можно нежно и трепетно любить в столь зрелом возрасте. Нет дикой бразильской страсти, но столько ласковой заботы в каждом деле, адресованном любимому человеку. Сказал бы кто — не поверила бы, но я с первой минуты знакомства наблюдаю их отношения. И радуюсь счастью моих старших родичей и друзей.
И вот одна из фрейлин Великой Княгини Екатерины Александровны, жены цесаревича, привела к нам в номер модистку. Пока помощницы портнихи суетились, раскладывая коробки с платьями, бельём и прочими милыми дамскому сердцу штучками, фрейлина отвела нас в сторону и тихо предупредила:
— Вечером Дмитрий Васильевич устраивает приём в честь спасшихся в катастрофе. Так как в городе траур, всё будет очень скромно и без лишнего шума. Наряды постарайтесь выбрать соответствующие.
— Чёрные нам не по статусу — никто из близких не погиб, а значит мы не в глубоком трауре. Можно выбрать лиловый цвет с отделкой из тёмно-фиолетовых кружев. Это для меня. А тебе, душа моя, посоветовала бы жемчужно-серебристое платье с тёмно-серой отделкой, — решила Глафира.
У портнихи были наряды похожих цветов, осталось подогнать их по нашим фигурам и добавить выбранную отделку. Швеи сели за работу. Иглы так и мелькали в их умелых руках, прокладывая аккуратные швы.
Я немного полюбовалась их работой и отправилась в ванную, где Глафира уже выбрала из ассортимента, предоставленного гостиничным сервисом, мыла, масла, притирки и ещё невесть какие косметические средства.
— Скромный там приём будет или нет, а выглядеть мы с тобой должны так, чтобы не посрамить род Верхосвятских.
— Ваша Светлость, почему вы просите объявлять вас княгиней, если замужем за графом? — поинтересовался церемониймейстер, зашедший к нам перед приёмом, дабы уточнить правильность имён, титулов и родственных связей.
— Потому что внучка моя ещё несовершеннолетняя, а значит, не имеет права принять титул и все связанные с ним обязательства. Сын мой, к великому прискорбию, поражён в правах. Поэтому я по совету мужа до девятнадцатилетия княжны Роксаны оставила свою прежнюю фамилию и княжество. Если вам столь важно объявить меня замужней дамой, то пусть буду Горонцова-Верхосвятская.
Царедворец принял ответ, что-то чиркнул в своих бумагах, откланялся и вышел.
А мы в последний раз осмотрели друг друга, поправили складочки и оборки и приготовились к отъезду на приём. Вот только ехать никуда не пришлось. Цесаревич разместился в этом же здании, но в другом крыле. Приём должен был проходить не в каком-то парадном зале, а в наскоро обустроенном холле.
Провожатой нам служила всё та же фрейлина. Она придирчиво осмотрела наши наряды, одобрительно кивнула и велела следовать за ней.
— Не вздумайте выражать соболезнования, — шёпотом предупредила она.
— А у Его Императорского Высочества погибли близкие? — ахнула Глафира.
— Вы не знаете? — дама даже остановилась от удивления.
— Откуда? Мы из комнат своих не выходим, слухи и сплетни не собираем. За всё время видели только целителя да господ чиновников в серых мундирах, — с достоинством пояснила княгиня.
— В дачном особняке, что погребен лавиной, оставались доверенные слуги, адъютанты, фрейлины. У меня по счастливой случайности в тот день был выходной, и я ещё с вечера поехала к подруге, отдыхающей в пансионате княгини Романовской. Вернулась к вечеру, а тут такое… — дама как-то по-детски шмыгнула носиком. — Мне так трудно сейчас… С одной стороны, Триединый уберёг, а с другой — столько знакомых и подруг в одночасье погибло.
— Согласна, — покивала Глафира. — Сложные чувства вас обуревают. Но долго скорбеть не стоит. Служба у вас не лёгкая, сил требует немало. Молитесь и тихо радуйтесь спасению.
Фрейлина благодарно улыбнулась доброму совету и показала на дверь:
— Пришли.
Приглашённых было немного. Меньше ста человек. Почти все мужчины в форменных сюртуках, дамы в платьях сдержанных цветов и без украшений. Траур. Никто никого не представлял. Стояли кучками, общались вполголоса. Узнали хана Кирима с тройкой приближённых и издали раскланялись.
— Ваши Светлости, добрый вечер, — подошёл к нам с приветствием господин Венедиктов. — Рад видеть вас в полном здравии. А вы ещё кого-то из нашей компании не видите?